famille стольким жертвовала… все, кроме меня.
– Да, Сабина. – Вивьен делает шаг вперед. Ее каштановые волосы облепили лицо. – Попробуй еще раз.
Эти слова повторяются вновь и вновь одной Леуррессой за другой и больше напоминают отчаянные молитвы сделать хоть что-то, чтобы они выполнили свой долг и защитили живых от мертвых.
И вот осталась одна Роксана. Она склоняет набок голову, на которой все еще держится корона из оленьих рогов, а затем расправляет плечи и смотрит мне прямо в глаза.
– Попробуй еще раз, Сабина.
Сердцебиение учащается. Напряжение все сильнее давит на плечи. Все рассчитывают на меня.
Я зажмуриваю глаза. И заставляю себя сделать вдох.
«Обратись к Свету внутри себя», – сказала Аилесса.
Но где этот Свет? Все, что я чувствую, – выбивающие почву из-под ног сомнения из-за благодати золотого шакала.
Слова, обращенные к матери, эхом отдаются в голове: «Зачем ты вообще объявила меня своей наследницей?» И теперь я знаю ответ. Потому что я слабее Аилессы. Одива понимала, что я не смогу возглавить famille и уговорить их восстать против нее.
Я снова затягиваю первые ноты песни сирен. Но не могу удержать даже их. Во рту пересыхает. Горло сжимается. Глаза горят. А горячие слезы стекают по щекам. Я яростно стираю их.
«Это говорит золотой шакал, а не ты! Уничтожь его!» – доносится тихий голос из глубин души.
Меня охватывает паника. Нет. Я не могу уничтожить кулон в форме полумесяца. Ведь только он помогает мне противостоять неуверенности в себе. Только он может защитить меня от мертвых и перенаправить силы Подземного мира. Только он дает бессмертие. Я буду настоящей дурой, если откажусь от него.
«Но тебе не нужно бессмертие! А благородный олень дает достаточно сил. Давай же!» – приказываю себе я.
Я matrone. И должна обладать пятью костями благодати. Я уже лишилась черепа огненной саламандры и не могу потерять еще одну кость.
В четырех метрах от меня что-то прибивает приливом к берегу. Темно-серый сверток. Нет, это цвет серебра.
Я ахаю и, подбежав к сове, притягиваю ее к себе на колени. Ее крылья намокли, а веки прикрыты от усталости. Своим усиленным слухом я улавливаю ее короткие и прерывистые вздохи. И из глаз начинают сильней литься слезы от того, что такая красивая и гордая птица оказалась в таком тяжелом и печальном состоянии.
Вдруг до меня доходит, что эта боль за другое живое существо вызвана Светом. Как и слезы, которые я проливала при виде крови и смерти. Как и злость со стыдом за то, что я родилась такой – девчонкой, которой предназначено приносить в жертву величественных животных, как эта сова. Девчонкой, которой суждено убить парня, которого она полюбит. Я желала обрести другую судьбу. И скорбела, что это невозможно.
Но что… если я сама могу изменить свою судьбу?
– Прости, – шепчу я серебряной сове, которая уже несколько недель не наставляла меня и не приносила новых видений. – Я хочу стать лучше. Ты поможешь мне? – Мне и самой не верится, что я прошу ее об этом. Но нужно действовать, пока не растеряю остатки мужества… или, что важнее, не выпущу из дрожащей руки свой Свет. – Ты поделишься со мной своей благодатью?
Ей прекрасные глаза распахиваются шире.
– Я не желаю твоей смерти. И мне не нужны твои кости. Я не хочу ничего отбирать у тебя силой. А хочу, чтобы мы стали союзниками. – Я глажу ее мокрые перья. – Ты несешь в себе благодать Элары. И можешь помочь мне забрать у Тируса то, что принадлежит богине по праву.
Она ухает, но так тихо, что это больше напоминает мурлыканье. Зато я чувствую, как ее Свет начинает разгораться сильнее. Я жду, когда ее благородство и величие напитают меня, но ничего не происходит. Сова склоняет голову набок. И смотрит на горловину моего платья, где под тканью выпирает кулон в форме полумесяца. До меня наконец доходит, в чем проблема. Благодать шакала сдерживает мой Свет… и ее силы.
Я достаю ожерелье из-под платья и сжимаю кулон. Мышцы твердеют, а тело вновь парализует. Я не смогу отказаться от него. Шакал придал мне смелости выпрыгнуть через витражное окно. Мужества, чтобы натравить степных гадюк на Бо Пале. И ярость, чтобы убить благородного оленя и собрать пять костей благодати. Без него я бы осталась никем. Слабой сестрой Аилессы.
Не говори, что ты не сильна.
Но что, если это не так?
«У тебя есть Свет, – вновь всплывают в голове слова Аилессы. – Держись за него».
Я колеблюсь. Неужели Свет действительно сильнее Тируса?
Серебряная сова ухает вновь, но в этом тихом звуке слышится настойчивость. И я чувствую, как он отзывается во мне, словно это мои мысли и моя собственная песня.
Я медленно выдыхаю и трясущимися пальцами отвязываю кулон с моего ожерелья.
– Пернель, – зову я.
Старшая из Леурресс подходит ко мне.
– Могу я одолжить твой посох?
Я осторожно опускаю серебряную сову на песок. И она передает мне посох. Сглотнув, я кладу кулон на ближайший камень. Но еще несколько мгновений не убираю руки. Меня бросает то в жар, то в холод, а на теле проступает испарина. «Элара, помоги мне».
Я сосредотачиваюсь на собственной энергии. В голове мечутся мысли, а сердцебиение учащается. Но наконец мне удается совладать с телом. И я медленно убираю руку от кулона.
Как только кожа перестает касаться кости, шакал больше не воздействует на меня. Но этого недостаточно. Я не могу позволить, чтобы мать или отец обрели бессмертие.
Поэтому выпрямляюсь в полный рост, расправляю плечи и делаю судорожный вздох.
А затем ударяю концом посоха по кулону из кости золотого шакала.
41. Бастьен
Используя зрение тигровой акулы, я могу видеть сквозь пелену дождя и темноту. С благодатями Аилессы безлунное небо больше похоже на серое рассветное небо, даже несмотря на грозовые тучи. Глаза замечают каждую деталь ножа Одивы, которым она пытается атаковать меня, – пожелтевшую от времени кость, зазубрины на клинке, стаю шакалов, вырезанную на рукояти.
Я отпрыгиваю назад, и у меня перехватывает дыхание. Мои инстинкты срабатывают невероятно быстро. Поэтому нож лишь царапает рубашку и не задевает кожу. Одива продолжает теснить меня к утесу за моей спиной. Я практически ощущаю его своей спиной.
– Прыгай, Бастьен! – кричит Аилесса, с трудом поднимаясь на ноги в нескольких метрах от нас, куда Одива отбросила ее одним ударом.
Прыгай. Верно, я же практически могу летать.
Я напрягаю ноги и отталкиваюсь от известняка. Тело летит вперед, словно мной выстрелили из рогатки. И единственное, что остается, это сдерживать крик, рвущийся наружу от избытка адреналина. Я перелетаю через Одиву и, перевернувшись в воздухе, устремляюсь к земле. Но с посадкой не так повезло. Перекувыркнувшись на мокром песке, я быстро поднимаюсь на ноги с ошеломленной улыбкой на лице. Пульс грохочет в венах. Я способен на большее. С таким количеством энергии, бьющей по телу, возможно все. В том числе отомстить.
Я щелкаю костяшками пальцев. Сжимаю кулаки. И встречаюсь взглядом с темными глазами Одивы через разделяющие нас четыре метра, как бы говоря: «Этой ночью ты умрешь».
Ее кроваво-красные губы изгибаются в улыбке.
– Мальчишка, которого ты любишь, слишком самоуверен, – говорит она Аилессе, которая подбирается к матери справа. – Поэтому ты хочешь быть с ним больше, чем со своим amouré? – Одива наклоняет голову и сверлит меня взглядом. – Я не виню тебя. Бастьен хоть и высокомерен, но зато готов на все, чтобы выжить, несмотря на благодати, которые черпает из тебя. Чего не скажешь о бедном Казимире.
Я смотрю Аилессе за спину, где в пятнадцати метрах от нее Каз сражается с Годартом. Он старается дать отпор королю, но тот намного сильнее из-за пяти благодатей костей. У Каза изрезаны рука и нога. Это плохо. Как и то, что Годарт прижал Каза к валуну и медленно приближается к нему, поигрывая мечом. Он оставляет на коже Каза небольшие порезы. Бьет мечом плашмя по руками и ногам, добавляя к ранам синяки.
– Помоги ему, – говорю я Аилессе. – Я справлюсь с твоей матерью.
Она не выглядит слабее, значит, Каз не растерял Свет. Но их души по-прежнему связаны. Так что если умрет он, погибнет и она. А это, в свою очередь, раздавит меня.
Но судя по выразительному взгляду Аилессы, брошенному на меня, становится ясно, что Одива еще даже не сражалась всерьез. Аилесса переступает с ноги на ногу и переводит взгляд на Каза, а затем ахает, словно что-то вспомнила.
– Череп саламандры! – кричит она Казу. – Сорви его! Годарт не сможет без него жить.
Улыбка Одивы исчезает. А на лице Каза проступает решимость. Он быстро ударяет лбом в лицо Годарта, а затем подцепляет шнурок на его шее и прорезает своим клинком. Череп падает на песок. Годарт тянется к нему, но Каз ударяет его мечом по руке и хватает череп. После чего тут же разбивает его о камень рукоятью своего меча. Кость рассыпается на мелкие кусочки.
Я, затаив дыхание, смотрю на них, не зная, чего ожидать. А вдруг плоть Годарта начнет расползаться, а кости превратятся в пепел? Но ничего не происходит. Он рычит и вновь бросается на Каза. И их мечи сталкиваются.
По левому плечу и позвоночнику расползаются мурашки. Шестое чувство. Именно так его описывала Аилесса. Я поворачиваю голову и вижу, как Одива медленно приближается к своей дочери.
– Глупая девчонка.
Аилесса бросает еще один взгляд на Годарта и хмурится. Кажется, она сбита с толку так же, как и я.
– По крайней мере, сейчас они будут сражаться на равных, – говорит она. – И Годарт не сможет исцеляться.
– Исцеляться? – ноздри Одивы раздуваются. – Твой amouré украл все его благодати.
Аилесса с прищуром смотрит на нее.
– Череп саламандры… передавал ему твои благодати, – разобравшись в случившемся, говорит она. – Но как? Это же кость благодати Сабины, а не твоя.
Одива задирает голову еще выше.
– Ты забываешь, что на ней была кровь Сабины, в которой течет и моя кровь.