– Я понимаю, – безмятежно сообщил Андрей.
– Я на всякий случай. Вдруг за двадцать пять лет, которые вы провели на чужбине, вы позабыли российское законодательство, – он усмехнулся.
– Узнал все-таки, – улыбнулся Андрей. – За что зацепился, Михаил Сергеевич? За паспорт?
– Конечно, за паспорт, – улыбнулся следователь. – Я, конечно, выгляжу деревенским дурачком, но таковым не являюсь. Я хорошо знаю свою работу, Андрей Михайлович.
– Не сомневаюсь.
– Посуди сам. Найден труп. Рядом новый человек, которого тридцать лет никто не видел, а тут появился и живет как ни в чем не бывало. Одежда и обувь – пижонские, вид нездешний, ни с кем не общается, никуда не ходит. Я, признаться, и без трупа на берегу хотел в твой паспорт посмотреть, а тут такой случай предоставился.
– А что у тебя с паспортом? – с любопытством спросила Ксения.
– Да ничего! – воскликнул Поташов. – Паспорт как паспорт. Российского гражданина. Только всем российским гражданам последний паспорт выдают в сорок пять лет, а у господина Погодина Андрея Михайловича он почему-то в пятьдесят получен.
– В то, что я мог его просто потерять или у меня его украли, ты, конечно, не поверил. – Андрей принял подачу и тоже перешел на «ты». Ксения понимала почему. Отличный мужик этот Михаил Поташов.
– Мог потерять, могли украсть, – согласился следователь. – Но я предпочел проверить. Ты ж особо не прячешься. Да, полковник?
– Не прячусь, – согласился Погодин. – Не афиширую свой жизненный опыт, но и не прячу. Нечего мне стыдиться, как понимаешь.
– Кажись, нашли, – услышали они и подошли поближе.
Из дыры в полу рабочие, отдуваясь, с трудом достали кованый сундук, по виду очень тяжелый. Мгновение – и с сундука был сбит замок, еще миг – и откинута скрывающая почти столетнюю тайну крышка. Ксения вытянула голову, чтобы лучше видеть из-за мужского плеча, и затаила дыхание.
Выпуклый кусок бронзы, с внутренней стороны покрытый сусальным золотом, вот что она увидела. Несомненно, перед ними был осколок колокола Варлаама, историческая реликвия, ради сохранения которой так рисковали свободой, а то и жизнью четыре сотрудника Малодвинского музея: Иван Бекетов, Петр Поташов, Сергей Григорьев и Ия Малевецкая. Трое их потомков – Александр Соболев, Михаил Поташов и Андрей Погодин – молча смотрели на предмет, много лет окутывающий их родной город мистической тайной. И не их вина была в том, что четвертый потомок – Григорий Кораблев – находился сейчас в камере предварительного заключения.
Соболев рванулся вперед, дрожащими руками выхватил из сундука завернутый в вощеную бумагу прямоугольник, развернул, поднес ближе к фонарю, неярко освещавшему подвал. Лик святой смотрел на всех собравшихся в подвале людей торжественно и печально. Не только осколок Варлаама спасала от поругателей эта четверка, но и главную святыню Малодвинска, на протяжении веков хранившую его жителей икону Богоматери Одигитрии, привезенную в город в 1290 году, пережившую несколько пожаров и революций.
– Ну что, Александр Николаевич, и это обещание я выполнил. Нашел Одигитрию, – сказал Андрей Соболеву. – Тот не мог ответить, так сильно у него тряслись губы. – Правда, Михаил Сергеевич прав, эта икона – национальное достояние. В частную коллекцию ее забрать не получится.
– Да я и не собирался, – хрипло сказал Соболев. – Я же вам объяснял, что для этого города немало сделал, и икону искал, чтобы в кафедральный собор святыню вернуть. Я не меньше Васина Малодвинск люблю. Я в нем родился, вырос и жизнь прожил. Вот так-то.
– Ну и замечательно, – искренне сказал Андрей. – А Варлааму явно в музее место найдется. Тем более что вся его история так чудесно Валевским описана. А уж последнюю главу дописать нетрудно, да, Ксюша?
– Да, – согласилась Ксения, у которой отчего-то сильно щипало глаза. – Нет больше никакого проклятия Варлаама. Жаль только, что ни Вика, ни Николай Петрович не дожили до сегодняшнего дня.
– Похороны в понедельник, – тихо сказал Соболев. – Я организовал. Их обоих рядом с Анастасией Угловской похоронят. Будут рядышком внучка, бабушка и человек, который ее всю жизнь любил. Светлая им память.
– Что теперь? – тихо спросила Ксения у Андрея, когда все наконец разъехались.
Часы показывали начало седьмого, и она вдруг поняла, что сильно устала от обилия впечатлений и событий этого дня.
– Если ты спрашиваешь про сегодня, то мы сейчас сходим проведать твою дочь, все ей расскажем, что-нибудь вместе поедим и перевезем тебя ко мне.
– К тебе?
– В дом моей бабушки, которой ты, кстати, очень сильно бы понравилась. Я это знаю. А если ты спрашиваешь про вообще, то я думаю, что мы с тобой побудем в Малодвинске еще с месяц. Подготовим экспозицию для музея, посмотрим, как будет смотреться Одигитрия в церкви, поддержим твою дочь в начале учебного года, а потом потихоньку поедем в Москву. Или ты не согласишься оставить Милу одну?
В голосе его звучало затаенное волнение. Этот мужчина был готов понять, что любая мать всегда выбирает своего ребенка. Даже если это убивает любовь всей ее жизни. Ксения прислушалась к себе, чуть удивленно улыбнулась.
– Нет, Мила – взрослая женщина, умеющая принимать решения и за них отвечать. Моя готовность приехать сюда помогла ей пережить предательство, но со всем остальным она точно справится. Зная ее характер, я убеждена, что до конца учебного года она своих учеников не бросит, но и сама не пропадет. Малодвинск – не край света, тут тоже люди живут. Причем в большинстве своем очень хорошие. Конечно, я поеду с тобой в Москву, Андрей. Я поеду везде, куда тебе будет надо.
Погодин тихо обнял ее, прижав голову к своему плечу. Через открытую форточку издалека доносился колокольный звон, свидетельствуя об окончании субботней вечерни.
– Очень Викторию жалко, – сказала Ксения. – Пусть даже я никогда ее не видела, но девушка, похоже, была чудесная. И Валевского тоже. Я бы очень хотела с ним познакомиться. Это так странно – переживать из-за смерти двух незнакомых людей, но я, пожалуй, действительно горюю.
– «Смерть каждого человека умаляет и меня, ибо я един со всем человечеством, а потому не спрашивай никогда, по ком звонит Колокол: он звонит по Тебе», – процитировал Андрей.
– Это Хемингуэй? – спросила Ксения и тут же смутилась, потому что обнимающий ее мужчина тихонько засмеялся.
– Это Джон Донн, английский поэт и проповедник, настоятель лондонского собора Святого Павла. Хемингуэй просто использовал его цитату.
– Ты ужасно много знаешь, – пожаловалась Ксения, – я рядом с тобой чувствую себя необразованной серой мышкой, несмотря на свое столичное образование.
– Ты – не мышка. Ты вулкан подо льдом. Теперь-то я это точно знаю. Кстати, извини меня за свинство. Женщине, когда она становится твоей, должно дарить цветы, а у меня за целый день не было возможности их купить. Но знаешь, что я тебе скажу? Это невероятно, но в нашем общем саду в одном месте еще растут колокольчики. Конечно, они отцветают в начале августа, но каким-то чудом сохранились в тенечке. Пойдем, я их тебе подарю.
– «Если нам не отлили колокол, значит, здесь время колокольчиков», – задумчиво сказала Ксения.
– Башлачев, – кивнул Андрей, – в молодости я до дыр затер кассету с его песнями. – Нам не отлили колокола, Ксюша. Наверное, это хорошо. Но тебе придется довольствоваться колокольчиками.
Обострившимся женским чутьем она поняла, что он говорит не о жене и своей разбитой семье, а в целом о новой своей жизни, в которой полковник Погодин пока себя не нашел и из-за которой тревожился.
– Так как я все-таки тоже немножко начитанная, то приведу тебе слова немецкого писателя Жана Поля Рихтера, который говорил, что «малые страдания выводят нас из себя, великие же – возвращают нас самим себе. Треснувший колокол издает глухой звук, но, если разбить его на две части, он снова издаст чистый звук». Твоя жизнь разбилась на две части, но ты издаешь чистый звук, Андрей. И да, я согласна на простые колокольчики.
Последние ее слова прозвучали едва слышно, потому что он накрыл ее губы своими.
– Я обещаю, что ты не пожалеешь, – услышала Ксения перед тем, как лава внутри ее окончательно растопила остатки сковывавшего ее льда.
Конец