— Для чего?
— Понимаешь, я просила его узнать, как там у них с поступлением в институт. Он пишет, что в прошлом году конкурса почти не было. Кажется, даже недобор вышел. Понятно тебе? Это же не Москва и не Ленинград. Жаль, что он поподробнее обо всем не узнал. Такой недотепа. Ну, да все равно. Все же Владивосток — не то, что наш город. У нас в этом году конкурс будет не менее семи человек на место. Где уж мне пробиться. А там, наверное, проскочу! Ой, а куда это ты так спешишь?
— В горком комсомола за путевкой.
— Послушай, Галочка, ты серьезно?
— Что?
— Ну, решила ехать в этот самый колхоз. Сама решила? — Тася замолчала и тревожно и подозрительно взглянула в лицо подруги.
— Конечно, сама. Не ты же за меня решала! — разозлилась Галина.
— Да нет, я тебе, конечно, верю. Только, знаешь, что кое-кто говорит? Ты только не сердись. Скажи, у тебя с отцом был спор из-за этого колхоза?
— Ну, был…
— И это правда, что он тебя выпроваживает из дома по каким-то своим соображениям?
— Глупая! — воскликнула Галина. Лицо ее покраснело.
— Галочка, да я же… — прижала руки к груди Тася, но Галя перебила ее.
— И дураки все эти твои кое-кто… Так им и передай.
Она отвернулась и быстро зашагала по тротуару.
— Галя! — окликнула Тася.
Галина не ответила.
Тася вздохнула, провожая ее взглядом. Так уж повелось, что Тася всегда с опозданием понимала, что иногда говорит лишнее и делает неприятно близкому человеку. Она даже сама не могла определить, как это у нее получается. «Это все от того, что я такая прямая, без хитростей», — думала девушка.
Ей припомнился случай в школе. Анну Ивановну, преподавателя химии, Тася очень любила. Какая была она хорошая, ласковая, словно мать родная. Перед окончанием четвертой четверти писали контрольную. Тася услышала, как во время перерыва двое парней из десятого «В» говорили между собой.
— Володьке Храмову Анна Ивановна явно завысила оценку с контрольной, — сказал один. — По правде ему надо было ставить четверку, а не пять. Я решил задачу тем же способом, а мне влепила четыре. И все для того, чтобы Володька имел годовые круглые пятерки.
— Конечно, на медалиста специально тянут, — ответил другой.
На первом же уроке химии Тася взяла да и выпалила все это Анне Ивановне. Она помнила, как побледнела тогда учительница и с минуту сидела молча перед классом. Потом произнесла тихо и медленно:
— Эх, девочка (даже не «Тася» и не «Пенкина», а «девочка»), я двадцать семь лет учу, столько людей выучила, а ты… — она не договорила и прекратила урок задолго до звонка.
Весь класс тогда возмущался поступком Таси. Она плакала, извинялась перед товарищами, ходила извиняться к Анне Ивановне и снова плакала. Но сказанного не вернешь…
И вот теперь снова… Не хотела обидеть Галину. Чем же Тася виновата? Не сама же выдумала про спор с отцом. Так другие говорят…
А Галина, сердито нахмурив брови, шла по тротуару. «Каких глупостей наговорила. И откуда она узнала о том споре?»
О своем решении поехать в колхоз Галина сказала родителям утром на второй день после собрания. Она решила заранее собрать свои вещи и сидела перед раскрытым чемоданом, укладывая в него белье и платья.
Отец, в пижаме, с хмурым лицом и растрепанными волосами, нервно расхаживал по комнате. Мать, склонившись над чертежным столом, бросала то на него, то на дочь короткие взгляды, едва сдерживая улыбку. Из кухни слышалось всхлипывания тети Фроси, отцовской сестры, которая жила вместе с ними.
Галина по глазам видела, что мать одобряет ее поступок, а отец… Всегда занятый, он никогда, даже в детстве, не играл с Галиной, не ласкал ее. Просто не умел этого делать. Когда приходилось брать ее на колени, то он, расставив локти, держал девочку осторожно, словно фарфоровую куклу, боясь, что она может упасть на пол и разбиться. Когда, бывало, девочка болела, часами сидел у ее кровати с лицом, полным страдания и муки. Иногда неумело гладил по головке негибкой, словно дощечка, ладонью. Он не знал сказок, не умел рассказывать интересных историй. Разговаривал с ней всегда спокойно и серьезно, словно со взрослой. С такой же серьезностью отчитывал ее, когда в чем-то была виновата.
После окончания аспирантуры и защиты диссертации Павел Тарасович стал кандидатом наук, преподавал в институте политэкономию. Затем его избрали в областной Совет, и вот уже пять лет он работает заместителем председателя облисполкома. Дома Галина мало видела отца. Всегда на каких-то собраниях, заседаниях, совещаниях, сессиях. По вечерам приходит утомленный. Быстро поев, спешит в кабинет писать какую-то научную работу.
Когда Галя подросла, отец начал совсем избегать ее, словно стесняясь, что в свое время был недостаточно нежен и внимателен к ней, а сейчас мучился от того, что уже поздно налаживать более теплые и искренние отношения.
«И как только он женился на маме, как признавался ей в любви?» — думала иногда Галя.
Несмотря на такие, казалось бы сухие взаимоотношения, Галина всей душой любила отца, чувствуя, что и он не меньше любит ее.
Отношения девушки с матерью были проще, разговаривали они откровенно, по-дружески, хоть мать, как нелицеприятный судья, была всегда требовательна к дочери.
Легко и беззаботно Галина чувствовала себя только с тетей Фросей. Иногда даже безобразничала и капризничала, зная, что ее еще сильнее будут ласкать.
Но с особой теплотой вспоминала Галя дошкольные годы, прожитые в деревне, у дедушки Назара. Разве можно забыть его волшебный сад с тысячами тайн? Это время определило всю дальнейшую ее жизнь. Страстную любовь к саду дед привил и своей внучке.
«Как об этом рассказать отцу, чтобы он понял меня? Как дедушка, я буду выращивать сады, разве это плохо?» — думала девушка, сидя перед чемоданом.
Уложив последние платья, Галина приподнялась, чувствуя, как от долгого сидения в неудобной позе заболела поясница и произнесла спокойно, по-будничному:
— Вот, кажется, и все!
— Все!? — отец остановился посреди комнаты, сбоку мрачно взглянул на дочь. — Тяп-ляп и все решено. Девчонка! — вдруг закричал он так, как еще никогда не кричал.
Галина окаменела.
— Зеленая еще, а уж решает сама!
Павел Тарасович снова забегал по комнате. Он понимал, что решение дочери уже нельзя изменить. Да и стоит ли? Но сердился на нее за самоуправство, корил себя за то, что не знал, чем она живет, не мог раньше узнать о ее планах на будущее. Злился на жену, которая не могла воспитать дочь более послушной. Каялся, что всю свою жизнь посвятил работе и не заметил, как выросла дочь. Все произошло так внезапно, и с сегодняшнего дня он уже не будет видеть своей черноглазой девочки, которую, оказывается, так пылко любит.
— Папа!..
— Замолчи!
— Я еще не лишена права голоса! — рассердилась Галина.
— Что?.. Да ты понимаешь, что делаешь? И это благодарность за все, что ты получила в этом доме?.. Ну, спасибо, дочка… — голос Павла Тарасовича сорвался.
Галина засопела и уже мягче проговорила:
— Пап, не надо больше об этом. Я буду садоводом, как и дедушка. Я дала себе такое слово и сделаю все, чтобы его сдержать.
— Все это глупости! — пробурчал отец. — Твой дед грамоте не мог научиться, а перед тобой…
Павел Тарасович понимал, что говорит совсем не то, ведь он сам советовал дочери после школы сперва поработать, найти свое призвание и уж потом поступать в институт. Деда Назара он очень любил за светлую голову, за неугасимый огонек молодости, за преданность своей работе. Но не мог примириться с тем, что так внезапно должен расстаться с дочерью.
— Папа, ты же говорил…
— Знаю! Говорил, говорил! — перебил ее отец. — Ну и что с того?! Хоть с родными бы посоветовалась перед тем, как бежать из дома. Такая же упрямая! — обернулся он к жене. — Такая уж ваша порода. Ты тоже из дома сбежала.
— И стала инженером! — спокойно ответила Ольга Назаровна.
— Да что говорить!..
— Успокойся, Павлуша, — поднялась Ольга Назаровна и, подойдя к нему, обняла за плечи.
— Оставьте меня в покое! Хорошо, езжайте, разбегайтесь, все прочь из этого дома! — вырвался Павел Тарасович из рук жены и убежал в кабинет.
Вот и весь скандал.
«И как только Тася узнала? Ведь дома тогда посторонних никого не было?» — думала Галя.
Глава четвертая
Горком комсомола размещался в новом красивом двухэтажном здании с колоннами. Собственно, это было здание горкома партии, а комсомольцам отвели несколько комнат на первом этаже.
В левом крыле по коридору уже собралось десятка полтора девушек и парней. Они сидели тихо, переговаривались шепотом, боялись кашлянуть. Виктор скрылся за обитой дермантином дверью.
В кабинете за столом сидела секретарь горкома Светлана Волобуева и два члена бюро. Один из них листал подшивку областной комсомольской газеты.
— А-а-а, Костомаров, заходи! — улыбаясь проговорила Светлана. Она встала навстречу, по-мужски твердо цепкими длинными пальцами сжала руку Виктора.
— Ну как, похож? — спросила белокурого парня, который смотрел то на Виктора, то на его портрет, напечатанный на первой странице газеты.
— Похож! — засмеялся тот.
Виктор скромно опустил глаза.
— О-о, а ты, оказывается, застенчив… Даже не подумала бы, — засмеялась Светлана и повела Виктора к столу. — Знаешь, как своим выступлением ты взбудоражил выпускников! Многие решили последовать твоему примеру.
— Не я, так кто-то другой выступил бы. Не все ли равно?
— Э-э, далеко не все равно. Смотря как выступать, — с хитринкой взглянула ему в глаза Светлана и шутливо погрозила пальцем.
Она села, пододвинула к себе список, поискала фамилию Виктора.
— Решили тебя послать в колхоз «Заря коммунизма». Живописный уголок! Горы, сады, лес и море почти у порога. Место, можно сказать, курортное, — восхищенно говорила Светлана, до Виктор не слушал. Он отыскал глазами фамилию Галины и против нее прочел: «Рассвет».