Кажется, он первый человек, кто мне это говорит.
– Спасибо.
– Что у него?
Тоненький голосок у меня в голове велит мне солгать, сбежать, спрятаться.
– Болезнь Гентингтона, – дрожащим голосом объявляю я.
Бен хмурится.
– Что это такое?
– Это смертельное заболевание, вызывающее разрушение нервных клеток мозга. – Я вижу, что он пытается осознать ответ, который я знаю наизусть. – Ну, это как если смешать Альцгеймер, Паркинсон и Амиотрофический латеральный склероз.
– Вот черт. – Бен с силой выдыхает и поднимается на локтях. Я почти физически ощущаю, как бешено вращаются шестеренки у него в голове. Он пока не знает, но мы только что достигли точки невозврата. – А каковы симптомы?
Я перечисляю их без запинки, как список покупок: депрессия, потеря памяти, потеря координации движений и способности мыслить здраво. Бен кивает, но я вижу, что он не вполне осознает всю тяжесть моих слов. Инстинкт подсказывает на этом остановиться, но я уже прошла полпути, и, раз уж начала, нужно высказать и самое ужасное.
– На последней стадии человек не может ни ходить, ни говорить, да еще и впадет в маразм. Это страшно, Бен. У отца симптомы проявились достаточно поздно, а обычно это случается ближе к сорока годам.
– И нет никакого лек…
– Лекарства нет.
У него вытягивается лицо.
– Ну хоть какие-то манипуляции помогают?
Я подтягиваю ноги к груди, желая съежиться и исчезнуть.
– Есть ряд препаратов для облегчения депрессии и хореи – это бесконтрольное дерганье конечностей. В целом спасения от болезни нет. Сейчас тестируют новое средство, которое могло бы помочь, но пройдут еще долгие годы, прежде чем появятся значимые результаты. Если появятся.
– Ты сказала, что заболевание смертельно?
У меня перехватывает горло. Бен выглядит таким расстроенным из-за новостей о моем отце.
– Да. Обычно люди с подобными симптомами умирают.
– Что ты имеешь в виду?
Будь на месте Бена другой человек, он удовольствовался бы приукрашенной версией разговора. Скорбно кивал бы, уверяя, как ему жаль, а на самом деле стремясь поскорее улизнуть. Но только не Бен. Он не станет бездумно бросаться словами сочувствия, не собрав прежде как можно больше сведений.
– Ну, например, можно задохнуться, подавившись собственным языком, поскольку больше его не контролируешь. Это самая распространенная причина смерти при болезни Гентингтона.
Бен откидывается обратно в шезлонг. И обдумывает мои слова. Я же перевожу взгляд на океан, тускло освещенный последними лучами заходящего солнца, и не вижу лица Бена, осмысливающего мои ответы и строящего из них кирпичик за кирпичиком прочное здание понимания. Ему не хватает последней, завершающей детали повествования.
– Известно ли, что вызывает эту болезнь?
Итак, этот вопрос задан. Меня захлестывает волна страха.
– Да. Генетика.
Бен беспокойно возится в шезлонге.
– Что это означает?
Мое тело начинает бить дрожь. Вдруг становится так тихо, что кажется – урони иголку, и услышишь, как она упадет.
Он знает.
Вероятно, догадался, стоило мне лишь упомянуть о генетике, и теперь окончательно уверился.
Я как будто выпрыгнула через застекленное окно и порезалась осколками. Однако нужно произнести роковые слова вслух.
– Мы с Брук обсуждали, стоит ли нам сделать тест. Прежде пришлось пройти длительную процедуру консультирования, потому что… э-э-э… людям трудно жить с подобным знанием. И все же мы решили узнать наверняка. – Молчание. На лице Бена не шевелится ни единый мускул. – Результаты нам сообщили через несколько дней после того, как я закончила школу. Брук оказалась ген-отрицательной.
Крепко зажмуриваюсь и добавляю:
– А я – ген-положительной.
Открываю глаза и ожидаю ответа Бена. Три секунды. Пять.
Он не смотрит на меня.
Не пытается прикоснуться.
С непроницаемым выражением лица он упорно глядит на небо.
– Хреново.
Хреново? Я жду, что он добавит что-то еще, но он продолжает молчать и прятать глаза. Понимаю, подобрать правильные слова непросто, я и не ожидаю, что он сложит в мою честь красивый сонет. Но это же Бен. Который по любому поводу найдет воодушевляющею фразу. Я надеялась, что он и сейчас не ударит в грязь лицом.
Ну, или хотя бы отреагирует, как нормальный человек.
Я утыкаюсь подбородком в колени, стараясь не показать, как больно он меня ранил. А я-то эмоционально обнажилась перед ним.
– Смешная ситуация, правда? Зацени иронию.
Бен наконец-то поворачивается ко мне.
– Что ты имеешь в виду?
– Мистер Спасатель. Твой радар засек меня с самого начала, хоть ты ни о чем и не догадывался и считал, что разорвал порочный круг. – Я смеюсь и никак не могу остановиться. – Меня невозможно спасти. У меня словно мишень на спине нарисована.
– Эбби. – Он принимает сидячее положение и поворачивается ко мне. – Не делай этого. – Кладет руку мне на плечо и пытается привлечь к себе. – Я не… я просто… Я не ожидал от тебя подобного признания. Дай мне секунду.
Я высвобождаюсь из его объятия.
– Все в порядке. Жалость мне не нужна. И напыщенные речи тоже. Теперь у тебя есть все ответы.
– Не следовало мне так напирать, чтобы их узнать. Я и подумать не мог… – мямлит он, глядя на собственные зарытые в песок ступни.
Жалеет, что узнал.
Боль такая, будто у меня кусок сердца вырезали из груди. Удивительно, что оно до сих пор бьется. Я и сама жалею, что узнала о себе подобное.
– Все в порядке, – повторяю я, стремясь как можно скорее завершить этот разговор. Глупо было думать, что я могу вывалить подобное на него и ожидать понимания. Я была о Бене слишком хорошего мнения, ослепленная его влечением ко мне. На самом же деле это глубокое чувство явилось всего лишь плодом моего воображения. – Даже хорошо, что теперь ты знаешь. И понимаешь, почему мы не можем быть вместе.
Я спрыгиваю с шезлонга, но Бен, предвосхищая это, успевает подняться первым и схватить меня за руку. Долю мгновения мы стоим, глядя друг другу в глаза, и я вижу промелькнувшую по его лицу тень того парня, с кем я познакомилась этим летом. Того, кем я его считала.
– Эбби, перестань. Приди в себя. Твое признание ничего не меняет.
Его галантность меня убивает.
– Именно, что меняет, Бен. Для меня оно меняет все.
Я поспешно вырываю руку и бегу прочь по песку, не останавливаясь до тех пор, пока, совершенно запыхавшаяся и разбитая, не оказываюсь у дома Синтии.
Глава 29
Я сижу на веранде, зачарованно слушая мягкий рокот океана, пока не становится совсем темно. Сейчас я не в состоянии видеть ни Брук, ни Синтию. Не хочу пересказывать им объяснение с Беном и выслушивать сочувственные возгласы, не хочу видеть в глазах сестры осознание того, во что превратилась теперь моя жизнь. Вот так-то открывать кому-то правду.
Одного я не понимаю касательно этой болезни – всякий раз как человек восстанавливает подобие нормальной жизни (колледж, Бен), у него тут же все отбирают. Как будто доктор снова и снова открывает тот треклятый конверт.
Я точно знаю, что свободная воля – это чушь собачья. Моя судьба была предрешена в день моего рождения.
Когда я вхожу в коттедж, все уже удалились на покой. На цыпочках прокрадываюсь в свою спальню и нахожу Брук крепко спящей в моей постели. Она тихонько посапывает и постанывает, за что мы с мамой давно прозвали ее храпушей. Вот и сейчас, заслышав привычные звуки, я чувствую, что дома.
Рядом с ней лежит ее iPad – похоже, она читала перед сном. Когда я перекладываю его на ночной столик, экран оживает, и я вижу домашнюю страницу денверского фонда сбора средств в поддержку людей с болезнью Гентингтона. Брук и сама записалась. Более того, она стала сопредседателем этого мероприятия. Посмотрев другие открытые ею вкладки, я испытываю бурю эмоций. Здесь есть идеи по сбору денег, включающие продажу выпечки, эстафеты в грязи и запуск роликов в сети. На другой странице обнаруживается подписанная сестрой петиция с требованием, чтобы Конгресс принял закон, запрещающий страховочную дискриминацию для пациентов с болезнью Гентингтона. Вот уж поистине, даже несмотря на то, через что ей довелось пройти, Брук по-прежнему крепко держит жизнь за яичники.
Как же я ей благодарна! Практически все столпы, на которых основывалась моя жизнь, оказались разрушенными, и тут старшая сестра приезжает на Каталину. Она – единственный человек, который не предал меня ни при каких обстоятельствах, как бы яростно я ее ни отталкивала.
Вероятно, она единственная, кто останется со мной до самого конца.
Печально, но это правда. Из медицинских форумов я узнала, что чаще всего бремя по уходу за больным ложится на брата или сестру.
Тут я задумываюсь о Синтии и папе. Не придется ли и ей в какой-то момент взять на себя заботу о нем? Брук сказала, что хочет что-то о нем сообщить, и я понимаю, что придет время, когда я не смогу больше убегать от правды, и мне придется ее выслушать.
Я осторожно кладу iPad на тумбочку и ухожу в гостиную. Тут есть полка, на которой Синтия хранит свои доисторические фотоальбомы. Я никогда их не листала, зная, чьи снимки увижу в потрепанных пластиковых кармашках. Прямо сейчас мне до отвращения не хочется смотреть на отца.
Но нужно. Я быстро нахожу альбомы и на самой первой странице вижу совместное фото Синтии и отца.
Я внимательно всматриваюсь в его лицо, чего не делала более десяти лет. Разглядываю каждую черточку, выискивая отличия от того образа, который еще хранится в моей памяти, и задумываюсь о его судьбе.
Листая страницы, я добираюсь почти до конца альбома, и тут один снимок привлекает мое внимание.
Это семейная фотография из Диснейленда. Синтия держит на руках маленькую семилетнюю Брук. Я – совсем еще крошка – обвинительно тычу пальчиком в Золушку, мама прикрывает рот ладошкой, подавляя смех, а папа улыбается, глядя на меня так, будто мне только что присудили Нобелевскую премию мира.