Уголок рта Конора дернулся.
— Знаю, ты не ожидал, что я это пойму. Не думал, что это вообще кто-нибудь поймет, да? Но я знаю: они — все четверо — были тебе небезразличны.
Снова этот тик.
— Почему? — спросил он; слова вырывались наружу против его воли. — Почему вы так думаете?
Я положил локти на стол, сцепил пальцы и наклонился к Конору, словно мы старые собутыльники в ночном пабе и сейчас клянемся друг другу в любви и дружбе.
— Потому что я тебя понимаю. То, что я знаю о Спейнах, то, как ты обустроил ту комнату, то, что рассказал мне сегодня, — все это говорит о том, как много они для тебя значили. Они для тебя важнее всего на свете, да?
Он повернул ко мне голову — серые глаза были чисты словно вода в озере, все напряжение и хаос прошлой ночи исчезли.
— Да, — сказал он. — Важнее всего на свете.
— Ты любил их, верно?
Он кивнул.
— Конор, я открою тебе самую главную тайну: от жизни нам нужно только одно — чтобы те, кого мы любим, были счастливы. Без всего остального можно обойтись: тебе будет хорошо даже в картонной коробке под мостом, если, возвращаясь в нее, ты будешь видеть счастливое лицо своей женщины. Но если этого нет…
Краем глаза я заметил, что Ричи подался назад и соскользнул со стола, выходя за пределы нашего круга.
— Пэт и Дженни были счастливы, — сказал Конор. — Они были самыми счастливыми людьми в мире.
— Однако счастье осталось в прошлом и ты был не в силах его им вернуть. Возможно, кто-то мог снова сделать их счастливыми — но не ты. Конор, я прекрасно понимаю, что такое любовь, такая любовь, что ради нее ты готов вырвать себе сердце и подать любимой под соусом барбекю, лишь бы все исправить. Однако это ни хрена не помогло бы. И что тогда делать? Что ты можешь сделать? Что остается?
Его руки лежали на столе, ладонями кверху.
— Ждать. Больше ничего не остается, — сказал он так тихо, что я едва его расслышал.
— И чем дольше ты ждешь, тем больше сердишься — на себя, на них, на весь этот бардак под названием «мир», — до тех пор пока мысли в голове окончательно не перепутаются; до тех пор пока не перестанешь понимать, что делаешь.
Он сжал кулаки.
— Конор, — сказал я так мягко, что слова падали сквозь нагретый воздух, невесомые будто пух. — Дженни выпало столько страданий, что их хватит на десяток жизней, и я совсем не хочу, чтобы она еще раз проходила через этот ад. Но если ты не расскажешь, что произошло, мне придется пойти в больницу и заставить Дженни говорить. Я буду вынужден заставить ее заново пережить каждую минуту той ночи. Думаешь, она это выдержит?
Он качнул головой из стороны в сторону.
— Я тоже так не думаю. Возможно, после такого она окончательно сойдет с ума, однако у меня нет иного выхода. А у тебя есть. Ты можешь спасти ее хотя бы от этого. Сейчас самое время доказать, что ты ее любишь, время сделать правильный выбор. Другого шанса не будет.
Конор исчез, спрятался где-то за неподвижным, угловатым лицом, похожим на маску. Его сознание снова превратилось в гоночную автомашину, однако теперь она была у него под контролем и он эффективно управлял ею на бешеной скорости. Я затаил дыхание. Ричи прижался к стене, неподвижный словно камень.
Конор быстро вздохнул, провел руками по щекам и повернулся ко мне.
— Я вломился в их дом, — сказал он четко и сухо, словно сообщал о том, где припарковал машину. — Я их убил. По крайней мере я так думал. Вы это хотели услышать?
Ричи выдохнул, невольно издав еле слышный писк. Гул в моей голове усилился, словно там спикировал осиный рой, затем стих.
Я надеялся на продолжение, однако Конор просто наблюдал за мной распухшими, покрасневшими глазами и тоже ждал. Обычно признания начинаются с отрицаний: «Все было не так, как вы думаете…» — и тянутся бесконечно. Убийцы заполняют комнату словами, пытаясь затупить острые как у бритв лезвия истины; они хотят снова и снова доказать тебе, что это произошло случайно, что он сам напросился, что на их месте так поступил бы каждый. Если дать им волю, большинство из них будут убеждать тебя, пока из твоих ушей не хлынет кровь. Конор не доказывал ничего. Он свою речь закончил.
— Почему? — спросил я.
Он покачал головой:
— Не важно.
— Это важно для родственников жертв. И для судьи, который выносит приговор.
— Не моя проблема.
— В показаниях ты должен указать мотив.
— Придумайте его. Я подпишу все, что захотите.
Когда Рубикон перейден, обычно преступники расслабляются — ведь они потратили все силы на то, чтобы удержаться на берегу лжи. Теперь же течение сбило их с ног, понесло прочь, ошеломленных, задыхающихся, и с зубодробительным треском выбросило на противоположный берег. И они полагают, что худшее позади. От таких мыслей они размякают — кто-то трясется, не в силах совладать с собой, кто-то плачет, а некоторые болтают или смеются без умолку. Они пока не замечают, что ландшафт здесь другой, что обстановка меняется, знакомые лица исчезают, ориентиры растворяются вдали, что мир уже никогда не будет таким, как раньше. Но Конор по-прежнему был собран словно зверь, сидящий в засаде, — воплощенное внимание. Похоже, битва еще не закончилась, однако я не мог понять почему.
Если я надавлю на него насчет мотива, Конор победит, а этого допускать нельзя. Поэтому я спросил:
— А как ты попал в дом?
— Ключ.
— От какой двери?
Крошечная пауза.
— От задней.
— Где ты его достал?
Снова пауза, более длинная. Он осторожничал.
— Нашел.
— Когда?
— Пару месяцев назад, может, больше.
— Где?
— На улице. Пэт его обронил.
Я кожей почувствовал этот легкий уклон, изменение тона голоса, которое говорило: «Ложь», — однако не мог понять, где он соврал и зачем.
— Из твоей норы улицу не видно, — сказал Ричи из угла за спиной у Конора. — Как ты узнал, что он потерял ключ?
Конор обдумал вопрос.
— Вечером увидел, как он возвращается с работы. Чуть позже пошел прогуляться, заметил ключ и решил, что его потерял Пэт.
Ричи подошел к столу и сел напротив Конора.
— Неправда. Улица не освещена. Ты кто, Супермен? Видишь в темноте?
— Было лето. Темнело поздно.
— Ты бродил вокруг их дома в светлое время? Пока они не спали? Да ладно, брат. Ты что, хотел, чтобы тебя арестовали?
— Ну, может, это было утро. Я нашел ключ, сделал копию, проник в дом. Конец.
— Сколько раз? — спросил я.
Снова крошечная пауза, словно он прокручивал в голове варианты ответа.
— Не трать зря время, сынок, — резко сказал я. — Не надо водить меня за нос — это уже в прошлом. Сколько раз ты был в доме Спейнов?
Конор тер лоб тыльной стороной запястья, пытаясь удержать себя в руках. Каменная стена упрямства пошатнулась. Адреналин не действует вечно — Конор мог свалиться от усталости в любую минуту.
— Несколько раз. Может, десять. Какая разница? Говорю же — я был там позапрошлой ночью.
Это было важно — значит, уверенно ориентировался в доме: даже в темноте смог пробраться по лестнице, найти комнаты детей, подкрасться к их постелям.
— Унес оттуда что-нибудь? — спросил Ричи.
Конор попытался найти в себе силы и ответить «нет», но сдался.
— Только мелочи. Я не вор.
— Что именно?
— Кружку. Пригоршню резинок. Ручку. Ничего ценного.
— И нож, — добавил я. — Не забудем про нож. Что ты с ним сделал?
Это был один из сложных вопросов, однако Конор повернулся ко мне с таким видом, словно хотел поблагодарить меня за него.
— Выбросил в море. Во время прилива.
— Откуда выбросил?
— Со скалы. В южной части побережья.
Мы никогда его не найдем — сейчас нож на полпути к Корнуоллу; холодные течения несут его на глубине, между водорослями и мягкими слепыми существами.
— А другое оружие? То, которым ты ударил Дженни?
— То же самое.
— Что это было?
Конор запрокинул голову, приоткрыв рот. Горе, которое он скрывал всю ночь, выбралось на поверхность. Именно оно, а не усталость, лишило его концентрации внимания, подточило силу воли. Оно сожрало его изнутри. Кроме горя, у Конора ничего не осталось.
— Ваза — металлическая, серебряная, с тяжелым основанием. Простая красивая вещь. Раньше она ставила в нее розы. Эта ваза стояла на столе, когда она готовила романтический ужин на двоих…
Он издал странный звук — то ли сглотнул, то ли сделал вдох — словно человек, который тонет.
— Давай отмотаем назад, ладно? — предложил я. — Начнем с того момента, когда ты вошел в дом. В котором часу это было?
— Я хочу спать, — сказал Конор.
— Только после того, как ты все нам объяснишь. В доме кто-нибудь бодрствовал?
— Я хочу спать.
Нам нужна была вся история, вся последовательность событий, с кучей подробностей, известных только убийце, однако время шло к шести часам и Конор приближался к тому уровню усталости, за который мог бы зацепиться адвокат.
— Ладно, сынок, ты почти у цели, — мягко сказал я. — Вот что я тебе скажу: мы сейчас все это запишем, а потом отведем тебя туда, где ты сможешь поспать. Договорились?
Он кивнул, резко мотнув головой как-то наискось, словно шея вдруг устала ее держать.
— Да, я все напишу. Только оставьте меня одного, хорошо?
Он был на пределе и вряд ли попытался бы что-то намудрить с показаниями.
— Конечно. Если тебе это поможет — без проблем. Однако нам нужно твое настоящее имя — для протокола.
На секунду мне показалось, что он снова упрется, но сил сопротивляться у него уже не было.
— Бреннан, — ответил он тупо. — Конор Бреннан.
— Отлично.
Ричи тихо подошел к угловому столу и передал мне бланк протокола. Я достал ручку и написал в соответствующем поле крупными печатными буквами: «КОНОР БРЕННАН».
Затем я объявил ему, что он арестован, предупредил об ответственности за дачу ложных показаний и снова зачитал ему текст о его правах. Конор даже не поднял глаза. Я вложил ему в руки бланк и свою ручку, и мы с Ричи вышли.