Ничего из этого не замечала худенькая шестнадцатилетняя девушка в голубом, по колено, пальтишке. Она спешила, глядя себе под ноги, но все равно спотыкалась. Закончился последний урок в школе, учительница отпустила их до звонка, и Оля первая выбежала из класса. Одна из ее одноклассниц, подружка Женя, единственная с кем у нее в классе было тесное общение, позвала ее, но Оля отмахнулась, сказала, что срочно нужно домой. Она заметила в глазах подруги легкое недоумение с примесью назревающей обиды, но что она могла сделать?
После Пасхи ее жизнь изменилась, и это не могло не сказаться на общении с людьми, особенно с подругами, которых и так было немного. Оля закрылась, будто раковина, разговор не получался даже с Таней, самой близкой подругой. Вчера она позвонила Оле, предложила проехать в Центр, прогуляться. Сказала, там полно гуляющих, особенно на набережной. Так всегда случалось, когда наконец-то приходило настоящее тепло, пахнущее близким летом. Оля, конечно же, отказалось, посетовала, что не успеет сделать уроки. Таня не настаивала, хотя по ее реакции Оля уловила недоуменное недовольство. Если бы Таня знала, что произошло с подругой, она бы поразилось ее выдержке, тому, что та до сих пор держит такое в себе.
На самом деле Оле с неимоверным трудом удавалось вести себя так, как будто ничего не произошло. И главным фактором являлся стыд. Он удерживал девушку от видимых изменений в поведении, толкал ее по течению, которое и несло ее все эти годы. Она все больше убеждалась, что узнай обо всем родители, они посчитают, что она сама спровоцировала парня своей старшей сестры. Особенно отец. Тот вряд ли примет сторону дочери, для него девушка, ведущая правильный образ жизни, никогда не окажется в чьей-то постели.
Уже которую ночь она плохо спала. Живот все время болел, хотя боль слабела. Ей постоянно что-то снилось, но, просыпаясь, она, быть может, к счастью, ничего не помнила. Разве что чьи-то руки, хватавшие ее, и горячее дыхание, противное, как прикосновение насекомого в ночи. Аппетит пропал вовсе. Ее тошнило от одного только вида еды. Естественно, ей все равно приходилось садиться за стол, когда они ужинали всей семьей. И это являлось дополнительным мучением, заталкивание в себя пищи.
И все-таки, несмотря на старание, родители заметили, что с ней что-то не так. Мать спросила, не заболела ли она. Это происходило, как обычно, на кухне, единственное место, где члены их семьи совершали то, что с натяжкой можно было назвать искренним интересом к другому. Они были вдвоем с матерью, но Оле показалось, что в прихожей находится Влада, застыла и напрягает слух. Оля сослалась на то, что, возможно, чем-то отравилась в гостях у Тани. Мать потребовала выпить какие-то таблетки. Оля молча согласилась: ей было все равно, что сейчас глотать.
К сожалению, вечерних трапез не могла избежать и Влада. Сестра сидела напротив нее и в отличие от младшей не могла пожаловаться на аппетит. Оля сидела с опущенными глазами, но изредка она все же ловила на себе короткие взгляды Влады. Понять их значение, понять, что сестра думает, она не могла.
Сначала Оля искренне верила, что прошедшая Пасха унесет с собой весь этот кошмар навсегда. Верила, что больше этого не повторится. С сестрой и ее парнем произошло какое-то затмение, они совершили невыносимую гадость, но Оля готова все забыть, хотя понимала, что не простит их никогда. Не простит, даже несмотря на собственное природное великодушие. В слишком темную яму она опустилась благодаря иь накинет кофту, вденет ноги в кроссовки и выскочит следом. Она даже увидит, как они отъезжают, выйдя из подъезда. Влада еще будет спать. Вчера вечером она ушла и вернулась за полночь, Оля слышала сквозь нервный, тонкий, как паутина, сон, как старшая сестра вошла в квартиру. Когда родители уйдут, вряд ли сестра проснется. Главное - уйти. День она как-нибудь проведет на улице, может, зайдет к кому-нибудь из знакомых. На ночь придет к Тане. И останется. Воскресение провести и того легче. Конечно, у нее почти нет денег, у Тани же она осмелится перекусить лишь один раз. Но ничего, она поголодает, это не смертельно. И не унизительно, не больно. Никакого сравнения с тем, когда в тебя входит мужчина.
Это ожидание, боязнь проспать, и убило практически ее сон, продырявило его так, словно сон являлся чьей-то изувеченной плотью. Она бы завела свой маленький будильничек, но время было неизвестно: родители встанут, как только проснутся сами собой. Это произойдет рано, до того, как ей нужно будет встать в школу, но когда именно, они и сами не знали. Девушка без конца просыпалась и просыпалась, и когда ее слух уловил шаги в прихожей, она испугалась, что опоздала, и родители уже уходят.
Оля вскочила, суетливо покинула спальню. И столкнулась в прихожей с матерью. Та еще была в ночной сорочке.
- Ты куда это собралась? - спросила мать.
Неужели по одному виду Оли стало ясно, что она намерена вот-вот уйти?
- Никуда, - прошептала девушка. - В туалет захотелось.
- А-а, - мать тут же потеряла к ней интерес.
Оле захотелось снова попросить их, чтобы взяли с собой на дачу, но она знала, что это бесполезно.
- Вы уже уходите? - вырвалось у нее вместо просьбы.
- Почему уже? Только встали. Хоть бы через час выйти. Отец за машиной пошел.
Оле хотелось спать, ее качало, и девушка решила, что вздремнет полчасика. Собраться она успеет. Оля прилегла. Когда проснулась, в квартире было тихо. Ее окутал страх, не уступивший тому, когда в пятницу в комнату заходил обнаженный Стас. Она второй раз за утро подскочила, заметалась. Родители ушли, а она не услышала. Наверное, они давно ушли. Как это Влада еще не проснулась?
Оля суетливо оделась. Никак не могла вдеть ноги в джинсы, дважды чуть не повалилась на пол. Пришлось сесть на кровать. Выйдя из комнаты, она прислушалась. Вроде все нормально. Какое счастье, что ей в туалет не хочется, как сразу после пробуждения. Сходила, проснувшись в первый раз. Иначе сейчас бы ломала голову, бежать с полным мочевым или нет.
Она медленно шагнула к двери. Не взять ли с собой хотя бы бутерброд? Нет, лучше не рисковать. Оля потянулась к замку.
В спальне сестры послышался смутный скрип кровати. Этот звук парализовал девушку в прихожей. Она держала руки на замке, но пальцы одеревенели и не шевелились.
Еще один смутный скрип. Наверное, сестра, проснувшись, села, опустив ноги на пол. И прислушивается, пытается понять, кто в квартире.
Шок отпустил, Оля открыла дверь. Неловко, медленно, но все-таки открыла. В спальне сестры послышался очередной скрип - Влада поднялась с кровати, шагнула к двери. Оля распахнула входную дверь, но застыла на пороге. Болезненное любопытство: как поступит сестра, увидев ее готовую сбежать? Оля понимала, медлить нельзя, но ничего не могла с собой поделать. Точно также в детстве она расковыривала заживающую ранку, хотя без назиданий мамы знала, что этого делать нельзя.
Дверь спальни противоестественно медленно приоткрылась. Может, так лишь казалось? В проеме возникла голова Влады. Старшая сестра застыла, рассматривая Олю, одетую, стоящую на пороге.
Казалось, они смотрели друг на друга минуту. В реальности это заняло считанные секунды.
- Стой, - пробормотала сестра, затем уже громче. - Куда идешь?
Оля метнулась прочь из квартиры, захлопнув дверь. Подбежала к лифту, вдавила кнопку. Лифт был кем-то занят, громыхал где-то внизу. В квартире послышались мелкие шажки, раздался звук открываемого замка. Влада бежала за ней. Оля всплеснула руками, бросилась на лестницу. Так надежнее, сразу надо было воспользоваться лестницей, а не давить на кнопку вызова.
Девушка проскочила лишь несколько ступенек и… едва не напоролась на Стаса. Тот поднимался навстречу.
Удивление на лице, не меньшее, чем у Оли. Не ожидал, как и она. По-шутовски, хотя лицо оставалось серьезным, расставил руки. Впрочем, Оля и без этого остановилась, замерла. Слабость подкосила ноги. Что он делает тут в такую рань? Мелькнула мысль, что она - дура, неимоверная дура: не могла взбежать на этаж выше.
Из квартиры выбежала Влада. Увидела Олю и Стаса с разведенными руками, глухо вскрикнула:
- Держи ее.
Оля хотела завизжать, надеялась, они побоятся соседей, хватать ее в подъезде, но рот беззвучно открывался, как у рыбы, попавшей в сеть. Стас надвинулся на нее. Она попятилась, оступилась, едва не упала.
- Давай назад, сука, - прошипел парень.
У Оли, наконец, вырвалось невнятное сипение. Лицо Стаса исказилось, и он обхватил девушка, закрыл ладонью рот. Потом, слабо отбивавшуюся, затащил в квартиру.
Как только Влада закрыла дверь, неудачливая беглянка обмякла.
Выходные дни выдались солнечными. Небо оставалось почти безоблачным. Листва на деревьях стала густой, ее яркость - чем-то привычным. Еще больше потеплело. Днем уже нельзя было увидеть людей в куртках или толстых свитерах. В одежде главенствовали признаки лета.
Самый длинный дом в городе, двенадцатиподъездный, жил обычной жизнью. Люди сновали туда-сюда, общались, спали, готовили или поглощали еду, совокуплялись, смеялись, переругивались, читали, слушали музыку, смотрели телевизор, разгадывали кроссворды, разговаривали по телефону, стояли на балконе, просто сидели и смотрели в потолок. Несколько сотен семей проживали эти несколько дней, как и вереницу предыдущих. Большинство из жильцов не видели друг друга, разделенные стенами, будто отсеченные разными мирами. Если у кого-то и была личная трагедия, об этом знал только он, в крайнем случае, члены его семьи. Или мирка, рожденного стенами и потолками. Мирка, лишь в редких случаях распахивавшего свои объятия посторонним, и то на считанные часы.
Конечно, никто из более чем тысячи человек не видел шестнадцатилетнюю девушку, не видел того, что происходило в ее мирке, в котором волею судьбы она оказалась. Не видел, хотя некоторых от нее отделяли считанные метры.
Она сидела на полу в своей комнате, ее била мелкая дрожь, у нее болел живот. И ее мучило стразу множество вещей, некоторые из них не имевшие друг с другом ничего общего. Ее мучили боль, жажда, стыд, страх и странное ощущение неподвижности времени. Казалось, время застыло, как овсяная каша, недавно дымившаяся паром, горячая, живая, а теперь загустевшая и брошенная за ненадобностью. Оно, это самое время, перестало существовать.