Если вернуться к Британии, первую систематическую попытку получить статистическую информацию (известную как «политическая арифметика») в отношении численности, богатства и доходов населения страны предпринял Грегори Кинг в 90-х годах XVII в. По профессии он был топографом, картографом и архитектором, спроектировавшим многие площади Лондона и Вестминстера. В свободное от службы время он написал «Естественные и политические наблюдения и заключения о положении и условиях Англии» (1696), где он дал самую четкую картину населения и благосостояния страны за всю историю. Однако эта работа осталась в рукописи, так как не вызвала интереса у широкой публики. Не было предпринято никаких систематических попыток улучшить качество информации, которой располагало правительство. В 1753 г. предложение провести национальную перепись было отвергнуто парламентом как попирающее свободу; шесть лет спустя та же судьба ожидала попытку последовать французскому примеру и заставить приходских священников снабжать государство демографической информацией[345]. Одним из результатов подобной политики было то, что в Британии, как и в других странах, свидетели ранних лет промышленной революции 1760–1800 гг., видевшие, как огораживание общинных земель начинает приводить к обезлюживанию сельской местности, стали опасаться сокращения населения, хотя в действительности оно увеличивалось, как никогда раньше[346]. Лишь в 1801 г. Британия и Франция последовали примеру Соединенных Штатов (1790) и провели первые общенациональные переписи населения, но даже тогда потребовалось еще полвека, чтобы британское правительство, к примеру, потрудилось зарегистрировать имена каждого мужчины, женщины и ребенка в стране. Что касается Грегори Кинга, то он приобрел заслуженную славу лишь в 1801 г., когда его работа была вновь открыта и опубликована.
Наиболее важной сферой применения статистических данных было налогообложение, что объясняет, почему со времен царя Давида подобные попытки нередко вызывали бурю протеста. В Средние века налогов в современном понимании не существовало; предполагалось, что король, как и любой другой феодал, должен был «жить на свои средства», т. е. за счет ренты, дани и других феодальных выплат от своих арендаторов, причем он, по крайней мере теоретически, не мог изменять соответствующие суммы без согласия последних. Чтобы получить средства дополнительно к «личному» доходу, он мог попросить сословно-представительный орган о «помощи», особенно в военное время или для того, чтобы покрыть какие-либо другие непредвиденные затраты, в обмен на удовлетворение «жалоб». Эта система добровольного налогообложения была настолько важна, что когда в 1373 г. Карл V учредил первое французское казначейство, он назвал его cour des aides[347].
Если ограничиться некоторыми наиболее важными событиями, то по-видимому самым ранним «национальным» налогом был таможенный сбор на экспортируемые шерсть и кожу, одобренный парламентом при Эдуарде I в 1275 г., ставший постоянным с 1347 г. Другие правители пытались последовать этому примеру, однако поскольку их владения не представляли собой остров, сбор налога был более труден, и зачастую их ждало разочарование либо из-за протяженности территории (если владения были большими), либо из-за возможности избежать уплаты, отправившись торговать в другое место (если они были маленькими). В 1383 г. Карл V учредил габель (gabelle), или соляной налог, который обязывал каждый дом покупать соль в установленных королем количествах и по установленной цене; вскоре налоги, подобные этому, названному Людовиком XII «самой легкой, простой и прямой субсидией, которую можно было получить», были введены также в Кастилии, Провансе, Флоренции, Генуе и в Папской области. Следующим налогом стала талья (taille), или налог на землю, который учредил Карл VII в 1452 г., чтобы оплачивать содержание своей постоянной армии compagnies d'ordonnance[348]. Запретив аристократам устанавливать аналогичные сборы у себя, он таким образом впервые провел границу между рентой, которая должна выплачиваться феодалам, и налогообложением, которое является исключительно прерогативой короля.
Ставки как габели, так и тальи существенно различались для разных провинций, что отражало сложный процесс исторического складывания страны. Некоторым провинциям, например Бретани, удавалось и вовсе избегать выплат вплоть до Революции 1789 г.; в других же требования откупщиков доводили сельское население до грани нищеты. Тем не менее к 1500 г. благодаря этим и другим видам налогов финансовое положение правителей существенно изменилось, особенно в крупнейших странах, а также в тех, где особенно последовательно проводилось разграничение между «публичным» сектором и «частным» домохозяйством правителя. С ростом государства в его финансировании все меньшую роль играли личные средства монарха и, наоборот, все большую играли налоги. В разных странах это привело к различным результатам. Во Франции решительный шаг был предпринят в 1523 г., когда Франциск I опубликовал эдикты Сен-Блуа и Сен-Жермен-ан-Лейе. Была создана единая казна (trésoir d'épargne). Было упразднено разделение между обычными и чрезвычайными доходами, т. е., соответственно, между деньгами, самостоятельно собираемыми королем, и теми, которые предоставлялись с одобрения Генеральных Штатов. Таким образом была заложена основа королевского абсолютизма, просуществовавшего почти 300 лет. Не так было в Англии, где Генрих VIII, распродав конфискованные церковные земли для финансирования своих войн, оказался в еще более трудном положении, чем его отец, и стал первым монархом, полностью зависимым от Парламента. Конечным результатом стала устойчивая система парламентского правления, несмотря на все старания избежать этого, предпринятые дочерью Генриха VIII Елизаветой и ее первыми двумя преемниками из династии Стюартов.
Независимо от того, принимал ли решение о налогообложении сам король, или решение принималось по его запросу голосованием того или иного собрания, доход, попадающий в распоряжение правителей, увеличился как по сравнению с доходами всех прочих лиц, так относительно дохода общества в целом. При Генрихе VIII он утроился, во Франции за период с 1523 по 1600 г. он увеличился в 4 раза[349]. Наибольший рост наблюдался до 1550 г., после чего прирост стал все в большей степени «съедаться» за счет так называемой революции цен, вызванной наплывом драгоценных металлов с американского континента, а так же увеличением спроса из-за быстрого роста населения. Несмотря на это об устойчивости такой тенденции свидетельствует ее сохранение в первой половине XVII в., т. е. в период плохих климатических условий («малый ледниковый период»), сельскохозяйственных бедствий, застойной экономики, низкой инфляции и даже дефляции[350]. Так, в Англии Карлу I удалось увеличить получаемые доходы вдвое по сравнению с доходами его отца Якова I — с 400 тыс. ф. ст. в год в начале правления до 900 тыс. ф. ст. в год накануне Гражданской войны. К тому времени правители даже таких небольших стран, как Бавария, Пруссия и Дания, больше полагались на налогообложение, чем на свои личные ресурсы[351]. Эта тенденция вызывала недовольство их подданных, но в общем и целом они были бессильны повернуть ее вспять.
Как в Англии, так и во Франции нежелание населения платить налоги стало одной из причин волнений, гражданских войн и революций, прокатившихся в период примерно с 1520 до 1660 г.[352], хотя к его концу обе страны в основном преодолели эти сложности. Англия в 1664 г. стала первой страной, в которой все граждане получили равенство перед законом. Все еще существовавшие на тот момент привилегии — в частности, право духовенства утверждать налоги голосованием на синодах — были отменены, так что все независимо от своего статуса платили ту сумму, которую хотело получить правительство и утверждал парламент. Во Франции растущий престиж королевских trésoriers[353] получил символическое оформление, когда на похоронах Людовика XIII их женам и дочерям было разрешено присутствовать в такой же одежде, как у жен и дочерей прочих должностных лиц. Конечно, разделение на pays d'élection и pays d'état все еще существовало, тем не менее Мазарини и его преемникам удалось до определенной степени обойти его с помощью целой серии новых «внеплановых» налогов, не учитывавших древних привилегий и, следовательно, применимых к государству в целом. Еще в 1670 г., т. е. до того, как Людовик XIV ввязался в затяжные и дорогостоящие войны, характеризующие вторую половину его правления, Кольбер в своих Memoire аи Roi sur les finances[354] утверждал, что король собирает скорее слишком много, нежели слишком мало. По его словам, годовой доход короля составлял 70 млн турских ливров. Соотношение этой суммы и количества серебра в обороте, оцененного в 120 млн, составляло 7:12, а в идеале оно должно было бы равняться 1:3.
Во второй половине XVII в., пожалуй, наиболее легким налогообложение было в Англии, где хотя и формировался регулярный военно-морской флот, не было ни постоянной армии, ни финансируемого аппарата чиновников. Самым тяжелым налогообложение было в Пруссии. Здесь налоги, собираемые Великим курфюрстом Фридрихом Вильгельмом, нередко с помощью довольно жестоких мер, были использованы для создания регулярной армии в 30 тыс. человек. Благодаря этому его владения превратились из пестрого собрания провинций в среднюю европейскую державу. Несмотря на то, что довольно сложно собрать полную статистику, можно предположить, что остальные страны находились где-то посередине. Пока продолжал существовать