Тут же Шмелке выскочил из дома и помчался в ту сторону, куда скрылся нищий, крича во все горло: „Эй, друг! Это очень дорогое кольцо! Смотри, не позволяй ювелиру надуть тебя! Не продавай его за гроши!“
Он сказал: „Богатому нужен бедный больше, чем бедному богатый. К несчастью, ни тот, ни другой этого не понимают“.
Рабби Шмелке рассказывал: „Руководствуясь талмудическим изречением „Если все люди раскаются, явится Мессия“, я решил что-нибудь для этого сделать. В успехе я не сомневался. Но с чего начать? Мир так огромен. И я решил начать с моей страны, которую я знаю всё-таки лучше. Но страна моя тоже слишком велика. Начну-ка я с моего города. Но мой город такой большой. Самое лучшее начать с моей улицы, нет, с моего дома, нет, с семьи. А, пожалуй, начну-ка я лучше с самого себя“.
В сопровождении своего ученика Моше-Лейба из Сасова он посетил Вену, где удостоился аудиенции у императрицы Марии-Терезии.
— Почему ты не смотришь мне прямо в глаза? — осведомилась государыня.
— Я не могу оторвать глаз от земли, Ваше Величество. Я обязан ей больше, нежели вам. Земля дает нам человека и берет его обратно.
Перед кончиной он просил своих последователей не плакать: „Смерть мне уже знакома. Ибо душа моя — это душа пророка Самуила. Подобно ему, я левит; подобно ему, я умру в возрасте 52 лет. Только его звали Самуил[3], а я останусь Шмелке, но разве стоит скорбеть из-за этого?“
И испустил последний вздох.»
Рабби Яаков-Ицхак был почти незрячим, но в Люблине его звали Ясновидцем. Между приступами уныния он проповедовал радость. Он председательствовал в Королевском суде, но сам служил беднякам. От его учеников (по преданию, их насчитывалось четыре сотни) требовалась строжайшая дисциплина, им не позволялись никакие вольности, хотя сам он в годы ученичества не раз восставал против установленных порядков.
Он наводил тревогу и страх. По воспоминаниям очевидцев, он пугал людей. Его странные асимметричные глаза (огромный правый, еле заметный левый), казалось, видели «от одного конца земли до другого», проникая в сокровеннейшие глубины души. Один взгляд на человека говорил ему, чей он потомок: Каина или Авеля. Но дар этот был бременем для него, это он заявлял при всех. Он не желал видеть того, что мир мог ему показать. Он ненавидел свои глаза. Говорят, в юности он решил прожить семь лет с закрытыми глазами. И что он прогуливался по лесам и сидел на муравейниках.
А однажды, поднявшись на вершину высокой горы, попытался броситься в пропасть.
— Но почему, дедушка?
— Не старайся понять. Ясновидца или любят или нет. Но не пытайся понять, почему.
— Кто спас его?
— Друг. Он успел схватить его за пояс.
Помолчав, дед добавил:
— Ясновидец никогда не простил ему этого.
Однако, несмотря на приступы уныния, авторитет Ясновидца у последователей постоянно рос, и его влияние усиливалось от субботы к субботе. Люди приходили в Люблин учиться, размышлять, каяться, по-новому устраивать свою внутреннюю жизнь. Одни приходили и уходили, другие оставались.
А Ясновидец сказал: «Странно. Приходя ко мне издалека, люди исполнены печали, возвращаясь домой — веселы и уверены в себе. А я… — долгая пауза — …я остаюсь сумрачным. Мой огонь не светит».
Но этого его последователи не знали и не желали знать. Возможно, так им было легче. Им было довольно и того, что огонь пылает.
Ученики, которых он вел по пути совершенствования, любили его, и их восхищение граничило с поклонением. Одного из них спросили: «Вас было так много, вы были так могущественны, и у вас был такой удивительный Учитель, почему же вы не смогли заставить Мессию явиться?» Без тени улыбки ученик ответил: «Правильный вопрос. Но видите ли, в Люблине мы жили в таком экстазе, что едва чувствовали ужас изгнания».
Невероятная сила внушения, присущая Ясновидцу, выходила за рамки представлений о человеческих возможностях. Борьбу свою он вел в одиночку, победы делил со всеми учениками и последователями.
Отсюда, возможно, и тот престиж и уважение, которыми он пользовался. Маггид из Кожниц и Менахем-Мендл из Риминова принадлежали к числу его союзников, Бер из Радошиц и Нафтали из Ропчиц оставались его преданными поклонниками. Даже Барух из Меджибожа выказывал ему любовь. Принимая его у себя дома как-то в субботу, он спросил: «Говорят, ты ясновидец: скажи, где же мы?» И цадик из Люблина ответил: «Я вижу и нас в Святой Земле. Вот мы приближаемся к Иерусалиму, сейчас мы вступим на святой порог».
И перед глазами обоих возник город, с башнями и стенами, масличными деревьями и журчащим фонтаном.
Известно, что в минуту отчаяния он горестно прошептал: «Горе поколению, чей вождь — я». А еще говорил он: «Люди приходят ко мне потому, что я не понимаю, зачем и почему они приходят». И еще: «Злого человека, знающего, что он зол, я предпочитаю праведнику, сознающему свою святость».
Предъявляя к человеку требование всегда оставаться самим собой и «не вспахивать соседское поле», он сказал: «Есть много дорог, ведущих к совершенству. Каждому дано выбрать свою. И неустанно следуя по ней, мы можем сделать ее дорогой правды, дорогой нашей единственной истины».
Лучший ученик Ясновидца, Еврей из Пшисхи, поймал его на слове — и оставил Учителя. Итак, круг замкнулся. Как и его собственный Учитель, Элимелех из Лизенска, Ясновидец в свой черед был обойден, покинут, предан.
Но, в отличие от Элимелеха, он продолжал борьбу. Вместо того чтобы переживать свою личную трагедию, он, с удвоенной энергией вернулся к работе. Более того, его цель получила новое, универсальное измерение. Он желал — ни более ни менее — положить конец всем войнам, всем конфликтам, он хотел покончить с изгнанием.
С двумя своими друзьями и союзниками — Маггидом из Кожниц и Мендлом из Риминова — он разработал подробные планы насчет того, как совместными усилиями добиться конечного избавления. Задачи были распределены, роли розданы и тайна надежно хранима. К сожалению, этот мистический заговор потерпел неудачу. Все три заговорщика, наказанные Богом, умерли в течение одного года (1814–1815).
За шесть месяцев до смерти Ясновидец, размышляя в одиночестве, выпал из окна: загадочное падение, которое приписали небесному проклятию.
«Это работа Сатаны, — уверял меня дед, — это Сатана мстил ему». Вообще же дед, очень любивший Ясновидца, считал, что тот слишком близко подошел к своей цели. Сатана не мог не желать его гибели. Здравое предположение. За исключением того, что гипотеза совершенно упускает из виду раннюю попытку самоубийства будущего Ясновидца, его болезни, а также время его падения: оно пришлось на канун Симхат-Тора.
«Жизнь Ясновидца принадлежала толпам, ему поклонявшимся, — сказал дедушка. — Его смерть принадлежала только ему одному. Нужно относиться к ней с величайшим почтением и осторожностью».
Что же, быть по сему. Пусть легенда победит еще раз. Сатана — очевидный злодей и преступник. Он все объясняет и ничего не решает. В конце концов, именно он толкнул Ясновидца и спровоцировал его падение. Ничего удивительного — одинокие люди притягивали его.
…На улицах Люблина звучали песни и танцы. Толпы людей радовались, пьянея от воспоминаний и надежд.
На земле, корчась в муках, лежал побежденный Ясновидец. Празднество было в самом разгаре…
ИСРАЭЛЬ ИЗ РИЖИНА
Когда Исраэль Баал-Шем-Тов почувствовал приближение смертного часа, он пообещал собравшимся у постели ученикам по прибытии на небеса употребить все свое влияние, дабы ускорить пришествие Мессии.
Когда душа его достигла небес, он выразил желание встретиться с Избавителем. Желание было удовлетворено: ни в чем нельзя было отказать Баал-Шему. Но встреча привела его в такой восторг, в такое воодушевление и вознесла его душу на такие высоты, что он позабыл обещание.
Его преемник, Великий Маггид из Межирича, знал об этой неудаче и преисполнился решимости не попасть в ту же ловушку. «Я найду способ уберечься от забвения, — дал он обет перед тем, как покинуть этот мир. — Я не стану настаивать на свидании с Мессией. Я встречусь со всеми, кроме него, и тогда он спустится на землю».
Но наверху обезоружили Маггида, превратив его в ангела, и он тоже забыл о том, что сулил людям здесь, внизу.
«Я не допущу, чтобы со мной случилось такое, — обещал Леви-Ицхак из Бердичева. — Не уступлю искушению и не подчинюсь никакому приказу. Я откажусь войти в Рай, откажусь покинуть человеческую историю. Я начну надоедать Судие судий, Отцу всего сущего. Я разъясню Ему Его обязанности перед Его детьми, которые не столь упрямы, как Он сам. Я буду говорить, буду кричать…»
Он наделал много шуму и, действительно, оказал изрядное сопротивление. Озадаченным ангелам пришлось применить силу, чтобы заставить его войти в Рай.
«Не беспокойтесь, — сказал Исраэль из Рижина, помянув эту историю, — не бойтесь, говорю вам. Я буду сопротивляться успешней. Я-то уж точно не забуду ни о чем».
Признаюсь, я неравнодушен к этому последнему рабби. Дед мой, будучи вижницким хасидом, ощущал внутреннее родство с Рижином. И я тоже. Вижница — не что иное, как ветвь Рижина, а Рижин…
— Что такое Рижин, дедушка?
— Рижин — это дом, полный великолепия и ежедневных чудес. Рижин — это хасидское царство, бесконечный праздник. Рижин — это Иерусалим вдали от Иерусалима.
— А Рижинец…
Ностальгическая улыбка осветила его лицо. Мой дед всегда улыбался, говоря о первом рабби из Рижина, которого обычно называют «Рижинцем». И, внимая ему, мое детское сердце гулко стучало в тишине убогой комнаты.
— В самой бедной стране жил да был король — король с лицом Рижинца. К сожалению, я не знаю его. Я родился слишком поздно. Лет через десять после его смерти… Кажется, наш рабби похож на него… Так говорят. Но… один и тот же корень питает и ствол и ветви, однако ветвь — не ствол…