Голодная стая все ближе. Шагов двадцать, и они смогут слышать о том, что говорит ее отец. Она поняла, что лучше пройти тихо. И прошептала как можно покорнее:
- Хорошо, папочка.
Он снова глянул на нее. Ее послушание ничуть не убавило его раздражения.
- И почему ты все время идешь домой, когда я возвращаюсь? Ты что, специально ждешь меня?
Пожалуй, она ждала этого вопроса еще раньше. Еще раньше он хотел спросить ее об этом. Но воздержался по неизвестной причине. Даже не будь того позднего возвращения домой, после которого отец потребовал никуда не выходить, рано или поздно он бы возмутился этими “случайными” встречами недалеко от их дома. Возмутился бы, иначе и быть не могло. Казалось бы, что может быть приятнее для мужчины, когда дочь-подросток встречает его из школы? Для ее отца это не несло ничего приятного. Наоборот это его напрягало. Дочь должна знать свое место, а не путаться под ногами.
Теперь она осознала, рано или поздно он бы потребовал от нее прекратить эту гнилую игру в любящих отца и дочь. И как после этого она стала бы приходить домой вечером, если бы компания сидела на соседнем подъезде?
Впрочем, до этого еще надо дожить.
- Я задал тебе вопрос, - сказал он.
Парни на скамейке все ближе. Смотрят не нее, нет сомнений.
Она приложила адское усилие, чтобы не разрыдаться. Казалось, весь свет ополчился против нее. Только не здесь показывать свои слезы. Ни при этих животных, что от похоти разве что языки не высунули. Ей казалось, они поймут, что от нее требует отец.
- Папочка, - выдавила она. - Я… тебе дома все объясню.
Она говорила невнятно, и он ее не понял.
- Что ты там бормочешь?
Пару слезинок все-таки выбрались наружу. Она опустила голову.
- Дома, - почти прошептала. - Давай придем домой.
- Что?
Случилось невероятное: они вошли в подъезд. Она даже не заметила, как это произошло. Словно вырезали кусок времени и пространства. И мрачные гиены пронеслись мимо всего лишь видением.
Стало чуточку легче. По крайней мере, они уже не увидят, если она не сдержит слезы.
- Так что ты мне объяснишь?
Оказывается, он расслышал ее бормотание. И вцепился клещами. Наверное, что-то почувствовал. Почувствовал некую связь между поведением дочери и… чем? Вот это он и хотел выяснить. И стало ясно, теперь он постарается выдоить из нее все.
Оля внезапно почувствовала отчаяние. Оно захлестнуло ее гигантской волной, могущей снести целый дом. Девушка покачнулась, как от приступа дурноты. Осознание, что все это будет продолжаться до бесконечности, вспороло ей что-то внутри. Отец смотрел на нее, ни как отец, как кредитор, уставший выслушивать должника. Взгляд протыкал ее, как шило. И девушка решила, что ей уже все равно. Пусть на нее потом показывают пальцами, пусть о ней судачат соседи, пусть о ней узнают в школе. Она все равно не выдержит, если не произойдет никаких изменений.
Они все сами этого хотели. Отец ее вынудил, пойти на это. Вот пусть и разбирается, почему она каждый день пытается встретить его.
- Эти парни, - прошептала она, слыша собственный голос, как голос незнакомого человека. - Они вылавливают меня, чтобы завести в подвал. Об этом им сказал Стас. Он первый это сделал.
13
Лифт дребезжал и кряхтел. Кряхтел и дребезжал. И это длилось вечность.
Она все-таки сказала это. Сказала, но даже сейчас, после того, как слова уже вырвались, она не верила в это. Ей стало дурно, то ли от признания, от того, что ее ждет, то ли еще почему. Ей казалось, что она сказала об этом во сне. Ей что-то сегодня приснилось, что-то влажно кошмарное, и теперь кажется, что она сказала нечто из сна только что. На самом деле она молчала, просто не могла говорить, не могла признаться в таком, в чем вряд ли признаются на смертном одре, не то, что в подъезде.
Наконец, лифт остановился и раскрыл свою коробку, выпуская людей. Это все-таки случилось. Всему приходит конец. И ее молчанию, и движению лифта.
Отец по-прежнему смотрел на нее. Только во взгляде что-то изменилось, и по этому изменению она окончательно убедилась, что сказала это. Лишь когда они прошли к двери, открыли ее, переступили порог, она осознала, что отец в некоторой степени оглушен.
- Что? Что ты сказала? - пробормотал он с опозданием.
Совсем, как растерявшийся мальчишка.
Из кухни вышла мать. Хотела что-то спросить, но заметила выражение лица у мужа и замерла. Оля оперлась о стену. В ушах звенело, будто она оказалась возле громадного колокола, и кто-то ударил в него. Захотелось сесть прямо на пол в прихожей, но она удержалась, как будто это имело значение.
- Какой подвал? - спросил он, немного приходя в себя. - И… при чем тут Стас?
Она не могла говорить, все силы ушли на то, чтобы не сползти по стене на пол. Не было даже сил испытать сожаление, что она не сдержалась.
- Так, объясни в чем дело, Ольга, - он пригнулся, заглядывая ей в глаза.
Поколебался, взял ее за плечо, несильно встряхнул.
- Это все Стас, - просипела она.
В голову маленьким астероидом вонзилась мысль, что она могла сказать не всю правду. Только про парня сестры, не про компанию ублюдков. Компания - это позор, эхо на весь мир. Стас - немного другое. Почти что внутрисемейное. Ей ведь надо одного - чтобы ее не трогали дома, с улицей она как-нибудь разберется. Она всегда сможет подождать отца. Особенно теперь, когда он кое-что узнает. Теперь он перестанет раздражаться, если она встретит его возле дома.
- Что Стас? Что?
Снова в голосе слышалось раздражение. Он вернулся в прежнюю норму, она не отвечала, и он злился.
- Он… Он пришел… - она осеклась.
Она внезапно осознала, что не знает, как об этом сказать. Что Стас воспользовался тем, что она была пьяна? Но если она оказалась выпившая, не станет ли она в глазах других виноватой сама? Просто сказать, что Стас ее изнасиловал? Почему же она так долго молчала? Нет, теперь ей придется идти до конца, и от этого стало страшно. До конца, значит, рассказать и о парнях у подъезда. До конца - это, возможно, подача заявления об изнасиловании и судебный процесс. Это повторный проход через все, что она уже пережила. И это позор. В этом городе до конца времен на нее будут показывать пальцами. И какой парень захочет иметь с ней дело?
- Он пришел, - повторил отец. - Кто? Стас? Куда пришел?
- Он лишил меня невинности, - выдавила девушка. - Я не хотела, но он меня заставил. И потом делал это много раз.
Она зашлась плачем, опустилась на корточки, закрыла лицо ладонями. Отец растерялся, но всё-таки принял решение:
- Так, не в прихожей. Давай, пошли в зал.
Влада находилась дома по чистой случайности. В это время они со Стасом обычно встречались, но сегодня у него были какие-то дела, и она вообще собиралась сидеть весь вечер дома. Отдохнет, пораньше ляжет спать. Все равно впереди выходные, и они со Стасом еще натусуются.
Благодаря этой случайности ей и повезло.
В глубине души она, конечно, понимала, что в один прекрасный момент подобное может случиться. Не верила, но не сбрасывала со счетов. Какой бы ни была ее сестра, и ее терпение могло лопнуть.
Влада прослушала начало разговора. Но и без этого поняла, о чем речь, лишь только услышала плач сестры. Страх кольнул ее раскаленным шилом, животный, первобытный страх. Секунду-другую она даже не могла набрать воздуха в легкие. Спустя время она поняла, как им со Стасом повезло. Не будь ее дома, она бы ничего не сделала по горячим следам. Она бы притащилась к полуночи, расслабленная, удовлетворенная двумя-тремя половыми актами, ничего не подозревающая, пребывающая в своей всегдашней эйфории.
Тут бы ее и взяли тепленькой. Пока она ничего не понимала бы.
Однако она оказалась дома. Не просто оказалась, она получила некоторое время, чтобы прийти в себя и даже о чем-то подумать. Время она получила благодаря нерасторопности своей младшей сестры. И, быть может, шоку со стороны родителей, их неверию. Так или иначе, Оля рыдала, а отец пытался хоть что-то из нее вытянуть. Наверное, он не сразу понял, что его старшая дочь дома. Иначе позвал бы ее, не колеблясь. И застал бы врасплох.
Владе повезло даже в мелочах. Отец закрыл дверь в зал. И она смогла выйти из своей спальни, приблизиться вплотную к соседней комнате и расслышать почти все, сказанное с этого момента.
Оля говорила невнятно, отцу приходилось выбивать из нее каждое слово. Каждая фраза младшей сестры была однотипной. Стас заставил ее лечь с ним в постель. Потом еще несколько раз заставлял сделать тоже самое. Отец спросил, где находилась в это время Влада. Несколько минут Оля никак не могла ответить на этот вопрос. Потом пробормотала, что не знает, может быть, дома, может, выходила. Наверное, это было ее ошибкой. Говорить не всю правду. Возможно, она опасалась, что столь крутые подробности лишь добавят родителям сомнений в ее словах. И про соседских мальчиков она так ничего и не сказала. На первый раз оказалось достаточно и Стаса. Получилось, сестру Оля выгородила. Не оправдала, закрасив ее в этой истории в белый цвет, но и не обвинила в соучастии растления.
Этот нюанс окончательно вернул Владе присутствие духа. Тот факт, что проблемы могли возникнуть у одного Стаса, по-настоящему ее не задел. Наоборот она испытала облегчение. Если у нее не получится, убедить родителей, что их младшая дочь лжет, лично она останется на плаву.
И еще, временно отодвинутые страхом, вернулись злость и омерзение к младшей сестре. Даже не видя ее, Влада чувствовала, как жалко та выглядит. Ей захотелось войти в комнату и влепить сестре пощечину. Конечно, она этого не сделала, рядом с сестрой находились родители. Но она могла просто войти и заявить, что Оля несет чушь.
Влада попыталась сосредоточиться, как сложно бы это не было в данной ситуации. Они со Стасом однажды проигрывали подобное положение. И пришли к выводу, что нужно все отрицать. Их двое, Оля одна. С тех пор, как Стас начал использовать презервативы, они обезопасили себя от прямых доказательств, если бы дело дошло до судебной экспертизы. Если они не оставят на теле Оли конкретных следов, будут только ее слова. Значит, им останется лишь усмехнуться и заявить, что Стас едва справляется с одной только Владой, не говоря о каких-то других девушках. Кроме того, добавил Стас, Оля совершенно ни в его вкусе.