Поэтому, немного посомневавшись, она все-таки двинулась в сторону интерната. День был теплый, поэтому многие его постояльцы, как и в прошлый раз, гуляли на улице. Две девушки в футболках с надписью «Волонтер» развешивали новые украшения – плетенные из ивы шарики. Одна из девушек стояла на стремянке, привязывая болтающиеся на веревочках разноцветные шары к натянутой между деревьями проволоке, вторая доставала шары из коробки и протягивала подружке. Надо признать, что сделанные руками обитателей интерната украшения, трепыхаясь на ветру, смотрелись очень здорово. Классная кому-то в голову пришла идея.
На поднимавшуюся на крыльцо Ксению девушки не обратили никакого внимания, в отличие от бойкого старичка со старушкой, чинно сидевших на лавочке рука под руку. При виде Ксении они переглянулись, шепнули что-то друг другу, и старичок начал подниматься с лавочки, правда, довольно медленно и неуклюже. Отвлекаться на разговоры с незнакомыми людьми Ксении не хотелось. Поэтому, не останавливаясь, она потянула на себя тяжелую дверь и вошла.
Директор, к ее счастью, был на месте.
– Вы ко мне? – спросил он, явно не узнавая.
Ксения внутренне усмехнулась. Что ж делать, если она не производит никакого впечатления на мужчин. Да не больно и хотелось, если честно.
– Да. К вам. Я была здесь в тот день, когда скончался Николай Петрович Валевский. Приносила ему еду, помните?
– Да. Кажется.
– Вы тогда сказали, что Николай Петрович писал книги по истории Малодвинска. Видите ли, моя дочь приехала сюда преподавать в школе, и, мне кажется, ей было бы полезно познакомиться с городом, в котором ей предстоит работать. Вы не могли бы одолжить мне труды Валевского? Разумеется, я их верну.
О том, что две тоненькие книжечки, принесенные Андреем Погодиным вчера вечером, лежат у нее дома, она, конечно, умолчала.
– Точно, вы приходили. Кажется, вы были вместе с Андрюхой Погодиным.
– Нет-нет, мы здесь совершенно случайно впервые увиделись, – запротестовала Ксения. – Меня послала с продуктами давняя приятельница Николая Петровича, тетя Стеша. А с вашим одноклассником я до этого была незнакома. Он же ваш одноклассник, верно?
– Да. Десять лет вместе проучились. Особо, правда, не дружили никогда. Андрюха был внуком учительницы из нашей же школы, поэтому весь такой из себя пай-мальчик, хорошист, почти отличник. А я шалопай был изрядный, если честно, – Сыркин засмеялся. – Но, несмотря на то что мы особо не водились друг с другом, как это тогда называлось, человека из детства всегда увидеть приятно. Из нашего класса, знаете ли, почти все разъехались. Мало кто в Малодвинске остался. Иных уж нет, а те далече, как говорится.
– Сколько лет вы, получается, не виделись? – лицо Ксении выражало неподдельный интерес.
– Да со школы. То есть больше тридцати. Андрюха тогда в Москву уехал, в институт там поступил, а я хотел инженером стать, но экзамены провалил, пришлось в армию уйти. Потом, когда вернулся, уже областной пединститут окончил, по специальности «Социальная педагогика». Туда мальчишек хорошо брали, я один парень на курсе был. Вернулся домой, женился. На первой нашей красавице класса, между прочим. По ней, кстати, в школе Погодин сох, но она меня выбрала, да.
Видно было, что, несмотря на прошедшие тридцать лет, этот факт до сих пор грел ему душу. Вспомнив Погодина и бросив взгляд на расплывшуюся фигуру Сыркина, Ксения поняла почему.
– И вы со школы не видели его и сразу узнали? – задала она главный вопрос, ради которого пришла. – Я вот вообще не уверена, что узнаю многих своих одноклассников. Целая жизнь же прошла.
– Да ну, как не узнать. Конечно, не сразу, спорить не буду. Все мы с возрастом меняемся. От былой лихости ничего не остается. Здоровье, знаете ли, уже не то. Давление опять же. Но Погодин как-то мало изменился. То есть что я говорю. Конечно, он совсем другой, не тот, что в семнадцать лет. Но глаза… Они-то точно не меняются. И еще это странное чувство уверенности в себе. Оно нас, мальчишек, ужасно в Андрюхе бесило. Он всегда был не надменным, нет. А именно что уверенным. И вот это совершенно не изменилось. Впрочем, я вас совсем заболтал. Вы что-то хотели?
– Книги Валевского. Про Малодвинск, – лицемерно сказала Ксения, которая уже узнала все, зачем, собственно говоря, приходила.
– Так их Андрюха забрал. Погодин. Вчера приходил и забрал. Вы у него попросите.
– Так я же говорю, что мы практически незнакомы, – вздохнула Ксения. – Ну, ладно, он же, наверное, вернет. Я тогда просто попозже еще раз зайду. Спасибо, Сергей Павлович, что потратили время.
– Не за что. Заходите, пожалуйста, когда захотите. Но книги Валевского есть в городской библиотеке. И в школьной, разумеется, тоже. Вы же сказали, что ваша дочь в школе работает, так вот она их там может взять.
– Хорошо, что подсказали, так и сделаем, – еще раз улыбнулась Ксения и распрощалась.
Выйдя на улицу, она обнаружила, что давешние старички ждут ее у крыльца с явным намерением поговорить. Что ж, теперь, когда она убедилась, что Андрей Погодин действительно тот, за кого себя выдает, ей отчего-то стало спокойнее, а потому уделить время двум пожилым людям, явно скучающим в интернате, она вполне могла. Ксения вообще была человеком добрым.
– Дочка, ты к Петровичу приходила? – без предисловий начала старушка. – Пару дней назад, в аккурат, когда он помер.
– Да, я.
– Значит, ты знаешь, где куртка.
– Какая куртка? – не поняла Ксения.
– Ты это, не прикидывайся, – неожиданно сердито сказал старичок, пожевал тонкие бледные губы, выдававшие возраст. Не меньше восьмидесяти, точно. – Куртка у Петровича была. Зимняя, из ткани такой хорошей, плотной. Непромокаемая, непродуваемая, с меховой подстежкой. Сносу ей нет.
– Но я не знаю ни про какую куртку. И вообще. Сейчас же лето.
– Лето-то, оно, конечно. Но к зиме заранее готовиться надо. Петрович-то последнее время плох был. Ясно было, что до зимы он не дотянет. Я и попросил, чтобы он куртку мне отдал. Чего добру пропадать.
Ксении неожиданно стало так противно, что даже во рту появился нехороший металлический привкус. Старый учитель был слаб здоровьем, и его соседи по интернату еще при жизни пытались отобрать у него зимнюю куртку, чтобы не пропадало добро. Ужасно.
– Раз вы спрашиваете про куртку у меня, значит, Николай Петрович вам ее не отдал? – уточнила она с неприязнью.
– Так в том-то и дело, что нет! – воскликнула старушка. – Сказал, что еще неизвестно, кто быстрее на тот свет отправится. Он, потому что здоровьем слаб, или Степан Егорыч мой, потому что на десять лет старше. Так ведь и сказал, негодник. И пообещал, что куртку Степашке, значит, в завещании отпишет. Что б уж, если помрет, так наверняка она Степану Егорычу досталась.
– В каком завещании? – не поняла Ксения. – Куртку? В завещании?
– А почему бы и нет. Николай-то Петрович собрался новое завещание писать, вот и обещал, что куртку отдельным пунктом пропишет. А что, почему нет? Пока он жив был, ясно было, что куртку не отдаст. Хорошая такая куртка, сносу не будет. А уж после смерти на нее кто угодно бы глаз положил. Вот он посмеялся, когда Степан Егорыч в очередной раз пристал, и сказал, что упомянет, мол, его своим наследником. Только на куртку, понятное дело, нам чужого не надо.
– Ну и что? – Ксения почувствовала, что совершенно запуталась. – Написал он завещание или нет?
– Так мы-то не знаем, – горестно сказала старушка и даже руками всплеснула. – Да и куртки нет. Пропала она. Мы, как Петровича-то не стало, в комнату его сходили, чтобы куртку сразу забрать. А что такого, если она по закону Степушкина. А куртки-то в комнате и нету. Подстежка меховая лежала в шкафу, а самой куртки нет. Кто забрал, ума не приложу. Может, Вика, когда в последний вечер забегала. Если ты, дочка, Николаю Петровичу близкий человек, так найди куртку, исполни последнюю волю усопшего.
– Да я Николаю Петровичу совершенно посторонняя, – сказала Ксения, – вы бы у Сергея Павловича спросили. Он-то лучше знает, где чьи вещи.
– Да мы спросили, – теперь старушка тоже поджала губы. – А он на нас накричал. Сказал, что тело еще не остыло, а мы, как шакалы, кружим. Вот так и сказал. Никакого уважения к старости.
– Вы извините, но он прав, – решительно сказала Ксения. – В любом случае я не знаю ни про какую куртку, хотя и желаю вам, чтобы она нашлась. До свидания.
– Ишь какая. Фифа, – неодобрительно сообщила старушка. – Знамо дело, она куртку и стащила. Была же сразу после смерти Петровича в его комнате. С фертом каким-то была. Вот он куртку и спер. Только про меховую подстежку не знал, а то бы и ее свистнул. Как пить дать. Вот обнародуют завещание, и Степан Егорыч на правах наследника в полицию обратится. Так и знайте. Лучше по-хорошему отдайте.
– Обязательно, – сказала Ксения, слетела с крыльца и, не оглядываясь, пошла прочь.
Ощущение у нее было такое, будто она наелась дождевых червей. Скользкие, жирные, они извивались у нее в желудке. Или это просто есть хотелось? Бросив взгляд на часы, показывающие начало третьего, она охнула и поспешила домой. До возвращения Милы с работы предстояло приготовить еду и еще хотя бы немного поработать над многострадальным переводом.
Он не был готов к тому, что увидит Линн. Именно Линн, а не Алину. Алину он привозил в Малодвинск лишь однажды, перед самой свадьбой, познакомить с бабушкой. Она выглядела в его родном городе совершенно естественно – двадцатидвухлетняя девчонка с двумя косичками, веселая и легкая, смотревшая на Погодина с обожанием.
Линн выглядела в Малодвинске инородным телом. Дорогая, умудренная жизненным опытом, ухоженная пятидесятилетняя женщина, с пренебрежением относящаяся ко всему вокруг, включая своего мужа. Почти уже бывшего. Она и приехала за разводом, от неизбежности которого Погодин и сбежал в город своего детства. Ему наивно казалось, что, пока он здесь, Линн одумается, поймет, что слишком многое прожито вместе, а связывающие их нити невозможно разорвать.