– Мы знаем, что ты потрясен. Не нужно поддерживать разговор, если тебе не хочется.
Разговор! У него в голове была единственная мысль: «Исчезните! Пусть вас не станет. Дайте мне уйти отсюда и никогда о вас не думать». Но он лишь снова кивнул.
Наступило молчание. Без всякой видимой причины девушка пересела на другое место. При движении зазвенели ее золотые браслеты. Робби говорила, что евреи любят украшения, что в колледже лучшие украшения носят еврейские девушки, которые буквально увешивают себя ими.
Молчание затягивалось. «Очевидно, – довольно отметил про себя Том, – эти люди чувствуют себя так же неловко, как и он. Ну, может не совсем так».
– Холли, может Том хочет чего-нибудь выпить, – повернулся мужчина к девушке.
Девушка встала:
– Лимонад или кока-колу? – обратилась она к Тому.
– Ничего, – ответил он и, вспомнив, добавил: – Спасибо.
– Может, Том хочет выйти во двор?
Они говорили о нем, будто его здесь не было. Артур, видимо, понял это, потому что, обратившись непосредственно к Тому, спросил, есть ли у него собака.
– У моего брата есть. – Понятно? Моего брата.
– А у Холли есть колли. Белый колли. Холли, покажи Тому Стара.
Том охотно встал и последовал за девушкой. Вне этих стен, вдали от всех этих взглядов и вопросов он сможет наконец-то вздохнуть с облегчением. Девушка двигалась очень грациозно, и фигура у нее была почти такая же хорошая, как у Робби. Но он и эта девушка были врагами.
В дальнем конце лужайки плакучая ива склонилась над маленьким прудом, в котором плавали золотые рыбки. Здесь в тени лежал белый колли.
– Набегался с утра, устал, – сказала девушка. Собака встала и подняла голову в ожидании ласки. – Хороший мальчик. Славный мальчик.
Том с удовольствием погладил бы собаку. Он не представлял себе семьи без собаки. Но он вспомнил оставшегося дома Графа и не смог прикоснуться к этой собаке. «Дом», – мысленно произнес он, и горло у него сжалось.
Холли, стоявшая на коленях, подняла голову:
– Мы тебе не нравимся, – черные глаза сверкнули.
– Правда, не нравитесь.
– Я знаю о тебе кое-что.
Что она может знать, воображала с рюшем и украшениями.
– Меня не интересует ни что ты обо мне знаешь, ни ты сама.
Открылась раздвижная стеклянная дверь, и раздался голос Артура.
– Я на всякий случай поставил на столик у веранды графин с лимонадом. Я пойду наверх. – Дверь закрылась.
– Послушай, – горячо заговорила Холли, – мне так же не хочется с тобой разговаривать, как и тебе со мной. Но я не хочу обижать родителей, они и без того настрадались. Я принесу пару журналов, мы сядем и притворимся, что читаем. Тогда нам не нужно будет говорить ни слова. Хорошо?
– Согласен, – откликнулся Том.
Она была в комнате Питера. Одним быстрым взглядом Лаура охватила все – плакаты, книги, стереосистему, льняные занавеси на окнах – бежевые с пропущенной по ткани красной нитью. На видном месте, на комоде, стояла фотография Питера. На нем был праздничный костюм, лицо серьезное. Он был снят на фоне каких-то похожих на трубки предметов, украшенных сверху сложным металлическим орнаментом. Лаура остановилась перед фотографией.
Прошла минута или две. Потом Артур заговорил:
– Ему здесь тринадцать. Это был день его бар-мицвы. Вы знаете, что это?
– Я читала, что это что-то вроде конфирмации.
– Да, что-то подобное. Мальчик, прошедший обряд бар-мицвы, считается взрослым, он становится полноправным членом общины. Он умеет отличать хорошее от дурного, осознает заповеди своего народа, передаваемые от отца к сыну со времен Моисея…
Артур замолчал и отвернулся к окну, пряча лицо. Затем снова заговорил:
– В тот день он произнес замечательную речь, все о ней долго вспоминали. Его интересовали проблемы экологии, он создал в школе экологический клуб. Об этом он и говорил: как сыны Израилевы пришли в страну меда и молока, как они берегли землю, дарованную им Богом, как и сегодня мы должны беречь нашу планету, чтобы нашим детям досталась… – Он опять замолчал, не в силах продолжать.
Лаура поняла, что он скорбит по двум сыновьям: мальчику, которого он растил с такой любовью, гордости семьи, и другому, незнакомцу, который сидит сейчас внизу, плоть от его плоти.
Маргарет тихо объяснила:
– Там на заднем плане свитки, на которых написаны законы – первые пять книг Библии, той ее части, что вы называете Ветхим заветом. Украшения называются коронами, они – знак нашего почитания пяти книг.
– Понимаю.
Знакомое лицо, лицо Тимми, наложенное на эти странные предметы, плыло у Лауры перед глазами. Все было так невероятно, гигантское недоразумение. Повисшее в комнате молчание было каким-то звенящим.
– Расскажите мне, как все было с самого начала, – сказала наконец Лаура, – а я потом расскажу вам про Тома. Ведь именно это мы и хотим узнать.
Маргарет села и, вздохнув, начала:
– Проблемы возникли с самого рождения. Питер был очень капризный ребенок, он плакал до истерик и плакал почти не переставая. Но наш первый врач сказал, что ничего страшного в этом нет, что многие младенцы ведут себя так.
Лаура кивнула:
– То же самое мне говорили про Тимми. Вы ведь знаете про Тимми?
– Да. Ральф Маккензи сказал нам.
– Ну, а дальше?
– Потом мы переехали сюда. У отца Артура был удар, и все дела он передал Артуру. Артур в то время работал над докторской диссертацией по литературе, работу пришлось бросить, хотя он и сейчас знает больше, чем иной профессор.
– Лаура хочет послушать про Питера, а не про меня, – перебил Маргарет Артур.
– Мы обратились к другому педиатру, потом еще к одному, а Питер тем временем худел и слабел, потом заболел пневмонией, поправился, выздоровел и опять заболел. – Маргарет беспомощно развела руками. – А потом на нас обрушился этот удар, мы, наконец, узнали, что с ним такое. И тогда мы объехали чуть ли не всю страну, побывали во всех известных больницах от Миннесоты до Бостона. Вплоть до самого последнего месяца мы пытались что-то сделать, надеялись помочь нашему милому мальчику. Мы обратились к крупнейшему специалисту в Нью-Йорке, мы…
– Не нужно больше, – попросила Лаура.
Но Маргарет то ли не слышала ее слов, то ли не могла остановиться:
– Помню, о чем я прежде всего подумала в тот день, когда мы узнали, что биологически Питер не наш сын. Врач, очень душевный молодой человек, разговаривая с нами, смотрел в окно на растущее во дворе дерево. А я могла думать лишь о том, что где-то живет другой мой ребенок, и я спрашивала себя, какой он. Наверняка он похож на людей, вырастивших его, так же как Питер был похож на нас. И я подумала, что он возможно здоровый и крепкий мальчик.
– Да, – сказала Лаура, – как вы сами могли убедиться. – Теперь была ее очередь. – Наш малыш слишком много плакал в роддоме, во всяком случае мне так казалось. Я ведь по сути дела ничего не знала о детях. Но когда мы привезли его домой, он перестал плакать и вел себя просто замечательно. Думаю, что до тех пор, пока не родился Тимми, мы не отдавали себе отчета в том, какой беспроблемный у нас ребенок. Ну, а говоря о Тимми, – добавила она почти с тоской, – я могу повторить все то, что вы рассказывали мне о Питере.
«Но что же сказать про Тома, – спросила она себя, сделав паузу. – Они ведь ждут». И после минутного молчания продолжила:
– Том – хороший сын. Трудно, конечно, в двух словах охарактеризовать человека. Хороший сын. Студент. Спортсмен. Они с моим мужем, Бэдом, друзья. И Тимми повсюду ходит с ними. Том заботится о нем, он замечательно относится к Тимми. – Лаура говорила то, что приходило ей в голову, не пытаясь придать своим мыслям характер связного повествования. – Проучившись год в колледже, он, естественно, изменился. Стал более независимым. У него всегда было много друзей. Ах, я так плохо рассказываю.
Маргарет и Артур ловили каждое ее слово. Маргарет ответила первой. Очень тихо она проговорила:
– Нам, по крайней мере, ни о чем не пришлось рассказывать Питеру. Он умер, не зная правды о своем рождении. Что бы это дало, скажи мы ему правду? А вам пришлось рассказать Тому, – она вздрогнула.
– Для Тома это и так страшно тяжело, – вступил в разговор Артур, – а то, что мы евреи, усугубляет его переживания.
Лаура встретила взгляд умных серых глаз. Очевидно, Маккензи сказал им. Но перед ней, осознала она, был спокойный рассудительный человек, не склонный к глупому упрямству или детским обидам. Эти глаза требовали ответа, и она честно ответила:
– Да. Это так.
Все вздохнули. У Маргарет по щеке потекла тушь с ресниц, она стерла ее. Артур высморкался.
– Что же нам дальше делать? – спросила Лаура.
– На данный момент ничего, – откликнулся Артур. – Давайте спустимся вниз.
Через стеклянную дверь они увидели на веранде Холли и Тома. Они читали, сидя на значительном расстоянии друг от друга. Вид у обоих, когда они вошли в дом, был недовольный.
– Я приготовила ленч, – сказала Маргарет, делая героическое усилие, чтобы разрядить атмосферу. – Надеюсь, Лаура, вы проголодались.
– Не слишком, – ответила Лаура и затем как-то застенчиво спросила: – А Питер похоронен далеко отсюда?
– Нет. Мили три-четыре. Хотите увидеть могилу?
– Если можно. Если это не слишком вас затруднит.
– Конечно, нет. Мы можем поехать прямо сейчас. «Бог мой, – подумал Том, – кладбище». Но все же это было лучше, чем оставаться здесь с этой девушкой, которая не захотела поехать с ними.
Да, все было отвратительно, гораздо хуже, чем он это себе представлял. И все же, несмотря на ревность и гнев, ему было до боли жаль мать. Она покраснела и говорила отрывисто, с трудом выговаривая слова. Ему хотелось сказать ей: «Давай уедем отсюда к черту». Ему хотелось, чтобы поскорее вернулась Робби. Робби была нужна ему. С ней, по крайней мере, можно было разумно поговорить.
Они поехали на машине Лауры – дома они всегда называли ее двух-с-половинойместной. Женщины, сидевшие впереди, разговаривали без умолку. Том съежился на заднем сиденье рядом с Артуром. Со своего места ему были хорошо видны обе женщины.