не всякому дано и поднять, в голову не приходит.
– Да еще такого размера, – добавил Кириченко. – Словно екатерининские пятаки! Золотые монеты всегда самые мелкие…
Я помалкивал, у нас полное единодушие, а это главная предпосылка для обмена информацией. Но для этого самого обмена необходимо объединение хотя бы на первом, начальном уровне, однако даже на такое решиться непросто.
Такие люди есть и всякий раз находятся снова, но все они быстро опускаются, впадают в депрессию. Видный ученый Червонцев образно сравнил их состояние с человеком прошлого десятилетия, которого лишили доступа к Интернету, или наших дедушек и бабушек, которым отрезали телевизионный кабель, да еще и прервали радиосвязь. То тем более обидно, когда видишь, что у всех вокруг есть Интернет, есть мобильники, есть радио…
– Где эти, – спросил я, – которые готовы влиться в наш сумасшедший коллектив?
На перекрестке, отступив в глубину парка, высится грузное здание Криоруса, восемь этажей вверх и двенадцать вниз. В подземных залах, где всегда ровно и тихо, спят тысячи замороженных в ожидании совершенной техники разморозки. Впрочем, некоторые заказали разморозить себя не сразу же, как станет доступна эта процедура, а намного позже, в определенное и точно указанное время.
Раньше, помню, здесь устраивались даже пикеты, часть населения приняла криогенику в штыки. Сейчас устаканилось, приутихло, только церковь все еще спонсирует митинги протеста и сидячие забастовки.
Ее возражения понятны даже ребенку. Полпроцента из числа духовенства хотят сперва неторопливо разобраться, как эта новинка соотносится с учением церкви, а вся остальная огромная и подавляющая числом масса в ужасе от потери доходов от отпеваний, похорон, обустройства кладбищ, да и потом все годы надо же покупать свечки и заказывать за деньги молебен за упокоение умерших родственников!
Это очень серьезные доходы, и церковь от них отказываться не намерена. Я вообще человек к Богу лояльный, но с церковью ничего не хочу иметь общего. Врача Сервета сожгли за то, что пытался научиться хирургии и делать операции людям, спасая им жизни. Этого взгляда церковь не изменила. Правда, хирурги теперь вторгаются в священное тело пациента с ножами и вносят изменения, но в остальном церковь всегда против. Против всего! Генетических исследований, зачатия в пробирке… как же. Раньше бесплодные шли к иконе чудодейственной и молили дать ребенка, платя священнику любые деньги, закладывая имения и фамильные драгоценности, а сейчас идут в институт искусственного оплодотворения. Так что крионика – не единственный прогресс, относительно чего церковь резко против…
Мой отец, на что уж старомодный человек, подписал договор с Криорусом, а мне так объяснил свой шаг: зная, что буду жить и после, потом, я продолжаю жить сейчас. Как? Я принимаю добавки и держу себя в хорошей форме, я работаю так, как не работают молодые ребята в моей профессии. В смысле, я выдаю продукции на-гора втрое больше. А то и вчетверо.
Гарантии? Какие гарантии? Садясь за руль машины и соблюдая все правила, не превышая скорость, у нас нет гарантии, что у тебя или кого-то еще не случится сбой в программе, и машина не выскочит на встречную и не ударится лоб в лоб с такой же…
Переходя улицу на зеленый свет, у нас нет гарантии что кто-то не собьет на полной скорости на грузовике. Даже выходя из дому, у нас нет гарантии, что на голову не рухнет сосулька, а летом – цветочный горшок.
Мы вообще живем в мире без всяких гарантий, когда-то это покажется потомкам диким, но сейчас… живем, ибо другого не дано. Подписав договор с Криорусом, каждый получает шанс, а не гарантию. Но если отказаться от шанса, тогда да, зачем жить вообще, если очень скоро… а это действительно скоро!.. умрешь?
На проспекте машина вдруг резко замедлила ход, перешла в правый ряд и остановилась у бортика. Я не успел рот открыть, что за шуточки, как с тротуара сошла женщина в короткой красной юбочке, мне видно только длинные ноги изумительной формы, тонкую талию и четко прорисованную грудь под тонкой Т-майкой.
Автомобиль пискнул:
– Открыть?
– Спасибо, – съязвил я, – что хоть спросил!
Щелкнул замок, женщина открыла дверцу, наклонилась, заглядывая, я автоматически сперва посмотрел на полные сочные груди, кто на моем месте поступил бы иначе, затем охнул, поднял взгляд на смеющееся лицо.
– Эльвира!
Она, не спрашивая позволения, села рядом, от нее пахнуло морем, солнцем и здоровьем.
– Здравствуй, Гриш, – сказала она весело, – а ты возмужал за время моего отпуска… Можешь ехать. Нам минут двадцать по пути.
Автомобиль сдвинулся с места и на хорошей скорости вкатился в поток деловито спешащих в центр города машин.
– Эльвира, – сказал я, только для того, чтобы хоть что-то сказать, – ты ждала именно здесь… откуда знала, колись!
Она кивнула, на полных сочных губах проступила загадочная улыбка.
– Мне еще мама сказала, – объяснила она, – что ты из тех, кто добивается успеха. Да я и сама чувствовала, женщины такое спинным мозгом или еще чем-то чувствуют… Помнишь, я всех девчонок от тебя оттерла и тобой занималась достаточно… плотно?
– Но исчезла так внезапно, – пробормотал я.
Она наморщила нос:
– Это я, дура, усомнилась в себе. Начало казаться, что ошиблась, ты такой же, как и все, да еще и робкий какой-то, вялый, не активный. Это потом мне мама объясняла, что гении все такие, у них активность в другой плоскости, но я тогда не понимала. А когда прочла о тебе, твоем открытии, тогда и прибежала…
Автомобиль снова набрал скорость и выбрался из правого ряда, хотя и в левый не перебирается, идет на пониженной, будто прислушивается и не знает, что делать дальше.
– Прибежала? – пробормотал я. – Твое появление было… как цунами! Всех так тряхнуло…
– А тебя?
– Меня больше всех, – признался я. – До сих пор трясет.
– Я уже тогда поняла, – сообщила она подчеркнуто нейтрально, – что отныне буду твоей половиной.
Я покосился на нее, она все в той же королевской позе, красиво откинувшись на спинку, глаза чуть прищурены, на губах загадочная улыбка.
– Ну да, – сказал я сварливо, – так я тебе и дамся! Я таких боюсь.
– А куда ты денешься из моих когтей? – спросила она небрежно. – Тем более, когда ты теперь такой именитый, богатый…
Я покачал головой:
– Ты же знаешь, деньги меня не интересуют. Просто так получилось. Система такая…
– Знаю, – согласилась она. – Это раньше изобретателя грабили все, кто только хотел, да и получал он всегда копейки, а сейчас все изменилось… Ты к Энн?
– Да, – ответил я почему-то с неловкостью.
– Вам давно было пора пожениться, – авторитетно заявила она.
– Некогда было, – пояснил я. – Сперва она студенткой, я студентом… потом годы работы, обоим надо было зарекомендовать себя… Сейчас вот уже как будто все подготовили. Теперь можно.
– А как она?
– Согласна, – ответил я.
Она фыркнула:
– Еще бы!.. Но, скажу тебе, вы не поженитесь.
Я дернулся:
– Почему? С чего ты взяла?
Она проговорила медленно, глаза стали темными и загадочными.
– Не знаю. Так вдруг ощутила. И не как догадку или предположение, а как твердую уверенность.
В машине как будто пронесся январский ветерок да еще с мелким снежком. Я поежился невольно, покосился на Эльвиру. Она все так же явно наслаждается как ездой, так и вообще, то ли автомобилем высшего класса, то ли тем, что я рядом, такой ошарашенный, как всегда, когда рядом с нею.
Она внезапно засмеялась, взгляд стал мечтательным, сочные алые губы раздвинулись в чарующей усмешке.
– А помнишь, – произнесла она с расстановкой, – где бы мы ни появлялись, там все считали, что мы муж и жена?
Я пробормотал:
– Помню…
– Странно, да? – спросила она. – Про Володю и Нину никогда так не говорили, про Павла и Веру – тоже, даже про Валентина Васильевича и Талочку, хотя они уже лет десять вместе! А вот про нас сразу так думали.
Я буркнул:
– Наверное, потому, что ты мною командовала и вертела, как хотела.
Она ахнула:
– Я? Да никогда… Напротив, сама люблю, просто обожаю подчиняться, это же так здорово! Да только не находилось подчинителя.
Я подумал и сказал честно:
– Вообще-то, да, Вера Павлом командовала у всех на глазах, но на них никто никогда не подумал… Не знаю тогда. Наверное, ты делала такое лицо.
– Какое?
Я подумал, сдвинул плечами:
– Устатое семейной жизнью. Разочарованное. Брезгливое. Недовольное. Или глазками стреляла по сторонам, выискивая вариант, чтобы заменить этого вялого ботаника.
Она вкусно расхохоталась:
– Сам знаешь, я не отводила от тебя влюбленных глаз! Я еще как была влюблена… Только родители твердили, что я с ума сошла, у меня такие великолепные партии, а я, дура… Не говоря уж про подруг, те вообще стыдили меня за такой выбор. Это уже потом папа и мама сказали, что я сглупила, выпустив тебя на свободу. Вот я и поддалась, вернулась в свое так называемое высшее общество… Остановишь вон там, возле вон того здания, похожего на пику!
– Главного офиса трансгуманистов?
– Да.
– Хорошо, – сказал я с облегчением. – Ты что, стала трансгуманисткой?
– Я ею и была, – сообщила она с легким смешком. – Но тебе это было неинтересно тогда, верно?
– Прости, – сказал я с раскаянием. – Таким вот наглым дураком был. Интересовался только собой.
– Ты делал все правильно, – ободрила она. – Ты чувствовал, что обязан сделать многое. Или тебе сказано было…
– Кем? – спросил я настороженно.
– Тем, – повторила она загадочно, – кто говорит, но кого мало кто слышит.
Автомобиль проявил особую любезность и, съехав с шоссе, свернул к зданию, где остановился прямо перед входом. Эльвира чмокнула меня в щеку, рассмеялась и выпорхнула наружу.
Я посидел еще с минуту, прислушиваясь к бешено стучащему сердцу, потом плавно вкатились в поток этих блестящих металлических жуков. Я, как и Эльвира, откинулся на спинку сиденья, щека горит, будто там приклеен перцовый пластырь, уж и не знаю, как она это делает, а в ушах еще звучит ее загадочный смех.