— Почему?
— Я женат.
Сандлер хохотнул.
— Я вас понимаю. Мы живем в ужаснейшем мире. Девушки с такой внешностью становятся красными. Ранняя женитьба, — твердо заявил он, — единственное решение. Как насчет цветного шутника?
— Атласа? — Арчер замолчал, потому что вдруг понял, что ему хочется сказать о комике что-то не слишком приятное, и устыдился этого. — Как он вам?
— Он меня смешит. Мне будет его недоставать.
— Не только вам.
— Вы с ним говорили?
— Да.
— И что он вам сказал?
— Ничего. Посмеялся надо мной. У него в голове одно — цвет кожи. Если она у тебя белая, значит, ты — его враг. Атлас говорит, что собирается перебраться во Францию.
— Сильно, однако, изменилась жизнь, — качнул головой мистер Сандлер. — Двадцать лет назад цветные сотрудники не угрожали уехать во Францию, если ты задавал им вопрос.
— Двадцать лет назад они не зарабатывали двадцать тысяч долларов каждые тридцать девять недель, — добавил Арчер.
— Пожалуй, нет. Вы не в восторге от Атласа, не так ли?
— Не в восторге, — признал Арчер. — Он доставляет немало хлопот. И ясно дает понять, что презирает меня. Общаться с ним — удовольствие маленькое.
— Актеры, — хмыкнул Сандлер. — Сложно все это. Во всяком случае, для промышленника, завод которого производит лекарства. Когда слушаешь Атласа по радио, так и подмывает позвонить на студию и пригласить его в дом.
— В этом мире лучшей маскировки, чем талант, не найти.
— И как бы вы хотели с ним поступить? — резко спросил Сандлер.
— Я бы хотел оставить его в программе. Его роль очень велика. И я уверен, что он не коммунист. На политику ему наплевать. Он держится особняком, сам по себе.
— В прошлую избирательную кампанию он агитировал за этого Уоллеса и подписывал многие очень любопытные петиции.
— Так или иначе, — Арчеру оставалось только гадать, откуда мистер Сандлер все это знает, — стремление у него одно — подложить белым побольше свиней. Остальное его не интересует. Поэтому я не думаю, что за этим стоят политические воззрения. Атлас действует на уровне рефлексов.
— Кто-нибудь может заменить этого сукина сына?
— Нет.
Мистер Сандлер что-то пробурчал, нависнув над рулем, и в первый раз Арчеру показалось, что он задел в спонсоре какую-то струнку.
— Как насчет остальных. Уэллер?
— Если бы она выступала на сцене, критики написали бы, что она профессионально справилась с ролью.
— И что сие означает?
— Не прыгнула выше головы, но и не испортила обедни.
— Значит, ее можно заменить?
Арчер замялся, но потом подумал, что какой-то результат может дать только полная откровенность.
— Ее можно заменить, но мне бы этого не хотелось.
— Милая дама? — Мистер Сандлер нетерпеливо нажал на клаксон. Идущая впереди машина, за рулем которой сидела женщина, ушла вправо, и «форд» проскочил мимо.
— Очень милая, — подтвердил Арчер. — Насколько мне известно, единственная ее провинность состоит в том, что она позволила напечатать свою фамилию в программке мирной конференции, которую проводили коммунисты.
— И больше ничего?
У Арчера возникло ощущение, что об Элис мистеру Сандлеру известно кое-что еще, поскольку о других он знал достаточно много.
— Насколько мне известно, нет.
— Вы ничего не стали бы скрывать от меня, не так ли, Арчер? — Розовые ручки крепко сжимали руль.
— Может, и хотел бы скрыть, — Арчер чуть улыбнулся, — но не стал бы.
— Ага, — кивнул мистер Сандлер. — Почему?
— Элис Уэллер — вдова. Не становится моложе. Воспитывает четырнадцатилетнего сына. Ее муж был моим другом, и я чувствую, что несу за нее ответственность.
Мистер Сандлер повернулся к Арчеру. В его взгляде читалось одобрение, словно ему импонировала честность режиссера.
— Вы по-прежнему чувствуете, что несете за нее ответственность?
— Я чувствую, что мне ее очень жалко. — Арчеру вспомнилось увядающее лицо, нелепая одежда, красные, растрескавшиеся руки.
— И последний. — Сандлер решил, что с Уэллер ему все ясно. — Эррес.
— Он очень хороший актер. — Вот тут Арчер занервничал. — Лучше просто не найти.
— Моя жена говорит то же самое. Слушает каждую неделю. Словно божественную проповедь. Ей можно доверять. Она ездит в Нью-Йорк и смотрит все спектакли. Очень умная женщина. Она считает Эрреса красавчиком. В прошлом году даже познакомилась с ним на какой-то вечеринке. Она выходит в свет.
Может, подумал Арчер, Эрресу удастся избежать общей участи благодаря впечатлению, которое он произвел на стареющую домохозяйку из Филадельфии, которая ездит в Нью-Йорк на все спектакли. И светлые волосы, белозубая улыбка, врожденные безупречные манеры принесут свои плоды…
— Что еще вам известно об Эрресе? — спросил мистер Сандлер.
— Он служил в армии. Демобилизовался капитаном. Был ранен, в Сицилии получил «Серебряную звезду».[48]
Мистер Сандлер нахмурился.
— «Серебряную звезду», значит? — Он помолчал, и Арчер понял, что этого мистер Сандлер не знал. — Моего младшего сына убили на войне. — Арчер догадался, что мистер Сандлер упоминает об этом каждый раз, когда речь заходит о войне. — В Тунисе. Я получил очень хорошее письмо от капитана. В нем указывалось, что Арнольда… его звали Арнольд… очень любили в роте. Даже собирались присвоить звание капрала. Но он наступил на мину. Так написал капитан. Шел и наступил на мину. Я послал капитану ответное письмо, в котором поблагодарил за теплые слова, но пока оно добиралось до Туниса, капитана тоже убили. Фамилия у него была Тафт. Как у сенатора.[49] Моя жена винит меня в смерти сына. — Теперь мистер Сандлер говорил сам с собой, уставившись в лобовое стекло. — Она говорит, что я заставил его пойти в армию. Призывной номер у него был большой, так что он мог еще долго болтаться дома. Но меня корежило, когда я видел, что он спит до полудня, а потом слоняется без дела. Все-таки шла война. И я сказал: «Хватит. Или иди работать на военный завод, или бери в руки винтовку». За всю жизнь он не проработал ни дня, поэтому пошел на призывной пункт. Моя жена настояла на том, чтобы после войны тело перевезли в Америку. «Это сентиментальная глупость, — сказал я ей. — Если мы тревожим кости мертвых, чего удивляться, что подоходный налог поднялся до восьмидесяти шести процентов». Она меня и слушать не стала. Ей подавай торжественные похороны с десятками рыдающих родственников. Женщины ищут удовлетворенности черт знает в чем.
Мистер Сандлер вновь замолчал. Печаль отразилась на его лице: он думал о пожилых, убитых горем, неблагоразумных женщинах и похороненных дважды сыновьях. Он вроде бы совсем забыл про сидящего рядом Арчера и тему их разговора, но минуту спустя нарушил затянувшуюся паузу.
— Так что насчет Эрреса? Вы давно его знаете?
— Да, — кивнул Арчер. — Пятнадцать лет. Он был моим студентом в колледже.
— Вы преподавали в колледже?
— Историю.
— Я знаком с парой профессоров. Вот это жизнь! Восемьдесят лет им гарантировано.
Арчер рассмеялся:
— Наверное, я не стремлюсь дожить до восьмидесяти.
— На радио не доживете. Это как пить дать. Я тоже не доживу. — Он хмыкнул. — В моей семье умирают в шестьдесят пять. Отец, мать, бабушки, дедушки. Как по расписанию. У меня есть еще четыре года. Полагаю, я должен за это время сделать что-то удивительное. Но умею я одно — руководить компанией, которая изготавливает лекарственные препараты. — Он задумался, видимо, о предстоящих последних четырех годах своей жизни. — Так что об Эрресе? Он коммунист?
— Нет.
— Откуда вы знаете?
— Я его спросил, и он мне ответил.
— Вы ему поверили?
— Он мой лучший друг, — ответил Арчер.
— Ага. — Мистер Сандлер обдумал его слова. — Для вас это создает дополнительные сложности, не так ли?
— Да нет.
Мистер Сандлер с любопытством взглянул на Арчера, в его светлых глазах читалось недоумение. Потом он отвернулся, чтобы следить за дорогой.
— Вот мы и добрались до вас. Хотите ответить на несколько вопросов о себе?
— Конечно.
— Каковы ваши политические взгляды?
— На прошлых выборах я голосовал за Трумэна.
— Дурацкое решение. — Глаза мистера Сандлера сверкнули. — Сами видите, к чему это привело. Если бы… да ладно, хватит об этом. Республиканцам тоже гордиться нечем, хотя я всю жизнь голосовал за республиканцев, за исключением того раза, когда Рузвельт баллотировался на первый срок. В тридцать втором. Тогда я испугался. Впервые концерн закончил год с дефицитом. Я побежал к Рузвельту в поисках защиты, как и остальные чертовы идиоты. Впрочем, я за это заплатил. — Спонсор помрачнел. Арчер не сомневался, что сейчас он вспоминает о суммах уплаченного подоходного налога. — Вы как-нибудь связаны с коммунистами? — резко спросил мистер Сандлер.
— Дайте минуту на раздумья.
— Это еще зачем? — подозрительно спросил мистер Сандлер.
— Мне хочется раз и навсегда определиться, что может меня с ними связывать.
— А раньше такой необходимости не было?
— Разумеется, нет. Если она возникла, то лишь в последнюю неделю. В принципе я всегда полагал, что наши пути не пересекались. Не хотелось мне иметь с ними ничего общего. Может, от лени, может, еще от чего.
— Понятно. — В голосе мистера Сандлера появились суровые нотки. — Так что вы можете мне сказать?
— Наверное, я общался с ними в тридцатые годы. В колледже, как и многие другие. Особенно молодежь. В кампусе как раз создавалось отделение профсоюза преподавателей, и я в него вступил. Как я представляю себе, три или четыре профсоюзных активиста были товарищами…
— Представляете, значит, — с нескрываемым сарказмом бросил мистер Сандлер.
— Пожалуй, я это знал, — поправился Арчер. — Но прямых вопросов не задавал. Они много работали, и их требования казались вполне разумными. Повышение жалованья. Сроки пребывания в должности. Ничего предосудительного. — Он прикрыл глаза, пытаясь вспомнить то далекое время, отделенное от настоящего двенадцатью или тринадцатью годами. — Тогда, как вы помните, профсоюзная деятельность считалась пристойным занятием.