– Резоны конечно есть в этом. Надобно в Стекольну человека ловкого с купцами заслать срочно. Ну да это не твоя забота. Твоего войска на Динамбург то хватит?
– Александр заверил меня, что немцы динамбургские сопротивляться при штурме не будут, и перейдут под руку царя русского. Только хотят они веры своей, и сохранения названия города и магдебургского права в управлении. Ну а с поляками, что стены охраняют, мы с Божьей помощью справимся.
Шахматисты дружно перекрестились.
– Кто он таков, Александр этот? – царь взял рубин и положил на шахматную доску.
– Рижские купцы с торговыми людьми герцога сильно не дружат. Вот я и послал в Митаву одного нашего псковского гостя разузнать про товары курляндские и заодно проведать, что там и как. Отдельно наказал, про Сашку все, что можно узнать. Только не вернулся он пока. От себя сказать могу, что не немец он вовсе. По тому как, ежели бы немец столько выпил, сколько мы с ним приняли в первую встречу, то помер бы прямо за столом, а мы с ним еще «Черного ворона», чуть ли не до утра горланили. Прости Господи, за грехи мои тяжкие.
Собеседники снова перекрестились.
– И знает он разного много. Про торговлю голландцев в Китае, и о том, что там, в этом самом Китае, правящая династия сменилась, но не устоялась, про то откуда именно хан Батый пришел, про море Байкал знает. А вот откуда все это ведает, о чем простым людям знать не должно, молчит, или отнекивается. Однако крещен, и крестик на нем православный. Но сдается мне, раз герцог Яков приблизил его, и сделал советником своим тайным, значит доверяет. И в охрану ему целого лейтенанта определил.
– Да уж… Интересно мы с тобой, Афанасий Лаврентьевич, пешками подвигали, – царь аккуратно повернул рубин на доске, – много, говоришь, знает. А в шахматы играет? А то я бы тоже поговорил, с человеком знающим. Посольство то наше, со стольником Байковым, уже почитай три месяца в этот Китай идет, а там такая замятня. Как бы не случилось разору, делу столь важному. Или погодить все же до вестей из Стекольны? А то окажется все звоном пустым. Ты, уж тогда не серчай, Афанасий, выпорю тебя прилюдно.
– Государь, был бы я в сомнениях, не предстал бы пред твои очи. Верю я ему. А прав он или нет, по крайней мере со шведами, мы узнаем через время недалекое. А пока мне Динамбург взять надобно.
– Хорошо, воевода, – царь встал, и подал руку для поцелуя, – возьмешь город, приезжай, еще в шахматы поиграем.
Январь 1655
– Ну как? – Мусаев посмотрел в глаза подошедшего Литвинова.
– Согласился. Попросил за женой с дочкой присмотреть… Апосля. Марфа и Ульяна. В псковском посаде изба Глеба Посохи, на озерном конце. Как-то все это…
– Не терзайся. Его даже у нас бы вряд ли вытянули. Слишком все запущенно. Так что вкачу ему антибиотик и завтра-послезавтра ему полегчает, до состояния вразумительной деятельности. А перед самым делом еще и кофеина вколю. Для общей стимуляции. При штурме, по любому, как минимум, человек сто погибнет. Просто Глеб будет знать точно, а остальные нет, – как смог успокоил своего друга медик.
– Да всё Володя я понимаю, но тошно на душе. Первый раз человека на смерть отправляю, – Литвинов старший внутренне собрался, – ладно, сначала дело, а терзаниями после победы займемся. Пойду доложусь начальству.
Короткий зимний день уже прошел свою половину. Корчмарь задумчиво смотрел в зал. Кроме недавно пришедшего со своего хутора соседа – бондаря по кличке Кадушка никого не было. Ожидался где-то через час пьянчуга золотарь.
Во дворе раздался шум. Лай и практически сразу последовавший визг собаки. Открылась дверь и шумно ввалилась группа вооруженных людей. Первый из вошедших выхватил саблю и приставив к горлу корчмарю что-то спросил.
Кадушка, который понимал русский, помог своему другу:
– Пан спрашивает – где немой слуга.
– На конюшне, – еле выдавил Ян – корчмарь.
Двое из вошедших кинулись во двор. Русский снова что-то заговорил.
– Пан говорит первач давай, – снова перевел бондарь.
Привычным движением Ян достал штоф и налил в стакан самогон.
Русский убрал саблю, хекнул, и выпил. Затем посмотрел на Кадушку и разразился целой тирадой.
– Говорит давай три бутылки, и жди гостей. Нагрей бадью воды. Путнику с дороги помыться. Еще сказал, чтобы сидели тихо и никуда не ходили. На дороге и в лесу татары. Кого не поймают – пристрелят.
Забрав три бутылки русские вышли. Сунувшийся к двери корчмарь уже никого не увидел. Но почти сразу во двор въехали воины в красных кафтанах и с пиками наперевес. Они по-хозяйски привязали коней к коновязи и разошлись по двору. Двое встали у ворот.
– Что этот сказал, бадью воды нагреть? – растерянно спросил корчмарь у своего друга.
Литвинов и Ордин-Нащокин стояли невдалеке от бочки золотаря, выбрав место, чтобы запах сносило ветром в сторону. Из бочки кроме звука забиваемых гвоздей слышался нескончаемый поток ругани.
– А силен твой товарищ лаяться. Уже почитай час без перерыва сквернословит.
– Ты Афанасий Лаврентьевич на его месте, тоже, наверное, не молитвы бы читал? – усмехнулся Александр.
Над краем бочки появилась голова Шмидта.
– Ну ка, Глеб, попробуй теперь.
Посоха дернул за веревку и в бочка раздался звонкий щелчок.
– Всё. Взвожу, ставлю патроны, и в бой, – Сергей Петрович снова опустился в бочку.
– Федот, как там золотарь? – крикнул в сторону кружка гомонящих стрельцов Ордин-Нащокин.
Из центра круга протиснулся Кривуля.
– Готов золотарь. Два бутыля выжрал, шельма, пока не спекся, – Федот посмотрел на бочку, – тащить в телегу?
– Погоди. Зови отца Лукерия. Хоть и лютеранин, а всё Божья душа. Да и нам причастится не помешает.
Из бочки снова высунулся Шмидт.
– Егор, давай попону и сено тащи.
Через пол часа приняв исповедь у Глеба и отдельно прочитав молитву над пьяным золотарём, святой отец прошел вдоль русского войска благословляя на ратный подвиг. А еще через пол часа мимо корчмы привычно проехала бочка Дитриха Фурце, под управлением глухонемого слуги из этой самой корчмы, везя в Динамбург своего бесчувственного хозяина.
– Бога душу, твою мать! Примерзла… Примерзла окаянная! – мужик истово дергал за веревку.
– О, немой заговорил… по-русски… Матка Боска, это русский – хватайте его! Збышек держи его!
Мнимый немой уперся ногой в телегу, напрягся всем телом и резко дернул, а затем упал на задницу. В руках его была полностью вырванная из бочки веревка.
Последнее, что видел Збышек Янковский в этой жизни – это глаза русского. Вместо лихорадочного блеска, вызванного болезнью, но который поручик посчитал последствием пьянства с Дитрихом, голубые, и совершенно бездонные глаза. Взгляд человека, разговаривающего со Всевышним.
На месте повозки золотаря вспух огромный огненный цветок. Он расширялся, приобретая объем и сметая все на своем пути. Опаляя и сдавливая. Кроша камень, и разбрасывая тряпичными куклами тела лошадей и людей. А затем по городу разнесся страшный грохот. Сопровождаемый звоном лопающегося стекла и снежно-пыльной бурей пронесшейся по улочкам Динамбурга.
– Господи, прими душу раба твоего Глеба! – батюшка перекрестился и поклонился в сторону города.
Ордин-Нащокин тоже перекрестился и махнул рукой. Повинуясь его жесту, рейтары рванули в сторону застланных дымом городских ворот. Туда же устремилась поместная конница. Побежали и стрельцы, в одних руках держа пищали, а в других бердыши. Промеж них бежали даточные мужики со штурмовыми лестницами.
Через два часа Афанасий Лаврентьевич подъезжал к городу на раздобытом где-то осле. Черные от копоти, местами потрескавшиеся, но выстоявшие надвратные башни встречали полководца немым укором. Ордин-Нащокин перекрестился, и, пришпорив длинноухого скакуна, поторопился в город. В ратуше его ждал бургомистр и представители сословий города, для проведения переговоров об условиях дальнейшей жизни.
Усталый человек сидел в кресле у камина и задумчиво глядел на огонь. День полный суеты и переживаний подходил к концу.
«Вот вроде и не мальчик, а все равно волновался. Сможем подойти не замеченные, али нет. Взорвется ли эта хитрая бомба в бочке, не развалятся ли ворота, успеют поляки закрыть проход, сдадутся ли немцы… Но слава Господу, все сладилось… И Александр должон подъехать. Что-то долго его нет. А интересно откудова он все знает. Неужто с нечистым сношается. Прости Господи…» – Афанасий перекрестился, и даже пробубнил про себя молитву, наверное, на всякий случай.
«С другой стороны, Отец Лукерий его перекрестил и «святой» водой обрызгал. Нечистого бы корежило от такого. И город взяли почитай без потерь. Глеб, храни Господь его душу», – Афанасий опять перекрестился, – «два рейтара, пять стрельцов и четыре даточных мужика, это не потери при штурме такого города. Оно от болезней в месяц больше мрет народа. Значит угодно сие дело Господу. Но откудова он столько знает, то? А начни его ломать… Обозлится, и немцы отвернутся. А так то, хорошо. Не хлебом солью и с ключами от ворот город встретил, но и грех жаловаться – бегом взяли. Это бы каждую крепость бегом брать, эдак мы бы ужо в Царьград бы прибежали», – Ордин встал, и троекратно перекрестившись на икону, временно поставленную на каминную полку, заходил по залу.
Особняк, находящийся рядом с казармами, в полное его распоряжение выдал Магистрат. Раньше здесь проживал польский подполковник, с семьей. Но при штурме поляка убили, и его семья, получив от города компенсацию, в срочном порядке съехала к родне.
«Богато живут немцы с поляками», – Афанасий остановился у стола, на котором горели пять свечей в причудливо сделанном медном подсвечнике. Также на столе стояли его походные кубки, и бутылка вина, которую расторопный Емелин обнаружил в кладовой. Тут же находилась миска с найденными в подвале поздними яблоками.