Положив на колени найденную рукавичку, Оксана Максимовна начала вышивать красной нитью букву «М» на голубом фоне второй перчатки.
На дороге возле двора Бондарей остановилась легковая машина. Матвей Лукич открыл дверцу.
— Максимовна, где твой сын? — в его голосе слышалось раздражение.
— Известно где — на работе!
— На обед еще не приходил?
— Он сегодня в поле обедает, с собой взял.
— Пусть вечером зайдет ко мне, — сказал Матвей Лукич громко, а тише добавил: — Я ему всыплю!..
Но Оксана Максимовна услышала угрозу.
— Чем же он тебе не угодил? — спросила она грубоватым голосом.
— Он знает чем… У Хижняка на тракторе надо было кольца заменить, я приказал Степану, чтобы отдал свои запасные, а он…
Матвей Лукич не договорил, вылез из машины, приблизился к старухе.
— Кто-то машины будет ломать, а Степану отвечать. Вот еще порядки! — ворчала Оксана Максимовна.
Матвей Лукич минуту неотрывно смотрел на перчатку, лежавшую у нее на коленях, потом перевел взгляд на вторую, которая была в руках. Лицо его побледнело.
— Бабушка… Оксана Максимовна!.. Это вы сами такое связали?.. — спросил он, заикаясь, каким-то не своим голосом.
Старуха медленно подняла на него выцветшие глаза, посмотрела удивленно снизу вверх.
— Разве не видишь? А тебе, вижу, понравилось?! Может, заказать хочешь себе? Только это женские. Это я подобрала пару, может, Степа невесту найдет. Вот и будет подарок.
— А где вы взяли такой рисунок? — выдохнул Матвей Лукич.
— Какой рисунок?
— Вот… этот, с буквой «М»…
— Вот чудак. Говорю же тебе, пару вот к этой связала. А она, эта перчатка, от женщины одной осталась. Подорвалась она на минах вон там за селом, где аэродром раньше был. Степа называл ее тетей Аня. Из ее мешка перчатка. Давно это было, еще при немцах, при фашистах проклятых, чтоб они горели на том свете.
Чувствуя, что задыхается, Матвей Лукич рванул воротник рубашки. Посыпались пуговицы.
«Какая тетя Аня? При чем здесь тетя Аня? Это Маша! Только моя Маша могла связать такую перчатку!» — молниеносно промелькнуло в голове. Мысли опережали друг друга.
Сразу же вспомнилась Полтава, домик, в котором почти каждая вещь: простыни, подушки, полотенца, салфетки имели такой вензель. Маша сама придумала его. «Вот это «М», вышитое красными нитками, означает твое имя, Матвей, а меньшая буква, зеленая, — мое имя, — говорила она тогда. — А стебелек, который обвивает обе буквы, свидетельствует о том, что мы с тобой неразлучны до последних дней жизни…»
Это Маша, Маша! Нет другого такого человека на земле, который бы мог вышить эти буквы. Недаром она считалась лучшей вышивальщицей Полтавы, на областных выставках получала первые премии. Это Машина работа. Ошибки не может быть!..
Матвей Лукич пошатнулся. В глазах его потемнело. Дрожащими руками взял перчатку, поднес к лицу. Ему показалось, что от нее повеяло благоуханием Машиных волос, и перед глазами возникла картина давно разрушенного дома: две опрятные уютные комнаты, скромная обстановка.
— Чего это ты побледнел, председатель? Бог с тобой. Случилось что-то? — тревожно спросила старушка и поднялась.
— Скажите, Оксана Максимовна, а больше ничего из тех вещей у вас не сохранилось?.. — так же робко, с затаенным дыханием спросил Матвей Лукич.
— Из каких вещей?
— Да оттуда… — показал он рукой в поле, где когда-то был аэродром.
— A-а, как же, были, курточка детская, пальтишко, рубашки, платок… Да все это износилось. А зачем тебе? Еще фото было. Вот оно осталось, — проговорила бабушка, взволновавшись не меньше Матвея Лукича.
— Где? Где это фото?
— Сейчас покажу…
Она быстро исчезла за дверью.
Матвей Лукич чувствовал себя словно прибитым. Он не мог сделать и шага. Все тело словно окаменело, невероятно отяжелело.
«Неужели ошибся? Неужели это только сон?» — думал он, чувствуя, что сердце вот-вот выпрыгнет из груди.
Оксана Максимовна вынесла большую застекленную рамку со множеством снимков и подала Матвею Лукичу. Он жадно начал рассматривать. Вот портрет Михаила Фомича Бондаря. Рядом — Оксана Максимовна. Групповое фото — супруги Бондари и между ними мальчик лет двенадцати. Матвей Лукич даже не узнал в нем Степана. По этим снимкам он только скользнул взглядом. И вдруг в нижнем углу слева увидел свою Марию. Молодая, красивая, она смотрела на него и едва улыбалась. Матвей Лукич сразу же вспомнил этот снимок. Они фотографировались за несколько дней перед его отъездом в Москву, перед самой войной.
На снимке Маша держала на коленях маленькую пухленькую девочку, а рядом сидел головастый мальчик, который оперся на отцовское плечо.
«А голову мою, наверное, осколком оторвало», — подумал Матвей Лукич и вдруг задохнулся от догадки. Все это время у него в голове была только Маша… а дети?! Радость плеснула в груди. Он прижал к себе рамку со снимками и побежал к машине.
— Эй, Лукич, погоди-ка? — крикнула Оксана Максимовна, но машина уже рванула с места.
Как вел машину, сколько времени ехал к виноградной плантации — Матвей Лукич не помнил. Когда увидел Степанов трактор, свернул с дороги и помчался напрямик по пашне.
Машина прыгала по бороздам, вязла в разрыхленной почве, недовольно ревела мотором и, в конце концов, зарывшись передком, остановилась.
Степан издалека заметил легковую машину, которая мчалась с огромной скоростью. Она свернула с дороги и понеслась по пашне.
«Пьяный за рулем, что ли?» — подумал он, а узнав машину председателя, удивился еще сильнее. Матвей Лукич ездил всегда аккуратно.
Степан видел, как из машины выпрыгнул Матвей Лукич, с какой-то доской или с квадратным куском фанеры в руках и побежал в его сторону. Чувствуя что-то неладное, парень остановил трактор, спрыгнул на землю и пошел навстречу.
Матвей Лукич, тяжело дыша, остановился в четырех шагах от Степана. С лица парня на него смотрели Машины глаза.
— Стёпа!..
Степан вздрогнул. Когда-то, давным-давно, возможно во сне, кто-то так звал его. Когда-то, кажется, он слышал этот голос.
— Сын!.. Сыно-о-о-очек! — Матвей Лукич раскинул руки.
…Высоко-высоко дрожащей точкой висел в небе жаворонок, заливаясь звонкой трелью. Но вдруг он прервал свою песню, увидев сверху, как бросились друг к другу и замерли в объятиях два человека.
Только на секунду прервалась трель. И, возможно, вовсе не потому, что внизу, на земле, бешено забились два сердца. Возможно, жаворонок просто набирал в грудь воздух для новой песни. Что ему до радости двух людей, двух сирот, которые в эту секунду нашли друг друга!
Жаворонок радовался лету. С высоты было видно бескрайнее пространство. Ярко светило солнце, и все вокруг цвело и буйствовало. Мир так широк и прекрасен, жизнь так прекрасна!
И своей песней жаворонок славил этот мир.
Глава пятьдесят пятая
Радостное известие, даже если и ждешь его долго, сначала ошеломляет.
Галине исполнялось девятнадцать лет. День рождения пришелся на воскресенье, и молодежь из виноградарской бригады решила отметить его коллективно. Мясо, сало, яйца, соленые огурцы, помидоры и другие продукты были свои, а на вино сложились. За организацию стола взялась Настя.
В субботу после работы они вдвоем зашли к Галине на квартиру. Бабки Степаниды дома не было.
— Стол у вас раздвигается? Это хорошо. Значит, поставим его вот так, — планировала Настя. — Стулья и посуду принесем. Теперь музыка. Приемник есть. Сергей принесет свой проигрыватель и пластинки. Порядок! Все получается как по писаному.
Галя подошла к столику, чтобы включить приемник, и увидела телеграмму.
«Воскресенье приедем гости. Чигорин», — прочитала Галина, и комната качнулась у нее перед глазами.
— Что случилось?! — подбежала Настя и также прочитала телеграмму. — Дурашка, чего же ты побледнела! Вот дурочка… Ну, и молодец же ты, Галочка, просто ужас! — начала целовать она подругу. Потом закружила ее по комнате.
— А при чем тут я? Петр приезжает, а я молодец… — смеялась Галина, наконец-то взяв себя в руки. Лицо ее сияло счастьем.
— Ну, так едет же он не ко мне, а к тебе! А молодец потому, что сумела характер выдержать. Пусть теперь он вокруг тебя побегает. Ты только смотри — держи свою марку!
Настя закрыла глаза и аж затряслась от восторга.
— Представляю, как все это будет… Будет говорить он о том и другом и никак не осмелится сказать самое главное. А ты будешь делать вид, что ничего не знаешь, ничего не понимаешь, а у самой сердце — тук-тук-тук… Ой, как это красиво!
Галя слушала и смеялась, сама не зная чему. Просто хотелось смеяться. А Настя фантазировала дальше:
— Будет виться он возле тебя и день и два, потом наберется храбрости и скажет: «Галочка, дорогая, с первого взгляда я полюбил твою подругу Настю и решил отбить ее у Перепелки!»
Галя закрыла ей ладонью рот, и обе с хохотом повалились на кровать.
…Пиршество сперва назначили на пять часов дня, но, в связи с приездом Петра Чигорина, решили начать раньше.
Утренним автобусом Петр не приехал. Значит, будет в час дня. Автобус через село Красивое проходит трижды в сутки.
Галина больше ни с кем не делилась своей тайной и предупредила Настю, чтобы та не болтала, но к полудню половина бригады уже знала, кто едет. Не могла Настя сохранить в тайне такую новость.
К двенадцати часам девушки уже напекли пирогов. Настя с Сергеем побежали в магазин. Они вскоре вышли оттуда с большой корзиной, наполненной консервными банками, колбасой, бутылками.
Настя взглянула в сторону навеса, где Степан Бондарь остановил свой трактор, и сердито проговорила:
— Вот неуемный! Чего он там копается? Неси, Сережа, а я его оттащу от трактора.
Она передала корзину и побежала к Степану.
— Кой черт и в выходной на работу тебя выгоняет?! — крикнула она еще издалека. — Опоздаешь, Галя будет сердиться. Где твое обещанное дерево?
Степан заглушил мотор.