Я сказал настороженно:
– Сенсаций никаких нет. Идет серьезная научная работа. У нас не астрология, не телепатия и не какие-то парапси. Мы изучаем неясные связи, мы их условно называем «темными», между людьми. Такие же точно существуют, научно доказаны и подробно описаны между амебами, кишечнополостными и другими представителями животного мира. Самый яркий пример – муравьи. Всех всегда ставила в тупик загадка: у муравья в мозгу один-два ганглия, это значит, пара нервных узелков, у человека – сотни миллиардов, а эти крохотульки создали сопоставимую с человеческой систему скотоводства, ирригации, разведение племенного скота, они не только доят своих коров, но на зиму их загоняют в подземные укрытия, где тепло, там ухаживают за ними, а весной, когда потеплеет, сперва разведают места, а потом выгоняют их пастись на самые кормовые участки, где охраняют от хищников!
Его глазки заблестели, почуял нечто, сказал живо:
– Я слышал, муравьи даже воюют друг с другом!
– Верно, – сказал я, – племя на племя, народ на народ. Одна семья, разделившись надвое, на следующий год начинает воевать из-за участков, корма…
– Даже в плен берут! – воскликнул он. – И вы объясняете это…
Я кивнул:
– А вы соображаете быстро. Ни один муравей до такого не додумается. Но муравейник…
– То есть, – спросил он, – муравейник – отдельное существо?
– Состоящее из муравьев, – согласился я, – где их нервная система составляет единое целое. Конечно, она работала бы лучше, не будь разделена на тысячи крохотных телец, но феромоны, которыми они обмениваются, все же соединяют ее в общую цепь. И хотя медленно и с затруднениями, этот мозг все-таки работает как целое… Теперь вы поняли, о какой темной материи человека я говорю.
– У людей то же самое?
– Да, – подтвердил я.
Он покосился на операторов, парню с листом блестящего железа подал знак, чтобы лучше направлял рассеянный свет на мое лицо, вздохнул и спросил с подчеркнутым скептицизмом:
– А почему никто эту темную материю не замечает? У муравьев даже я, наверное, заметил бы! В смысле, как они обмениваются кормом, а заодно информацией.
– Муравьи, – сказал я осторожно, – вполне возможно, тоже не замечают, что участвуют в трофаллаксисе… К тому же у них накал проще, вообще ближе к нулю… хотя я не решился бы сказать так уж уверенно. Это нам кажется, что кроме нас, любимых, все остальное – просто.
– А почему?
Я подумал, сказал так же осторожно, как и надлежит серьезному ученому:
– С уверенностью утверждать такое можно только после тщательных и проверенных экспериментов, подтвержденных независимыми институтами… однако есть предположение, что и у людей такое было заметно, когда они существовали на стадии простейших… но затем, по мере роста нервной системы, слишком чувствительные гибли…
– Почему?
Я вздохнул:
– А каково было бы вам, если бы на вас вот сейчас обрушились все грехи мира? Все страдания, вся боль, что испытывают люди на планете? Вы бы сгорели в тот же миг!.. Я могу пока только предположить, что более толстокожие в этом плане, у кого была связь с общим Сверхорганизмом хуже… нет, это неверный термин! Не хуже, а идущая как бы в фоновом режиме, имели преимущества. Они, скажем так, не отвлекались на чужие страдания, а шли и добывали зверя, ели, радовались, совокуплялись, продляли род…
Он переспросил:
– Значит, мы ведем род от них?
– Совершенно верно. Это был верный путь, потому что человеческое общество, что раньше состояло только из одного самца и двух-трех самок, постепенно росло, а вместе с тем росло и чувство сопереживаемой боли…
Он перебил:
– Что вы все про боль, человек же чувствует и радость? Росло бы и чувство общей радости?
– Верно, – сказал я, – но радость, увы, не пересилит боль. Потому эволюция выбрала единственно верный путь. То есть перевела связь между всеми существами в фоновый режим.
Он поежился:
– А мне вот страшно, что нечто или некто мониторит каждую мою мысль, каждое чувство… Вам нет?
Я сдвинул плечами:
– Мне бы не хотелось, чтобы мониторили вы… или вообще кто-то из людей. А вот такому, который все мы, огромный и непостижимый, превосходящий нас по меньшей мере в той же степени, как муравейник муравьев… наверное. С другой стороны, у нас есть выбор?
Он нервно хохотнул:
– Это понимаю! Фух, у меня мурашки по коже… Спасибо за интервью. Ребята, отснятый материал в студию!
Оператор буркнул:
– Уже передал.
Глава 2
У меня было нехорошее предчувствие насчет данного интервью, но в действительности оказалось все намного хуже. Мало того, что по жвачнику прошла сенсационная информация именно в то время, когда скучающие домохозяйки обычно смотрят свои глупенько-развлекательные шоу, но в инете появились сообщения, что ученые – какой ужас! – открыли темные связи между всеми людьми. Те, оказывается, составляют единый организм, подобно клеткам амебы, вот сползлись в единую виноградную улитку и ползают с тех пор, сами того не подозревая, что они – лишь частички огромного Сверхсущества, как тот гигантский виноградный слизень.
И хотя такое мелькнуло пару раз между действительно интересной и важной информацией о том, что грудь Ани Межелайтис почему-то выросла на полтора размера, а у таксы ведущего канала «Я срал на вас!» ножки все-таки кривенькие, народ обратил внимание на эти темные связи и начал обсуждать в комментах.
В моей лаборатории только поржали, умные, все понимают, журналистам нужны сенсации, а народу – хоть что-нить взамен йети, которого так и не нашли, но уже к обеду телефон пришлось отключить, а вежливый Вертиков сел у монитора и терпеливо отвечал на видеовызовы.
К концу дня он подошел несколько встревоженный, взглянул как-то странно.
– Шеф, там из Фонда Клинтона…
– О господи, – вырвалось у меня.
– Крепитесь, шеф. Мы с вами.
На экране было видно, как немолодой человек в строгом костюме что-то настукивает на клавиатуре, а когда я появился в его поле зрения, кивнул как старому знакомому.
– Здравствуйте, мистер Грег. До нас дошли слухи…
Он выжидающе умолк, я сказал виновато:
– Это все газетчики, простите!..
Он кивнул, на лице проступило выражение нетерпения.
– Да-да, я с их повадками знаком лучше вас. Меня интересует, все ли там плод их фантазий?
Я ответил упавшим голосом:
– Нет, но это пока только теория.
– Ваша?
– Да…
– На чем основана?
Я хотел было признаться, что больше на интуиции, но слишком уж не научный термин, хотя интуиция в науке значит больше, чем в торговле или семейной жизни, что практически одно и то же, но в этом случае буду выглядеть совсем уж, и я сказал осторожно:
– Мы проводим опыты на эту тему. Пока только над низшими организмами. Начиная от амеб и заканчивая пока что на муравьях.
Он спросил суховато:
– А что насчет человека?
– Чтобы перейти к человеку, – объяснил я, – нужно накопить достаточный багаж…
Он сказал тем же тоном:
– Но в репортаже так прозвучало…
– Газетчики все домысливают, – сказал я виновато. – Им нужна посещаемость сайтов.
– Однако, – спросил он, – к человеку перейти все же планируете?
– Это наша цель, – заверил я.
Я чувствовал, с каким пристальным вниманием он всматривается в мое лицо, сердце мое упало, однако он вздохнул и сказал неожиданно:
– У вас очень оригинальное направление исследований. Не могу сказать, насколько оно перспективно… и есть ли вообще у вас шанс… однако я доложу совету о вашей работе. До свидания, мистер Грег.
Экран погас, а я сидел с сильно бьющимся сердцем и пересохшим горлом и старался понять, не сильно ли накосячил.
От меня чувство напряженного ожидания перекинулось к ребятам, из кабинета хоть и не выходи, все поглядывают на меня с таким сочувствием, словно у меня неоперабельный рак в последней стадии.
В обед вяло говорили о том, что совсем недавно весь мир играл в шахматы, за соревнованиями следили больше, чем за выборами президентов, а чемпион мира выглядел сверхчеловеком, но в мир пришли компы, и шахматы померли.
Сейчас уже видим последние конвульсии спорта. Не от высоких технологий, во всяком случае, связь не прямая, а потому, что для спорта нужно развивать в себе прямо противоположное тому, что жаждем видеть в человеке будущего… Правда, это пока понимают немногие, потому спорт все еще существует, но общий интеллектуальный уровень спортсменов неуклонно падает, если сравнивать с предыдущими годами.
– Умные в спорт уже не прут, – подытожил Корнилов веско. – И заработки там упали в разы.
– Да и раньше не так уж и перли, – сказал Вертиков.
– Еще как перли, – возразил Корнилов. – Даже массовей, чем в науку!.. Но теперь, когда на горизонте замаячила сингулярность и стали понятны хотя бы общие требования к трансчеловеку, что стремится стать сингуляром… даже те умники в спорте, что все еще в нем что-то добивались, поспешно отхлынули. Увидели новый вектор приложения сил. Ну а кто так и остался болельщиком, те следят за новыми командами…
– Физиков и лириков?
– Да. Железячников и биолухов. Пока идут ноздря в ноздрю, вырываясь вперед разве что на полморды, да и то ненадолго, так что теперь болельщики следят за новостями высоких технологий, чтобы узнать, чья берет.
– Может, – осведомился Люцифер, – им как-то очки подсчитывать? Чемпионаты проводить? Я мог бы составить прогу…
– Команды поддержки создавать? – предложил Урланис. – Танцующих девочек с этими розовыми шарами и заячьими ушками на головах?
– Не заячьями, – поправил Кириченко, – а кроличьими. И олицетворяют… гм… а какая разница? Лишь бы весело. Придумать одни эмблемы командам за нанотехнологии, другие – биолухам…
Я слушал краем уха, для меня куда животрепещуще понятие «мертвых зон», когда довольно обширные научные изыскания, в которые вбуханы миллиарды долларов и много часов напряженной работы коллективов ученых, не дают результатов или заводят в тупики. Но эти мертвые зоны, увы, неизбежны, никто еще не умеет предугадывать, какие направления в науке потом когда-то приведут к великим открытиям.