– В Зеркалье мало Света, поэтому он так ценен, – говорит Эстель. – Поэтому мы так тщательно бережем его. А если воспользуемся им, чтобы помочь живому человеку, то нас накажут.
Я вновь смотрю на светящийся orvande браслет на своем запястье.
– Но я не использовала Свет, чтобы спасти Казимира. Я даже не знаю, как им пользоваться. Он просто часть меня.
– Ты использовала Свет в прошлом месяце на подземном мосту, – возражает Эстель, и я вспоминаю, как впервые увидела это место. – Ты лишилась костей благодати, но все равно нашла в себе силы противостоять матери. Я была там, – добавляет она, заметив мой удивленный взгляд. – Я присутствую на всех Переправах famille-основателей. Вы – мои потомки.
Меня настолько поражают ее слова, что я не знаю, как на это реагировать. Поэтому молча следую за ней, когда она заходит в море по бедра и проводит пальцами по воде, на которой не появляется даже ряби. Ее платье не колышется от течения, но Эстель все равно улыбается, словно получает удовольствие даже от этого.
– Если я и использовала свой Свет, чтобы противостоять матери, то сделала это случайно, – наконец собираюсь с мыслями я. – Как и сегодня с Казимиром. Меня не следовало наказывать.
Я стараюсь не проявлять охватившего меня раздражения. Мне не хочется, чтобы Эстель разочаровалась во мне. Она первая из Леурресс и мать нашего рода.
– В Зеркалье строгие законы, – говорит она. – Не забывай, это ведь часть Подземного мира. Меня наказывали за меньшие проступки, чем тебя, Аилесса. Любое вмешательство в мир смертных запрещено, и неважно, используешь ты Свет или нет. А раз ты нашла способ, как помочь Казимиру, то Форжерону пришлось отдать тебе первое звено цепи.
Я представляю угрюмого кузнеца, с которым мы встречались уже не раз.
– Ты говоришь так, словно у него не оставалось выбора.
Она пожимает плечом:
– Он считает, что это так. И, возможно, прав. Видишь ли, его долг – его проклятие. Именно он заковывает грешников в цепи. И делает это уже множество веков с тех пор, как его родители изгнали его сюда за любовь ко мне.
Я замираю, инстинктивно готовясь к удару большой волны, но она, конечно же, проходит сквозь меня, не толкая тело и даже не намочив волосы.
– Форжерон твой amouré?
Эстель вздыхает, словно ей не нравится это слово, и качает головой.
– В мое время amouré’s не существовало. Четыре бога решили ввести эту традицию после случившегося со мной и Форжероном. Мы стали первыми несчастными возлюбленными. Он был сыном Белина и Гаэль, а я – дочерью Тируса и Элары.
– Был?
Она поворачивается ко мне:
– Полагаю, они все еще наши родители.
Эстель устремляется к берегу, и я подстраиваюсь под ее шаг.
– Мы не видели их уже много лет, поэтому трудно думать о них как о членах семьи.
Я вспоминаю все, что знаю о четырех богах. На заре времен Тирус и Элара тайно поженились против воли верховного бога Белина, и в наказание он разделил их царства. Небеса стали Ночным Небом. А Гаэль разверзла землю, чтобы поглотить Ад.
– То есть из-за того, что Белин злится на твоих родителей, он проклял своего собственного сына на вечную жизнь здесь и обязал заковывать в цепи души лишь за то, что Форжерон полюбил тебя?
– Гнев бога не какая-то мелочь.
– Но это же несправедливо.
С ее губ срывается тихий смех.
– Я давно уже перестала считать, что справедливо, а что нет.
Меня восхищает безмятежность на ее прекрасном лице.
– Так вот почему ты смирилась с жизнью здесь, потому что можешь быть рядом с Форжероном?
– Смирилась? – Она поджимает губы. – Не уверена, что это так. Я воображаю, что счастлива здесь с единственным мужчиной, которого когда-либо любила. И это придает мне сил.
Сочувствие просыпается внутри, от которого бы сжалось сердце, если бы здесь сердце могло страдать.
– Жаль, что ты можешь это лишь вообразить. – Я провела в Зеркалье всего несколько часов, а уже страдаю оттого, что не могу поговорить с Сабиной и Бастьеном. – Не представляю, как другие души терпят это.
– Они и не терпят. Тирус задумывал это место как первую стадию вечных страданий. Понимаешь, Зеркалье словно насмешка над жизнью. Отсюда ты видишь мир, который покинул, но не можешь воздействовать на него, как это делают Освобожденные в Раю.
В голове тут же появляется с десяток вопросов, но как только я собираюсь задать первый, Эстель поворачивает в другую сторону. Я следую за ней, и тут же окружающий нас мир меняется. Мы оказываемся на хлипком деревянном мосту в лесу, где я видела серебряную сову.
– Здесь Бастьен спросил тебя, какой бы следующий шаг ты сделала в жизни, если бы не была рождена, чтобы стать matrone в своей famille.
Она перегибается через перила, чтобы посмотреть на блестящую воду. А я бросаю взгляд на дыру в мосту, в которую провалилась, и меня окутывает воспоминание о холодной воде реки, хотя и не получается полностью осознать это чувство.
– Помню, – бормочу я и закрываю глаза, пытаясь вспомнить наш последний поцелуй с Бастьеном, после которого заявила ему, что мы должны остаться друзьями.
Мне не хотелось отстраняться от него, но при этом меня терзало желание освободиться… хоть от чего-нибудь. А я не знала, как освободиться от того, кем рождена и как воспитана.
– С вами была еще твоя прабабушка Абелла.
Я открываю глаза:
– Где?
– Здесь, на мосту, – уточняет Эстель. – Когда-то она тоже была matrone и понимает твое бремя. Я видела, как она гладила тебя по волосам и приговаривала, что нет ничего страшного, если ты будешь мечтать о жизни за пределами границ, которые указали тебе при рождении. «Сабина станет хорошей правительницей, – прошептала Абелла, – если ты выберешь другой путь».
– Я не слышала ее голоса, – тихо говорю я, стараясь подавить обиду.
Почему все говорят мне, что я не должна становиться matrone? Разве я недостаточно хорошо проявляла себя?
– Нет, но ты почувствовала, как высказанная ей истина коснулась твоего сердца. Души в Раю обладают такой привилегией. Они могут общаться со своими близкими в мире смертных, в отличие от обитателей Подземного мира, которым это запрещено. Зеркалье – единственное место, где мы хотя бы видим живых, но нас наказывают за любое вмешательство, особенно если это спасает им жизнь. – Светящийся orvande взгляд Эстель становится мрачным и серьезным. – Форжерон попросил, чтобы я объяснила тебе это, Аилесса. Вот почему ты заработала первое звено цепи. Если ты получишь три звена, то станешь Скованной. И ему придется натравить на тебя шакалов, которые утащат тебя в самые жуткие места Подземного мира.
Мне становится не по себе, когда я осознаю необратимые последствия своих действий. Если это случится, у меня не останется даже надежды вернуться в мир живых. И я никогда больше не смогу даже поговорить с Сабиной, Бастьеном или кем-то из своей famille.
– Я поняла.
– Надеюсь. Потому что шакалы находят каждого Скованного, оказавшегося здесь. А если душе удается скрыться от них в первый раз, то на ее поиски отправляется Форжерон. Вот только звери свирепеют, когда он вызывает их ударом своего молота. А мне не хочется, чтобы ты ощутила на себе их зубы.
– Я буду осторожна.
– Это очень сложно, – предупреждает Эстель. – Тебе придется оттачивать сдержанность, которую ты бы смогла улучшить, если бы завершила обряд посвящения.
Приходится постараться, чтобы не огрызнуться.
– Я способна научиться самоконтролю, никого не убивая.
На ее лице появляется легкая улыбка, в которой виднеется и грусть и веселье.
– Мне бы хотелось, чтобы большинство моих потомков стали такими, как ты.
Она сходит с моста и обхватывает один из браслетов на запястье. У нее их уже два, и Эстель сказала, что носит их уже веками. Еще один промах отправит ее в глубины Подземного мира. И это все еще может произойти.
– А как ты научилась сдерживать себя? – спрашиваю я, вновь следуя за ней как хвостик.
Если в ее время не существовало amouré, то и обрядов посвящения тоже.
– Медленно, – не оборачиваясь, отвечает Эстель. – И мучительно. – Она убирает с лица выбившуюся прядь. – Но меня искушают не живые. А Форжерон. – Ее плечи приподнимаются, словно она делает глубокий вдох, хотя здесь этого никак не почувствовать. – Дважды я не смогла удержаться и поддалась слабости. – Она выдыхает, и ее плечи опускаются. – Когда мы касаемся друг друга, ему приходится отдать мне звено цепи. И с этим ничего не поделаешь. Это его проклятие.
Буквально лишившись дара речи от такой несправедливости, я молча смотрю ей вслед.
Эстель вновь оборачивается ко мне, и если на ее лице и отражалась печаль, то она уже сменилась безмятежной улыбкой.
– Не грусти из-за меня, дочь дочерей. Лучше я буду проводить время с любимым, хоть и не могу коснуться его, чем оказаться в Раю, но в разлуке с ним. Я сама решила прийти сюда и не жалею об этом.
В голове вновь вспыхивают воспоминания о Бастьене и как мы танцевали под обрушившимся стеклянным куполом в Довре в свете полной луны. Именно тогда я поняла, что люблю его.
– Я бы сделала такой же выбор, – говорю я.
А затем ловлю себя на мысли: «Действительно бы я поступила так или позволила бы ему уйти, предпочтя стать matrone своей famille?»
Улыбка Эстель становится шире, и, несмотря на противоречивые чувства, терзающие меня, я ощущаю, как Свет Элары наполняет мое тело теплом. Я впитываю его без остатка, помня, что в Зеркалье мало Света.
– Ну, мне пора, – говорит она.
Я останавливаюсь на берегу ручья, от которого мы изначально ушли.
– Куда ты?
Она направляется к деревьям.
– В Зеркалье множество Освобожденных, которых по ошибке затянуло из Рая. Я должна предупредить как можно больше душ об опасности, чтобы они не оказались закованы в цепи.
Я опускаю глаза, злясь на мать за то, что именно она сотворила это с душами. Я все еще не могу понять, почему она это сделала. Ведь для того, чтобы освободить Годарта, требовалось принести в жертву меня. Зачем она затянула сюда тысячи Освобожденных, если уже держала меня за руку на подземном мосту? Если она продолжает служить Тирусу и помогает ему объединить царства с Эларой, то от этого должна быть какая-то выгода.