О Леонтьеве, напротив, ничего подобного сказать нельзя! Судя по дошедшим до наших дней портретам и воспоминаниям, внешне он выглядел ничуть не хуже, чем гипотетически мог бы выглядеть тот же Вронский или же какой-нибудь из конных гвардейцев, при виде которых позднее едва не впал в «девическую влюбленность» его последователь Розанов. Короче говоря, взгляд Леонтьева на Вронского был взглядом равного, а на Толстого, напротив, он вправе был глядеть даже с легким оттенком презрения.
Таким образом, получается, что, если Константин Леонтьев имел серьезные основания смотреть на Толстого чуточку свысока и подозревать в нем некоторый недостаток мужественности, то Ленин с Горьким, судя по всему, наоборот, находили в нем чуть ли не идеал настоящего мужчины, которым искренне и публично восхищались. Более того, за прошедшее со дня смерти Ленина время в России появилось на свет достаточно внушительное количество лиц мужского пола, которые уже в Ленине склонны видеть чуть ли не идеал мужчины и образец для подражания.
Однако, продолжая начатую мной тему эволюции представлений о том, как должен выглядеть настоящий мужчина, хочется обратить внимание на то, что понимание мужественности Леонтьевым изначально существенно отличалось от того, что подразумевал под этим понятием Ленин. Очевидно, что для Ленина, как и для Горького, в мужчине была важна не одежда, указывающая на социальный статус ее обладателя, а, главным образом, волосатость, бородатость (как у Толстого), зычный голос (как у матроса Железняка), мускулистость (как у пролетариев и крестьян) и вообще все, что так или иначе демонстрировало природные данные человека. В этом отношении предпочтения Ленина в чем-то сродни вкусам героини романа Лоуренса леди Чаттерлей, бросившей своего немощного мужа-аристократа ради волосатого и мускулистого лесника. Естественно, в применении к Ленину обо всем этом можно говорить только на основании его отдельных непроизвольных восклицаний и суждений, то есть исключительно подсознательных интенций, поскольку в своих книгах и статьях он, как правило, достаточно последовательно обходит подобные вопросы. В то время как взгляд Константина Леонтьева обращен вовсе не на природные данные мужчины, и даже не на его интеллектуальные способности, а прежде всего на его одежду. Леонтьев вообще был едва ли не единственным во всей русской литературе писателем, а точнее, мыслителем, для которого основная проблема его философии заключалась не в отвлеченной схоластике, а вполне в конкретных и осязаемых внешних формах человеческого существования. Больше, насколько я помню, никто так вопрос не ставил.
В частности, Леонтьев напрямую увязывал дальнейшую судьбу человечества со столь очевидным и доступным взгляду явлением как мужской костюм, на унификацию которого в сравнении с прошлыми веками он не уставал сетовать в своих многочисленных статьях и письмах. Достаточно вспомнить хотя бы его едкое замечание по поводу «великого русского поэта», который, по мнению Леонтьева, своим сюртуком портил замечательный южный пейзаж на знаменитой картине Айвазовского «Прощай, свободная стихия!» Что ни говори, но это вам не «Бога нет – все дозволено!» и тем более не «первичность материи по отношению к духу», а костюм! Костюм, в который сегодня облачаются как верующие, так и атеисты, как материалисты, так и идеалисты, а значит, он представляет собой нечто гораздо более универсальное и вечное, чем все эти отвлеченные и туманные вопросы! И гораздо более характерное! Ибо только глядя на пиджаки современных мыслителей, писателей, да и вообще всех остальных людей, понимаешь, что между ними куда больше общего, чем они сами склонны о себе думать. Парадокс заключается в том, что именно через одежду человек сильнее всего связан с природой и остальным животным миром, а волосатость или там мускулистость, как это ни странно звучит, способны сказать о человеке, в том числе и о его животных инстинктах, значительно меньше, чем его наряд. И то, что Леонтьев первым обратил внимание на тенденцию к унификации именно мужского костюма, как на очень опасный симптом, ставящий под сомнение дальнейшее развитие человечества, безусловно, свидетельствует о его гениальной интуиции. Поскольку переход от напудренного парика и расшитого золотом камзола восемнадцатого века к современному пиджаку – это явление видовое, а не проблема личного выбора современного мужчины. По большому счету, в наши дни мужчина перед выбором между камзолом и пиджаком вообще не стоит, как не стоят, к примеру, большинство граждан современной России перед дилеммой, где им жить: во дворце, замке или же типовом доме. Поэтому, в принципе, глупо спрашивать сегодня с кого-либо всерьез, почему он предпочитает появляться на работе и в иных публичных местах в пиджаке, а не цветастом кафтане. Но именно поэтому аналогия с животными в данном случае выглядит вполне уместной, так как звери и птицы тоже не отвечают за окраску своего оперения и шкуры. Это всегда результат длительной эволюции каждого вида.
В дикой природе любое живое существо изначально поставлено в условия жесточайшей борьбы за выживание, которые вроде бы должны делать его внешний вид как можно менее заметным для окружающих, что позволяло бы ему лучше скрываться от бесчисленных врагов и опасностей. Тот же факт, что именно самцы, а не самки сохраняют более яркие оперения и шкуры, свидетельствует, что ими движет еще и тяга к продолжению рода, поэтому возможность привлечь к себе внимание самок для большинства самцов оказывается существеннее инстинкта самосохранения. Возможно, это звучит чересчур патетично в применении к животным, но тем не менее приходится признать, что в животном мире самцы подвергают себя значительно большему риску ради красоты, чем самки. Среди людей же роли между мужчинами и женщинами давно уже перераспределены. И деградация мужского костюма, его унификация и упрощение, на которые так чутко указывал Леонтьев, – лишнее тому свидетельство. Стремление выжить самому, никак не выделяясь на фоне окружающей среды, в современном мужчине развито значительно сильнее желания привлечь к себе внимание противоположного пола.
Глава шестаяМужской роман
Это, конечно, не доказано, но мне всегда казалось, что практически все законы физического мира применимы и к миру духовному. Особенно закон о действии и противодействии! Стоит зародиться какому-нибудь явлению, как тут же возникает нечто ему противоположное. Тем более странно, что в литературе так называемый «женский роман» получил сегодня столь широкое распространение в массах, а никакого равновеликого ему «мужского романа» не наблюдается. Но природу не обманешь, и если что-то в ней должно присутствовать и уравновешивать, значит, непременно присутствует. Иначе бы этот мир сразу весь перекосился и рухнул.
Не углубляясь в детали, думаю, можно смело сказать, что под «женским романом» обычно подразумеваются произведения, где активно эксплуатируются якобы свойственные женщинам стереотипы восприятия окружающего мира: всякие там утрированные возвышенные чувства, мечты о богатстве, успехе и, конечно же, любви к представителям противоположного пола, лучшие из которых столь же гипертрофированно идеализируются, превращаясь в сказочных принцев на белых «мерседесах». Стоит ли удивляться, что этот специфический жанр в наши дни стал едва ли не символом пресловутой женской глупости? И хотя ни для кого не секрет, что авторами «женских романов» далеко не всегда являются женщины, это, в сущности, ничего не меняет: на обложке все равно должна стоять женская фамилия, а кто за ней скрывается не так уж и важно. Если мужчина способен стилизовать искреннюю женскую глупость, значит, он лишний раз демонстрирует свое умственное превосходство, но стоит ему подписаться собственным именем, как законы жанра будут нарушены и книга утратит всю свою привлекательность для читателей. Именно поэтому я и считаю, что подобному популярному чтиву следовало бы противопоставлять вовсе не какое-то там запредельно жесткое, трезвое или даже циничное отношение к окружающей действительности – такой образ мыслей не чужд и женщинам, – а столь же непосредственную и искреннюю мужскую глупость.
Но где же такую найти? Да хотя бы в русской классике! И ходить далеко не надо.
На первый взгляд кажется, что уж к русской литературе у россиянок должно быть гораздо меньше претензий, чем у обитательниц других стран, давших миру столь ярких «женоненавистников», как Ницше, Стриндберг или же Захер-Мазох. А русские женщины, в том числе и своей сегодняшней популярностью у мужчин всего мира, во многом обязаны именно отечественной классической литературе, которая, если и не полностью создала, то в значительной степени способствовала формированию этого романтичного и идеализированного обобщенного образа, превратившегося с годами в своеобразное клише. Это западные «женщины– вамп» разгуливают по жизни, как по ночному клубу, с плеткой, а мужчины пугливо бегают вокруг них на четвереньках в ошейниках и пьют из мисочки. В то время как русские женщины отличаются редкой скромностью, преданностью, трудолюбием и самоотверженностью. Это все давно хорошо знают. Так написано у русских классиков. Чего ж вам более? Но тут как раз и напрашиваются определенные параллели.
«Женские романы» столь же легко читаются, как и пишутся, прежде всего потому, что их создательницы не особенно озабочены сопротивлением окружающей их действительности, а просто подгоняют ее под себя и своих читателей, чтобы им всем было в этом пространстве максимально комфортно и удобно. Любимый мужчина должен быть деловым, отзывчивым, заботливым и зарабатывать больше бабок, чтобы главная героиня могла их тратить и жить в свое удовольствие. А как там бывает в реальности – никого не колышет. Столь же бутафорский и ирреально возвышенный образ женщины можно обнаружить в знаменитом стихотворении Пушкина про «мимолетное виденье» и «гения чистой красоты». И не только там. Татьяна Ларина в «Онегине» выходит за старика и, подчиняясь воле автора, «должна быть век ему верна», за что и заслуживает одобрение как со стороны Пушкина, так и со стороны вторящих ему критиков. В жизни у автора «Онегина», как известно, отношения с женой сложились далеко не так гладко. «Глубокий психолог» Достоевский особенно ценит в своих соотечественницах готовность отправиться вслед за мужчиной в места не столь отдаленные, причем подобную самоотверженность он наблюдает даже у представительниц «древнейшей профессии». А у Некрасова русские женщины и вовсе не только следуют за своими мужьями на каторгу и в ссылку, но еще способны «войти в горящую избу» и «останавливать на ходу коней», то есть максимально практичны и удобны в применении. Если же женщина вдруг начинает артачиться и проявлять хотя бы слабые признаки своеволия, то разгневанный автор тут же отправляет ее под колеса поезда – читай Толстого. Так что последствия подобной «идеализации» далеко не всегда оказываются безобидными.