Каждая смерть все сильнее задевала меня. Поэтому я перестала есть мясо. А затем и тренироваться, чтобы стать Леуррессой. И вскоре стала тенью Аилессы, которая преуспевала во всем. Ее уверенность и позитивный настрой как щит закрывают меня от презрительных взглядов и неодобрительных покачиваний головой.
Над головой проносится огненная саламандра, оставляя пылающий след, пока черная пыль продолжает нести меня вперед. И я вдруг вижу себя. Как преследую саламандру, пытаясь загнать ее в ловушку. А затем со слезами на глазах пронзаю ее своим костяным ножом. Аилесса обнимает меня, и я утыкаюсь ей в плечо.
Вот над головой парит козодой. Ко мне несется золотой шакал. А из мешка выползает степная гадюка. Каждое следующее убийство ритуальным клинком я совершала более бездумно, чем предыдущее. Наконец, из леса выскакивает величественный благородный олень с шестнадцатью отростками на рогах. Я жаждала его смерти. И выгляжу как настоящее чудовище, убивая его с невероятной злобой и безжалостностью. И неважно, что в тот момент мне казалось, что я во сне.
Животные исчезают. Я смотрю на свое тело. И удивляюсь, почему на мне нет цепей из chazoure? Ведь раз мне показывают мои грехи, значит, я умерла. А ведь их у меня намного больше. Где все люди, которые погибли от укусов степных гадюк, направленных мной в Бо Пале? Где те, кто лишился душ из-за того, что я не смогла переправить Скованных?
Я поднимаюсь до уровня края обрыва. Мост душ стоит целым. А Врата из пыли возвышаются в его конце. Но прозрачных Врат в Рай нигде нет. Скованная я или нет, но, судя по всему, меня ждут лишь в Подземном мире.
Сверкающая темная пыль ставит меня на ноги и подталкивает к Вратам. Я медленно подхожу к ним. Оттуда не звучит песнь сирен, которая манила бы меня переступить порог. Но в этом и нет необходимости. Я шагаю вперед по собственной воле, зная, что убегать от судьбы бесполезно. Мать предупреждала меня, что произойдет, если я буду пытаться укротить золотого шакала в одиночку: «Он одержит над тобой верх, дочь».
Я – шакал. И я сдамся сама.
– Сабина, – слышится шепот, когда я подхожу к клубящимся Вратам из пыли.
Я смотрю сквозь них.
– Аилесса, – выдыхаю я.
Ее каштановые волосы колышутся на плечах, словно она находится под водой. В янтарных глазах горит Свет, которого не должно остаться там, где она находится.
– Не говори, что ты не сильна, – заявляет она. – Я не стала бы такой, какая есть, без тебя. Я никогда не испытывала материнской любви, зато купалась в твоей. Твоя сила поддерживала меня.
Горло стискивает от рыданий. Я так сильно скучаю по ней. Да, мы виделись всего несколько дней назад, но за последние несколько месяцев смогли позволить себе провести вместе лишь пару минут.
– Без тебя все лишилось смысла, – говорю я. – Я не смогу справиться без тебя.
Ее растянутые в улыбке губы слегка дрожат, когда она смотрит на мои слезы.
– Нет, ты сможешь. И я всегда буду рядом. Ты – моя сестра. Часть меня.
Я тянусь к ней, но она отступает на шаг. И я устало вздыхаю.
– Позволь мне прийти к тебе.
– Нет, – отказывается она. – Я сама приду к тебе. А сейчас отдыхай. Выздоравливай. Тебе нужен череп саламандры, Сабина. А еще у тебя есть Свет. Он всегда был твоим самым сильным даром. Держись за него.
На меня обрушивается сильная усталость. Я опускаюсь на мост и прижимаюсь щекой к прохладному камню. А Аилесса начинает петь колыбельную о первой дочери богов, которую называет Эстель. Звезда.
Я позволяю песне просочиться в самое сердце. А затем еле слышно и почти бессвязно подпеваю припев. Мой голос больше напоминает пронзительное карканье, но я продолжаю петь. Даже когда перестаю слышать себя, песня об Эстель звучит внутри, наполняя меня Светом.
И я продолжаю цепляться за ее образ звезды и тонкую нить надежды, пока глаза не закрываются сами собой.
33. Аилесса
Я продолжаю петь песню, которую сама же придумываю слово за словом и ноту за нотой, желая, чтобы у меня появились силы пройти сквозь Врата из пыли и погладить волосы Сабины, пока она спит на мосту душ. И вдруг чувствую под рукой ее темные локоны, но не блестящие и аккуратно уложенные, как минуту назад, а влажные от пота и слегка расплывающиеся по краям.
– Будь осторожней с видениями, – говорит Форжерон.
Я вздрагиваю и оборачиваюсь. Он стоит прямо у меня за спиной, но я уже сижу с Сабиной не на мосту душ в подземной пещере, а на выступе в каменоломне под часовней Дю Повр. Сестра лежит на соломенном матрасе у рельефа с изображением Шато Кре и четырех богов. Ее лицо побледнело, а дыхание судорожное.
– Я… я даже не поняла, что это видение.
Перед тем как оказаться с Сабиной на мосту душ, я тщетно старалась помочь Казу удержать ее, пока Бердин вливала ей в рот новую порцию противоядия. А затем вдруг оказалась по другую сторону Врат из пыли. И это перемещение не показалось мне необычным. В Зеркалье я уже не раз переносилась из одного места в другое в мгновение ока.
Я обвожу выступ глазами, пытаясь сориентироваться. Бастьен и Жюли спят. Видимо, ночь в самом разгаре. Бердин нет. И, кажется, она ушла присмотреть за своим больным дядей. А вот Марсель не спит, просматривая книги, которые Каз вытащил из личной библиотеки короля. Да и Каз тоже. Он сидит рядом с Сабиной с прикрытыми от усталости глазами и поправляет на ней одеяло.
– Ты заснула, – объясняет мне Форжерон.
Я удивленно смотрю на него:
– Здесь можно спать?
– Нет, но вполне можно погрузиться в сон, если хочешь забыть о своих проблемах. – Он прислоняется к стене, словно и сам бы с радостью задремал. – Но я бы посоветовал не делать этого. Завеса между Зеркальем и миром смертных тонка. Сны здесь очень часто оборачиваются видениями, а общение в них с живыми вполне может стать вмешательством в их жизнь.
Я смотрю на браслеты на своих запястьях. Если к ним добавится еще одно звено, то я стану Скованной. И Форжерону придется ударить молотом о землю, чтобы призвать по мою душу шакалов.
– Почему ты не заковал Одиву в цепи? – спрашиваю я, вспомнив слова Эстель: «Твоя мать хотя бы оказалась достаточно умна, чтобы не получить ни одного из них». – Ведь она специально отправила мне свое видение, – говорю я. – Она обманом заставила меня освободить ее из Подземного мира, не получив при этом ни единого звена.
– Твоя мать не использовала Свет. – Форжерон трет светящееся orvande пятно на своем предплечье, которое никак не хочет стираться. – Тирус не требует с меня наказывать тех, кто владеет его тьмой.
– Не знала, что тьмой можно управлять.
– У всего есть обратная сторона.
Я пристально смотрю на него. Он ведет себя немного спокойнее, чем обычно. Возможно, в последнее время Форжерону не пришлось раздавать цепи или у него не всегда мрачное настроение… хотя и нынешнее расположение духа не назовешь приятным. По крайней мере, он не выглядит так, будто держит на своих плечах миры живых и мертвых.
– А что произойдет, если ты не станешь подчиняться Тирусу? – спрашиваю я, вновь вспоминая слова Эстель о том, что Форжерон верит, что у него нет выбора.
Что его долг – это его проклятие.
Несколько мгновений он молчит, ковыряя рукоять своего молота.
– Я останусь в Зеркалье, но Тирус навсегда закроет от меня мир смертных. И вместо него останутся лишь размытые образы в дымке тумана. Для Эстель тоже. Он связал наши судьбы, когда она последовала за мной сюда. – Его рот слегка подрагивает, и он упрямо поджимает губы. – Я бы вынес это наказание, но не хочу, чтобы она страдала.
Я вспоминаю, как Эстель проводила руками по морской глади, которую не чувствовала, и как запрокидывала голову навстречу солнцу, которое не греет, как рассказывала о том, что по ночам наблюдает за своими потомками. Но какой бы довольной она ни казалась, ясно, что она желает того, чего у нее нет. И больше всего из этого она хочет счастья с Форжероном. «Я воображаю, что счастлива здесь с единственным мужчиной, которого когда-либо любила», – сказала она.
– Думаю, она бы предпочла настоящую жизнь с тобой здесь вместо притворства, – цепляясь за ее слова, говорю я.
– Настоящую жизнь? – едва сдерживаясь, рычит Форжерон. – Да я даже не могу прикоснуться к ней, потому что придется надеть на нее цепи.
– А ты попробуй отказать Тирусу в этом требовании.
– Я слишком боюсь его реакции, чтобы решиться на это.
Я бросаю взгляд на Бастьена, спящего на моей сложенной сорочке вместо подушки. Он свернулся калачиком, словно ребенок. А рядом с ним на полу стоит статуэтка дельфина, вырезанная его отцом.
– Некоторые предпочли бы оказаться Скованными, лишь бы провести вечность рядом с человеком, которого они любят.
Форжерон усмехается:
– Даже если бы для этого требовалось самому натравить на них шакалов?
– Ты не лишен свободы выбора. И лишь от тебя зависит, станешь ли ты ударять молотом о землю или нет. Эстель уже давным-давно сделала свой выбор, когда отказалась от жизни среди живых и отправилась за тобой сюда. И уже целую вечность ждет, пока ты примешь его.
Поддавшись гневу, он отталкивается от стены и впивается в меня горящими orvande глазами. Его взгляд тверд, словно камень.
– Я в Зеркалье, словно в ловушке, уже тысячи лет. И не желаю, чтобы какая-то девчонка, попавшая сюда несколько дней назад, указывала мне, что делать.
Форжерон вскидывает молот. Я вздрагиваю, опасаясь, что он, поддавшись злости, ударит им о землю. Но рукоять с тяжелым стуком приземляется ему на плечо. После чего Форжерон разворачивается и, сделав пару шагов, исчезает.
Я вздыхаю. Наживая себе врага в лице кузнеца Подземного мира, я никак не помогу себе.
Бастьен ворочается и бормочет что-то несвязное себе под нос. Я подхожу к нему и сажусь рядом. Его брови нахмурены, а веки подрагивают, словно ему снится плохой сон. Мне хочется спеть ему, как Сабине, но я сдерживаюсь. Да и Свет – как бы мне этого ни хотелось – использовать не стану. Ведь сейчас нельзя будет это списать на видение.