Я тяну его за руку, но он сопротивляется.
– Нет, Аилесса. Замок только очистился от гадюк, и он снова под угрозой нападения. Я не стану начинать свое правление с побега.
Его бравада просто выводит меня из себя.
– После следующей Ночи Переправы ты вернешься назад.
Всего через две недели, если я решусь воспользоваться хрупким подземным мостом.
– Я не понимаю, что это значит.
Человек с суровым выражением лица подходит ближе.
– Думаешь, это вычурное оружие с выгравированным солнцем Белина поможет доказать твою ценность, мальчик? – Он проводит пальцем по символу на украшенном драгоценными камнями кинжале Каза. – Дело не в том, как ты выглядишь. Тебя действительно должны поддержать боги.
Я отталкиваю его.
– Пошли со мной, – умоляю я Каза. – Доверься мне.
Я уведу его в катакомбы… спрячу, как пряталась сама вместе с Бастьеном.
– Довериться тебе? Ты даже не хочешь объяснить, кто ты такая.
Души придвигаются ближе, издеваясь над ним. Они нюхают его волосы, прикасаются к богатой одежде, жужжат, как рой насекомых. Мое шестое чувство кричит от их близости. Каз изо всех сил старается сохранять спокойствие, не сводя с меня глаз. А я чувствую, как на коже выступает пот. Нужно признаться ему.
– Я – Костяная волшебница.
– Это мне ни о чем не говорит.
Четверо Скованных кружат вокруг него, словно тигровые акулы. А у меня по венам разливается адреналин. Я лезу в рукав и достаю костяной нож. У нас не осталось времени на споры. Мой amouré еще упрямее меня.
Со скоростью сокола я прижимаю острый край кинжала к шее Каза.
– Я девушка, которая должна убить тебя. – Мой голос разрезает воздух, как кнут. – И если ты не уйдешь из замка со мной, клянусь, я сделаю это прямо сейчас.
11. Сабина
Я с дрожью в голосе пою галльскую народную песню, глядя на Бо Пале с Кастельпонта. Или на Кастельпонте? Русло реки под мостом должно быть сухим – как последние десять лет, – но сейчас оно наполнено водой, сверкающей на солнце. Степные гадюки скользят по волнам, словно угри. Но еще больше змей греются на камнях, которые начали нагреваться в утренних лучах.
Ничего не понимаю. С рассветом гадюки должны были расползтись по норам. Я бросаю взгляд на дорогу, которая, извиваясь, ведет к городским воротам. Где же Бастьен и Аилесса? Они уже должны были сбежать. И встретиться со мной здесь.
Раздается громкий смех. Я перегибаюсь через парапет и вижу себя в глади воды.
«Ты не говорила им встретиться с тобой здесь, – говорит мое зеркальное отражение. – Ты уснула, Сабина».
Вокруг моих карих радужек виднеется золотистое кольцо, которого у меня нет, как и острых, словно ножи, зубов, слегка выступающих над нижней губой. Видимо, я действительно сплю. Благодати не вызывают подобных физических изменений.
«Да и почему бы тебе не поспать? Где еще тебе спрятаться от смертей, которые ты навлекла на людей прошлой ночью».
Чувствуя, как желчь подступает к горлу, я отталкиваюсь от парапета.
– Я не хотела никого убивать.
– Я верю тебе.
Ответивший мне голос более вкрадчивый и коварный, чем змеи, шипящие у моих ног. И я невольно вздрагиваю.
– Мама? – зову я, хотя нигде не вижу ее.
– Иди ко мне, мое нежное дитя. Иди, я тебя пожалею.
Как только ее слова стихают, на западном конце моста появляется золотой шакал. Он рычит на меня, но тут с востока доносится пронзительный крик, и серебряная сова опускается на столб с той стороны. Оба зверя взывают ко мне, но я иду к шакалу. Он принадлежит Тирусу, а мать сейчас обитает в его темном царстве. И мне нужно сказать ей, чтобы она оставила меня в покое.
«Не ходи, Сабина, и она вскоре отстанет от тебя».
Я вновь разговариваю сама с собой. И уже не доверяю себе.
Я бегу вместе с шакалом. И как бы быстро он ни бежал, не отстаю от него. Моя скорость получена от него. Моя выносливость получена от него.
Шакал приводит меня к лощине с ручьем, где я закопала его труп. И над его безымянной могилой стоит моя мать. Ее волосы цвета воронова крыла и сапфирово-синее платье колышутся, как и тогда, когда она стояла за Вратами из воды.
Он подходит к ней и садится у ее ног. И мать погружает свои бледные пальцы в его золотистую шерсть.
– Моя бедная дочь, – говорит Одива. – Я же предупреждала тебя, что шакал будет играть на твоих слабостях.
– Разве можно назвать слабостью вызванное нашествие гадюк в Бо Пале? – огрызаюсь я.
– А когда поспешность считалась силой? – Ее кроваво-красные губы изгибаются в подобие улыбки. – Ты собиралась отправить вместо них гэльских узорчатых полозов. И ты, как Леурресса, должна была сразу определить это.
– Но зато у меня появилась еще одна грозная благодать.
– Стоит ли гордиться этим, если еще не овладела третьей благодатью?
Она впивается ногтями в шкуру золотого шакала так сильно, что начинает сочиться кровь.
– Я стала matrone. И теперь сама решаю, что лучше для famille.
Одива вздыхает и опускается на колени на могильном холмике. Ее волосы цвета воронова крыла медленно рассыпаются по плечам.
– Если бы вы с Аилессой могли почувствовать силу любви вашей матери, – она начинает копать землю, зачерпывая ее рукой, – то поняли бы, что я желаю вам самого лучшего.
– Любви, – усмехаюсь я. – Да ты не знаешь значения этого слова.
Она зачерпнула еще три горсти земли. Но яма почему-то уже стала глубиной в полметра.
– Ты говоришь, как Аилесса. – Ее голос звучит легкомысленно, но черные глаза пронзают холодом. – Она постоянно упрекала меня этими словами, несмотря на то, что я бесчисленное количество раз спасала ей жизнь.
– Она бы упрекала тебя еще сильней, если бы узнала о всех твоих предательствах.
Когда Аилесса узнала, что Одива заключила сделку с Тирусом, это едва не разбило ей сердце. Ведь ради воскрешения моего отца наша мать хотела пожертвовать ее жизнью. Поэтому я даже не представляла, как сказать ей, что Одива так же отправила в Подземное царство тысячи душ, которые предназначались Раю. Но это никак не умилостивило бога.
– Я пришла сюда, чтобы сказать – оставь нас в покое, – распрямив плечи, говорю я.
Глубина ямы стала уже больше метра, хотя Одива не пошевелила и пальцем.
– Но только я могу тебе помочь. Позволь мне, нежная Сабина. Шакал слишком тяжелая ноша, чтобы тащить ее в одиночку.
– Ты хочешь не разделить мою благодать, а украсть ее. И не станешь помогать Аилессе, а просто обменяешь ее жизнь на жизнь моего отца.
Уже полтора метра.
– Это шакал подстегивает твои сомнения. Его коварство опасно. Он одержит над тобой верх, дочь.
И в этот момент я понимаю, что золотой шакал больше не стоит рядом с матерью. Мое внимание привлекает звук хлопающих крыльев. Сразу за ручьем, текущим через лощину, парит серебряная сова. Она пытается полететь ко мне, но ей мешает невидимая сила.
А яма уже разрослась почти до двух метров.
– Иди, посмотри на его тушу, – говорит Одива.
Мне совсем не хочется на нее смотреть, но ноги сами скользят вперед по траве и вскопанной земле. Я склоняюсь над ямой, которую мать выкопала за считаные мгновения. Она не только глубокая, но и длинная. А внизу виднеется туша шакала. Нет, это не шакал.
Это я.
На мне надето белое платье для Переправы, но оно разорвано когтями и залито кровью. Оливковая кожа приобрела бледно-серый оттенок, черные кудри смешались с грязью. А из носа и рта выползают черви. Но хуже всего то, что мои глаза открыты, и их застилает пугающая белая пелена. Прижав руку к животу, я отшатываюсь назад. Меня сейчас стошнит.
– Видишь? – Мать поднимается на ноги. Ее платье колышется вокруг лодыжек. – Вот от этого я хочу тебя уберечь. И для этого нужно лишь, чтобы ты привела Аилессу ко мне в следующую Ночь Переправы. Это можно сделать и в полнолуние. Ты можешь открыть Врата на подземном мосту.
– Зачем тебе Аилесса, если ты хочешь помочь мне справиться с благодатью шакала?
– Разве Аилесса не твоя главная слабость?
Серебряная сова громко кричит, но мать не обращает на нее внимания.
– Сколько ужасных вещей ты совершила, чтобы спасти ее? – Одива склоняет голову набок. – Кажется, у нас с тобой намного больше общего, чем тебе бы хотелось, Сабина.
– Нет. – Я отступаю назад.
– Аилессе достаточно коснуться моей руки, чтобы освободить меня. – Она подходит ближе, но я отшатываюсь. А серебряная сова отчаянно кричит. – И я смогу помочь тебе справиться с благодатью шакала. Смогу спасти тебя.
Одива тянется, чтобы прикоснуться к моему лицу.
– Отойди. – Я отступаю на шаг. – Я не нуждаюсь в твоем спасении. И смогу сама справиться с благодатью.
Я разворачиваюсь и бегу в лес. Но мать не устремляется за мной. Оглянувшись через плечо, я вижу, как на ее лице расплывается победоносная улыбка. И стискиваю зубы. Она играла со мной, показывая мне ужасные картины того, что не происходило на самом деле. Плела паутину лжи, вынуждая пожертвовать своей сестрой. Кажется, Одива сошла с ума.
Серебряная сова проносится передо мной, освободившись от невидимых пут. Она ухает рядом с моим ухом, но я отталкиваю ее. Мне не хочется слушать указания еще и от нее. Я бегу быстрее, мимо рощи деревьев и вниз по ущелью, затем перепрыгиваю через ручей и влетаю на холм. И вдруг понимаю, что выискиваю добычу. Мне нужна пятая кость благодати, которая поможет мне справиться с влиянием шакала. Степная гадюка соглашается со мной, а козодой и саламандра слишком трусливы, чтобы возразить.
Я пробираюсь в лес. Кроны елей и сосен такие пышные, что заслоняют солнце. Вспышка слева привлекает мое внимание. Но она более теплого оттенка, чем chazoure. Видимо, так проявляется тепловое зрение. Степные гадюки используют его для охоты. А значит, свет, который я видела, означает животное.
Повернувшись к нему, я с помощью благодати козодоя ускоряю бег. И крепче сжимаю в руке копье с костяным наконечником, используемое для ритуальных убийств. Но откуда оно взялось?