Так что любые язвы общества врачевать надо аккуратно, вдумчиво, следуя правилу, которое считается обязательным для врачей, – «не навреди». К тому же коррупция и наглость власть имущих не всегда есть полное и абсолютное зло. Человек априори слаб, и… умная власть, понимая это, не столько рубит по-живому, сколько использует слабости людей для собственного укрепления, встраивая человеческие слабости в свою систему, выстраивая «манипуляторы», позволяющие добиваться собственных целей с куда меньшими затратами, минуя официальные структуры управления. Ибо официальные структуры всегда медлительны и громоздки. Поскольку публичны и чудовищно забюрократизированы. А современный мир требует быстрых и эффективных реакций. Так что коррупция, кумовство и тот самый пресловутый административный ресурс, конечно, зло, но зачастую куда меньшее, чем хаос и обрушение системы. Так ржавчина и накипь, сужая сечение трубопроводов и повышая расход тепла на нагревание, одновременно прочно «приваривают» детали механизмов друг к другу и «заращивают» потенциальные течи. Такова жизнь…
Именно потому Альберт воспринимал тех, кто, пусть с самыми благими намерениями, но закусив удила и невзирая ни на что, принимался «бороться с несправедливостью» даже не как потенциального, а как реального врага, способного обрушить, уничтожить все то, чему он отдал свою жизнь.
Поэтому Олег Гай Трегрей в его глазах однозначно был врагом. Для Магнума. Для всего Управления. И для Альберта Казачка, конечно, тоже. Враг, которого необходимо непременно уничтожить. Не потому что так захотелось самому Альберту. А потому что этого требовали интересы страны.
Когда подобное противостояние только зарождалось, казалось, у Олега нет никаких шансов. Потому что что может быть проще для могущественного Управления – сломать и растереть обыкновенную человеческую единицу? Однако Трегрей оказался им не по зубам. Просто потому что он не был обыкновенным… Простым, нормальным, обычным или как там еще это называется? Ха! Каким угодно, но только не простым! И дело было не только и не столько в его феноменальных навыках, принципы и методика обретения которых (так называемый Столп Величия Духа) до сих пор дотошно и пристально изучались Управлением. Дело было в глубочайшей уверенности Олега в том, что для людей абсолютно нет ничего невозможного. «Можешь – делай!» Хотя, пожалуй, уверенность – неподходящее слово. Трегрей не то чтобы верил, что ум и тело каждого человека способны справиться с любой задачей, не то чтобы успешно убеждал себя в этом. Он просто это знал. Словно родился и вырос там, где подобная внутренняя программа полагалась совершенно естественной. Где люди давным-давно научились переступать собственные слабости и оказались способны выстроить мир, который именно такой, каким он и должен быть.
Неудивительно, что у Трегрея довольно скоро появились соратники и единомышленники, число которых год от года только росло. Все-таки как ни крути, а в каждом из нас, кем бы мы ни были, тлеет жажда жить по справедливости, закону и совести, жить так, чтобы иметь полное, без малейшей червоточинки, право уважать самого себя. Тлеет в нас эта жажда, задавленная тоскливым пониманием, что желаемое – недостижимо и утопично. Ведь если не было во всей нашей многовековой истории ни единого примера, когда утопия воплощалась бы в реальность, как же тогда мы можем серьезно верить в то, что когда-нибудь такой момент настанет?
Трегрея же нисколько не стесняли подобные сомнения. Он просто жил, как должно. И перед ним и его соратниками, впитавшими в кровь догмат: «Лишь практика есть мерило истины», система дрогнула. Но не посыпалась. Она стала перестраиваться. Изменяться. И наступил момент, когда и в Управлении увидели и поняли это. Решились-таки робко поверить, что пропасть между должным и реальным может стать меньше…
«Все же есть здесь определенная судьбоносная закономерность, – думал Казачок, постукивая ногтем по оконному стеклу, – что Магнум ушел именно теперь. Вряд ли он, переживший крах стольких систем, помнивший убийственную коловерть безвременья, сумел бы верно осознать смысл происходящих перемен, вряд ли сумел поверить в них и принять…»
Кабинетную тишину колыхнула трель селектора. Альберт вернулся к столу.
– Пять минут до совещания, товарищ полковник, – напомнил динамик голосом секретаря Николаича.
– Спасибо.
«Впрочем, и теперешнее Управление, – мысленно проговорил Казачок-старший, – может поддерживать Трегрея только лишь негласно. Мы государевы люди и, все-таки, в выборе решений несвободны. Все, на что мы имеем право: наблюдать и не чинить препон. Не стоять в одном строю, а прикрывать тылы. Что, в общем-то, тоже очень даже немало. По крайней мере, прошлые деяния команды Олега полностью реабилитированы, и никаких угроз ему более со стороны Управления не будет…»
Пролог
На следующий день кошмар повторился.
Жалобно звякнув, затих на кухне холодильник; оборвал свое бормотанье телевизор за спиной.
Иркины пальцы застыли на клавиатуре старенького ноутбука с внезапно погасшим монитором. Она поняла прочно и сразу: это – вовсе не следствие очередной мелкой аварии на местной подстанции. Это они, отрубив из подъезда электропитание ее квартиры, дали знать о том, что вернулись.
В дверь забухали тяжелые удары.
– Открывай, проститутка! – устрашающе громко прогудел из-за двери усиленный подъездной акустикой нарочито грубый бас.
Ирка съежилась на стуле перед умершим ноутбуком. Темный четырехугольник монитора задрожал и расплылся кляксой, но Ирка не смела даже пошевелиться, чтобы утереть внезапно брызнувшие слезы.
– Открывай! – загрохотало еще громче.
Старенький двухэтажный окраинный домишко (а где еще студентка может позволить себе снять квартиру?) испуганно замолчал; затаились, опасливо прислушиваясь, Иркины соседи.
Еще несколько мощных ударов по двери, еще одно оглушительное: «Открывай!» И длинное лязганье отвратительно витиеватой матерной фразы – точно протащили по ступенькам лестничной клетки ржавую цепь.
И вдруг стало тихо.
Ушли?
Ирка сползла со стула и медленно, изо всех сил стараясь не скрипнуть истертыми половицами, двинулась к двери.
Около минуты она не могла решиться выглянуть в глазок. А когда наконец решилась, увидела лишь искаженные выпуклой линзой подъездные стены, густо исписанные (они вчера постарались!) похабщиной в ее, Ирки, адрес. Только стены и больше ничего.
Неужели и вправду ушли?
И тотчас, взлетев откуда-то снизу, обзор наглухо закрыла глумливо ухмыляющаяся физиономия.
Ирка, всхлипнув, отпрянула.
И опять сотряс дверь град ударов.
– Притырилась, сука?! Думала отсидеться?.. Пусти, кому сказано! Поговорить надо!..
– Я отдам! – закричала Ирка. – Я все заплачу! Мне мама деньги пришлет! Я завтра все отдам! Получу перевод и сразу в банк…
– Да ты в уши, что ли, долбишься, дура?! Какой банк? Тебе что вчера объясняли? Я твой долг у банка выкупил, я! Ты мне теперь бабки должна! А я свои бабки из тебя по-любому вытрясу, не отмажешься!
– Я завтра все… – пискнула было Ирка, но ей не дали договорить:
– Мне каждый день таскаться к тебе неинтересно, уяснила, нет?
– Мы такие «завтраки» всю дорогу хаваем, не первый год в бизнесе, – резко вклинился в разговор еще один голос. – Открой дверь, розетка, мы не банк, мы и вещами взять можем.
– А то и еще кой-чем другим…
От очередного удара дверной косяк крупно треснул вдоль, выпустив мутное облачко пыли.
– Открывай, мразина!
– Помогите! – крикнула Ирка. – Помогите кто-нибудь!
– А ведь реально… – проговорил вдруг второй голос, – что с нее взять-то? Слышь, давай вот чего…
Неожиданно стук прекратился. За дверью неразборчиво зашуршали два голоса, плеснул в конце разговора безбоязненный громкий смех. И что-то, проникнув в замочную скважину, заскрежетало там, с натугой поворачиваясь.
Ирке захлестнуло горло новым витком ужаса. За ненадежной преградой двери они, взрослые здоровые мужики, возясь с замком, приглушенно шушукались, азартно хихикали, словно школьники, пробирающиеся в девчачью раздевалку.
Она кинулась к окну, распахнула створки. Второй этаж, высоко; наверняка сломаешь себе что-нибудь, если прыгнуть… Да, Господи, какая чепуха, наплевать, пусть. Лишь бы вырваться из этого кошмара, лишь бы…
Под окном, в палисадничке с пожухшими от жары георгинами стоял крупный пузатый мужчина. Задрав голову, поблескивающую на макушке аккуратной лысиной, он посмотрел на Ирку и помахал рукой с зажатой между пальцами сигареткой. Приветливо так, улыбаясь…
– Помогите! – снова крикнула Ирка, поспешно отведя от мужчины взгляд. – Лю-уди!.. Пожалуйста!
Отчаянный зов ее бесследно растворился в полуденной, искрящейся птичьим щебетаньем тишине зеленого дворика.
«Так ведь не бывает… – родилось в оглушенной Иркиной голове. – Мирное снулое спокойствие, вокруг люди. Так не бывает. Только не со мной…»
Помогите… А кто поможет? Прямо – глухой забор, за которым проезжая часть, по бокам грязные металлические коробки гаражей. Жители дома, ее соседи? Вот уж от кого ждать помощи не приходится. Вчера не высунулись и сегодня смолчат… Господи, что делать? И ведь сама во всем виновата. Взяла сдуру кредит; с великим трудом, во многом себе отказывая, выплачивала, каждый раз проклиная себя за то, что поддалась когда-то сиюминутной слабости. Выплатила. Ну что стоило справиться у кукольно улыбавшихся банковских менеджеров: точно ли вся сумма погашена, ничего не осталось? А она, заплатив последний взнос, выпорхнула поскорее из банка. Щекочущая легкость освобождения несла ее…
А через год – как дубиной по голове – звонок из коллекторского агентства. Дескать, оплату за посреднические услуги банка забыли произвести, Ирина Валерьевна, договор надо было внимательнее читать, никто вас в срок оповещать не обязан. И – проценты, штрафы, пени – затрещала тревожная россыпь цифр, затрещала и сложилась в сумму очень даже внушительную для студентки третьего курса, пусть и подрабатывающей: то продавщицей ночного магазина, то репетитором, то уборщицей в местной гостинице…