Матвей Лукич тяжело вздохнул. Помолчав спросил:
— Сколько вы там посадили, не помнишь? Сводку надо дать…
— Как это — не помню?! Пожалуйста — четырнадцать и тридцать четыре сотых! — доложил сияющий Сергей.
— С виноградниками в этом году уже не успеем, плантажа нет… Надо бы еще где-то плодовых саженцев достать, а где — не знаю, — опять вздохнул Матвей Лукич.
— Так Галина же Проценко договорилась в питомнике! Нам оставили две тысячи штук.
— Правда? Послушай, а эта твоя Галина, кажется, ничего себе девушка. С характером, но голову имеет…
— Еще бы! И-именно так! — ответил Сергей. — Только она не моя. Откуда вы это взяли?
В кабинет вошел Стукалов.
— Ну как, именинник, спалось? — еще с порога весело поприветствовал он Барабанова.
Тот нахмурился, взглянул на Сергея, повел бровью.
Сергей понял без слов и быстро вышел из кабинета.
— Ты что, надулся на меня? — не гася широкой улыбки, спросил Стукалов и сел.
Матвей Лукич взглянул на него исподлобья и опустил глаза.
«Вот, черт возьми, улыбнется и смотрит так, будто я не выговор, а награду получил!» — подумал он о секретаре.
За прошедшую бессонную ночь он решил держать себя со Стукаловым, как говорится, строго официально. «Но разве с ним выдержишь так? Вон как зубы скалит, чертяка, словно осчастливил меня», — хмурился Матвей Лукич.
— Да действительно ли обиделся? — с очаровательной искренностью и одновременно с ноткой удивления повторил свой вопрос Стукалов.
— Довольно, уже довольно, — пробурчал Матвей Лукич и вздохнул. — Не пойму я твоего характера, Петр Иванович. То ты простой и откровенный, лучше родного брата, то бросаешься словно на врага. Стоишь на своем, как телеграфный столб…
— Что же тут понимать? Никакой тайны в моем характере нет. Я всегда откровенен. А в принципиальных вопросах стою на позициях, которых требует партия.
— Ну, это еще знаешь… — не поднимая глаз, недовольно пробурчал Матвей Лукич. — Вчера на бюро тоже, скажешь, стоял на принципиальных позициях?
— Конечно!
— По-твоему, вывернуть наизнанку все наши заплатки — принципиальность? Могли бы тут сами разобраться, что и как. А ты прославил на весь район.
— Э-э-э, виляешь, Лукич, виляешь. Потому и глаза прячешь, — засмеялся Стукалов. — Партийная организация колхоза решила сажать? Решила! А ты пошел вопреки ему решению? Пошел! Чего же ты хочешь? Разве это не принципиальный вопрос? Ты думаешь, мы только в лозунгах и в уставе провозглашаем, что партия руководящая и направляющая сила нашего общества? Нет, браток, это наш принцип, наш закон!
Помолчав, Стукалов продолжал:
— К сожалению, есть еще у нас члены партии, которые кричат, что надо укреплять партийную дисциплину, а сами нарушают ее, говорят, что надо быть честным, принципиальным, а сами замазывают свои недостатки и шумят об успехах. У таких людей только красивые фразы. К счастью, ты не имеешь этих недостатков. Просто закрутился, а фуражка сползла тебе на глаза, закрыла горизонт. Поэтому и обошлись с тобой мягко…
— Ничего себе, мягче уже некуда, — криво улыбнулся Матвей Лукич.
— От выговора не умирает тот, кто правильно его воспринимает. Так я считаю. Да ладно! Я к тебе вот с чем: сегодня у моей Лели день рождения, а заодно и новоселье надо отметить. Приходи вечером, ладно? Я обещаю, что скучать не придется. Малыши мои стихи декламируют, я на мандолине неплохо играю. А Леля у меня певунья, мы с ней дуэт какой-нибудь устроим. У нас, говорят, неплохо получается. Думаем включиться в самодеятельность. А что ж!
И такое доверчивое детское ожидание было в глазах и во всем лице Стукалова, что Матвей Лукич не мог скрыть улыбку.
— Что с тобой, черт возьми, поделаешь? Приду, взгляну, что вы за птички певчие.
— Вот и отлично! — обрадовался Стукалов. — А Леля, между прочим, на работу просится. Надо скорее ясли достраивать. Она у меня воспитательницей работала в детском саду. Специально училась. Вот и пусть командует малышами.
— Шифер для крыши уже привезли, недели через две завершим внутренние работы, — ответил Матвей Лукич.
Стукалов потер ладонью щеку, проговорил со вздохом:
— А оно и о моей работе надо бы поразмыслить как-то.
— То есть, о какой работе?
— Ну, что я… Работаю освобожденным секретарем, зарплату в райкоме получаю. Это же не дело. Принимайте и меня в колхоз. Разве не найдется для меня какой-нибудь работы? Я ведь не только партийный работник, но и младший агроном. Да еще и садовод.
Глава тридцать девятая
Как-то под вечер возле квартиры Галины остановилась грузовая автомашина.
— Проценко Галина здесь живет? — спросил шофер бабку Степаниду, которая во дворе кормила уток.
Услышав свое имя, Галина выбежала на крыльцо.
— Я Проценко…
— Получай письмо и посылку. Назар Петрович передал. Узнал, что еду в Мелитополь, попросил завернуть к вам.
Шофер подал письмо. Из кузова достал десятка три плодовых саженцев и две вязанки виноградных чубуков.
Галина за малым не заплакала от радости. Сердце сильнее застучало в груди, в горле словно что-то застряло. Она быстро разорвала конверт и впилась глазами в написанные знакомой рукой строки. «Ой, какой же ты хороший, дедушка!» — думала взволнованно девушка.
Назар Петрович писал, что посылает внучке гостинец — саженцы яблонь, слив, груш, персиков, абрикосов. Все из своего сада. Добавляет еще полсотни чубуков ранних сортов винограда. «Посади все это так, как я тебя учил, — советовал он. — Заведи тетрадь, наблюдай за каждым деревцем, записывай все. Очень важно знать, какие сорта лучше приживаются в степи. Между прочим, я выкопал две яблоньки, которые ты сама прививала и сажала. Третья уже очень большая, не решился ее трогать».
Среди саженцев Галина отыскала два деревца, перевязанные красными тряпками. Яблоньки были выше ее.
Теплая волна радости с новой силой подкатила к сердцу. Вспомнилось далекое Предгорное, сад. Перед глазами предстал родной дедушка, внешне всегда чем-то недовольный, ворчун, а в душе такой нежный… «Помнит, всегда помнит обо мне!» — думала Галина.
Вместе с друзьями она посадила часть деревьев и винограда на усадьбе Торопыгиных, а остальные — в молодом колхозном саду. Сделала все так, как советовал дед.
Так в степи вместе с представительницей рода Лаврушиных пустил корни и лаврушинский сад.
Глава сороковая
После решения бюро райкома партии Матвей Лукич горячо взялся за посадки. А когда он за что-то брался, то делал настойчиво, добросовестно. Из питомника вывезли заказанные Галиной саженцы. Вдвоем со Стукаловым председатель ездил на Южный берег добывать виноградные чубуки. За Козьей балкой механизаторы поднимали плантаж.
Но как ни спешил Матвей Лукич, а посадили только девятнадцать гектаров сада и тридцать семь — виноградников.
Не заметили, как наступила осень.
Уже не день и не два летели на юг птицы. Острыми клиньями курлыкая неслись в небе журавли, узенькими ручьями плыли зяблики, беспорядочными шумными стаями двигались грачи.
Большинство птиц, обходя море, летят вдоль берегов на восток к Кавказу или на запад в Румынию, и только перепелки и белые сивки направляются через море.
Люди провожали птиц долгими взглядами, пытаясь определить длительный прогноз погоды. Грачи, дрозды и снежные подорожники не задерживаются. Это означает, что зима предстоит суровая.
Все чаще северные ветры приносили сырой холод, гнали по небу плакучие облака. Серые, тоскливые, они висели над селом и сеяли мелким, холодным дождем. По утрам легкий морозец сковывал лужи ледяной пленкой. Часам к десяти лед таял, но на следующее утро появлялся еще толще.
Как-то под вечер дождь полил гуще, а в полночь ударил мороз. Словно поливой покрылась земля. Утром люди не могли ходить — все вокруг обледенело. То тут, то там серыми комочками валялись воробьи. Мокрые перья замерзли, птички не могли летать и погибали.
В такой гололед и на ровных дорогах надо ездить осторожно, а в горах — тем более. Можно сорваться так, что и костей не соберешь.
И вот подул неприветливый северо-восточный ветер. Вместо дождя сверху посыпалась снежная крупа, в углах за домами намело целые сугробы.
Под вечер, словно смилостивившись над людьми, вместе с крупой ненадолго брызнул дождь. Земля стала жесткой, словно терпуг[8]. Потом два дня лепил мокрый снег.
Легла неустойчивая, капризная крымская зима.
Новый свинарник успели достроить до начала холодов, свиней разместили в светлом и теплом помещении. Работать девушкам стало легче. Ферма пополнилась, вырос и коллектив свинарок.
Как-то у Насти с Галей одновременно выпал выходной день. Можно дольше полежать в постели, но привычка берет верх. Галя проснулась в пять часов. Попыталась еще заснуть, но ничего не получилось. Пришлось вставать.
На улице было ветрено. Длинные шлейфы поземки, извиваясь, ползли вдоль улицы. За последними домами, словно обрадовавшись бескрайним просторам степи, они ускоряли свое движение. Издалека казалось, что поле покрыто серой скатертью, которую все время кто-то невидимый тянет с востока на запад.
Галина с бабкой Степанидой позавтракали. Старушка села у печки вязать варежки, а Галя, подшив оторванную подкладку пальто, углубилась в бумаги.
Несколько месяцев прошло с тех пор, как ее избрали секретарем. В комитет комсомола вошли также Тимофей Ховбоша и Сергей Перепелка. Нелегко было начинать работу. Да и сейчас есть над чем подумать.
Решила проверить уплату членских взносов. За прошлый месяц не уплатило семнадцать человек, а двое задолжали уже за три месяца. Оба из села Лучистого. Галина решила вызвать их на заседание комитета.
Просматривая списки, наткнулась на Степана Бондаря. Сразу вспомнились все давние неприятности. С тех пор как ее избрали секретарем, он начал вообще избегать ее. Это и радовало и огорчало. Когда случалось встретиться с ним, Галина чувствовала, что сердце почему-то колотится, как неистовое. Раньше боялась обиды, насмешек, но в последнее время Степан успокоился. Беспокоило девушку то, что надо с ним говорить, давать поручения, привлекать к какой-то общественной работе. Не знала, как это лучше сделать, чтобы не выказать свою неприязнь к нему.