Поэтому я с большой гордостью и чувством глубокого удовлетворения доказываю, что он ошибался.
— Ее зовут Эмери. Она владеет книжным магазином под названием Lit Happens, в который я хожу уже много лет. Она сказала, что ты был ее клиентом, и подумала, что я могу подойти для этой работы.
Губы Коула приоткрываются. Он моргает. Затем закрывает глаза, тяжело выдыхает и бормочет: — Черт.
Не такой реакции я ожидала.
— Что это значит?
— Я не клиент Эмери. Она моя невестка.
Краем глаза замечаю, что все, кто находится в кабинках, по-прежнему смотрят в нашу сторону, наблюдая за нашей маленькой драмой. Надеюсь, эти стеклянные стены звуконепроницаемы.
— Невестка?
Коул открывает глаза и смотрит на меня, кивая.
— Да. Она замужем за моим старшим братом, Каллумом.
— С какой стати она сказала мне, что ты ее клиент?
— Я полагаю, чтобы защитить меня.
Это немного задевает мои чувства. Неужели она думает, что я какая-то наемница?
— Почему тебе нужна защита?
Он проводит рукой по волосам и тяжело выдыхает.
— Это просто наша фишка. Наше семейное дело.
— Это не имеет для меня ни малейшего смысла.
Коул поворачивается и шагает по кабинету, уперев руки в бедра. Это небольшой офис, поэтому он разворачивается за считанные секунды, возвращается ко мне, затем делает еще один поворот и повторяет процесс.
Ненавижу себя за то, что заметила, как он красив. Какой мужественный. Как его темные волосы ложатся на воротник его бледно-голубой рубашки. Как выделяются вены на его предплечьях.
Как здорово его задница смотрится в этих черных брюках.
— Мы очень закрытые, — говорит он, продолжая ходить. — Нам приходится быть такими. Ты даже представить себе не можешь, какими мишенями мы являемся для всякого рода подонков, мошенников и аферистов. — Его голос понижается. — Похитителей.
Похитителей?
Вспоминаю, как все скрытно относились к этой работе, все соглашения о неразглашении, которые мне пришлось подписать, и обручи, через которые мне пришлось прыгать из-за пресловутой приверженности компании к конфиденциальности, и с замиранием в животе понимаю, о чем он говорит.
МакКорды — миллиардеры. Конечно, каждый хотел бы получить часть денег его семьи. Империи его семьи. От него самого.
Эмери просто проявляла осторожность.
То есть я знаю ее какое-то время, но мы не то, чтобы близкие подруги. Мы никогда не тусовались вместе. Она имела полное право быть осторожной. На ее месте я бы, наверное, поступила так же.
К сожалению, это понимание вытягивает из меня весь гнев, будто выдернули пробку. Я стою, гадая, должен ли кто-то из нас извиниться первым, и быстро решаю, что если он начнет, я последую его примеру.
— О. Понятно.
Он перестает вышагивать. Изучая мое лицо и, заостряет взгляд.
— Что ты поняла?
— Ничего.
Его выражение лица портится. Он складывает руки на груди и смотрит на меня исподлобья — привычка, из-за которой его могут скоро кастрировать.
— Это была просто фигура речи.
— Нет, не была.
— Да, так и было.
— Я знаю, что это неудобно для тебя, но я могу сказать, когда ты лжешь.
— Вздор.
— Это правда.
— Да? Как?
— У тебя странный голос.
— Нет, это не так.
— Да, это так. Ты становишься похожа на умирающего осла.
Коул говорит это, не меняя ни выражения лица, ни тона, но я знаю, что это оливковая ветвь. Это маленькое напоминание о нашей удивительной ночи вместе — его игривый способ сказать: ой, прости, я обвинил тебя в том, что ты расчетливая, жадная до золота шлюха, давай попробуем вести себя хорошо.
Но подождите, это может быть ловушкой. Он может пытаться проверить меня, чтобы узнать, буду ли я с ним флиртовать. Неужели он все еще думает, что я здесь только для того, чтобы его потрясти?
Или он ведет себя неуместно? Он надеется, что я буду стоять на коленях под его столом и делать ему еженедельный минет, а это его способ намекнуть на это?
Боже, как все запутано. Понятия не имею, как реагировать. Юмор? Возмущение? Презрение?
Чувствуя себя неловко, решаю, что если он будет хитрить и его невозможно будет уличить, то я поступлю также. Я сохраняю нейтральный голос и выражение лица, как будто мне скучен весь этот разговор.
— Осел не умирал. Ему вырвали зуб.
— Нет. Он умирал.
— Мне кажется, ты не так все помнишь.
— Я все прекрасно помню.
— Ты уверен?
— Я уверен.
— Какого цвета был чихуахуа?
— Чихуахуа была лысой.
— Какое животное хищник увидел в баре?
— Голубь. И я не сказал «хищник», я сказал «хищная ночная птица». И это было не в баре, а на поляне.
Мы смотрим друг на друга. Никто из нас не улыбается. В комнате душно и слишком тесно. Я понятия не имею, ссоримся мы или флиртуем. Мне более приятно делали корневые каналы.
— Хищная ночная птица? Значит, ты сова.
На его красивом лице появляется легкое выражение отвращения.
— Я не сова.
— Ты уверен? Ты чем-то напоминаешь сову.
— Чем же?
— Многим. Большие немигающие глаза. Коренастое тело. Шеи нет.
Коул прищуривается, глядя на меня. Я сопротивляюсь желанию высунуть язык.
Наше безвыходное положение прерывается, когда кто-то стучит в дверь. Мы поворачиваемся и видим молодого человека, стоящего снаружи. Он высокий, красивый и очень похож на Коула, только блондин. Широко улыбаясь, он поднимает руку и шевелит пальцами в знак приветствия.
Коул подходит к двери и открывает ее. По новому напряжению в его плечах вижу, что он раздражен этим приходом. Он грубо говорит стоящему снаружи мужчине: — Ты мне мешаешь.
— Да, я вижу. — Он усмехается, затем облокачивается на Коула и улыбается мне. — Привет. Я Картер, брат Коула. Я слышал, вы его новая помощница.
— Привет, Картер. Я Шэй. И да, я новая помощница вашего брата, но не уверена, надолго ли.
В ужасе Картер смотрит на Коула. Его тон становится обвиняющим.
— Еще нет и девяти часов! Через какое дерьмо ты уже заставил пройти эту бедную девушку?
Коул поворачивается и бросает на меня смертельный взгляд. Я отвечаю ему милой улыбкой.
По крайней мере, один из братьев МакКорд на моей стороне.
Как всегда, мой младший брат безупречно выбирает время.
Я отворачиваюсь от улыбающегося лица Шэй и говорю ему, чтобы он проваливал. Затем захлопываю дверь и снова поворачиваюсь к ней.
— У тебя отвратительная привычка, — замечает она, когда дверь с грохотом захлопывается.
— Одна из многих. Что ты имела в виду, говоря, что не уверена, как долго будешь моей помощницей?
Судя по выражению ее лица, Шэй считает меня абсолютным идиотом. Да еще и засранцем.
Сквозь стиснутые зубы говорю: — Что это за взгляд?
— Я понятия не имею, о чем ты говоришь.
Эта женщина. Эта упрямая, несносная женщина. Глубоко вздохнув, я начинаю считать до десяти. Дохожу только до двух, прежде чем срываюсь.
— Я не собираюсь тебя увольнять, если ты это имела в виду.
— Может быть, я не это имела в виду.
Когда лишь смотрю на нее с рычанием в груди, она сдается.
— Ладно, я это и имела в виду. А ты?
— Я только что сказал, что нет.
— Знаю, но я даю тебе шанс передумать.
— Почему я должен передумать?
Она снова бросает на меня взгляд «ты — идиот и мудак». Подозреваю, что это станет ее фирменным выражением. Я бы перекинул ее через колени и отшлепал, чтобы она запомнила навсегда, но чертовы стены сделаны из стекла.
И теперь она работает на меня. Я не могу отшлепать сотрудника.
Как бы мне этого ни хотелось.
Преодолеваю несколько шагов от двери до того места, где она стоит, наклоняюсь к ее лицу и говорю низким, нарочито спокойным голосом, глядя ей в глаза.
— Я не буду тебя увольнять. Ты собираешься уволиться?
Нахально и вызывающе Шэй поднимает подбородок.
— Нет.
Когда она вскидывает одну идеальную бровь, я отвечаю: — Ну, хорошо. Если ты так решила.
— Это мое решение.
— Отлично.
— Хорошо.
— Ну вот и все.
— Да.
— Так что приступай к работе.
— Так и планирую сделать.
— Когда?
— Как только какой-нибудь разумный человек, который не считает себя совой, покажет мне, что, черт возьми, я должна делать.
Я хочу отшлепать ее так сильно, что у меня чешется ладонь. Никто никогда не говорит со мной с таким неуважением. С ее терпким, воздушным тоном «да пошел ты». Никто.
Я гребаный финансовый директор!
Что-то в моем выражении лица заставляет ее снова улыбнуться. Что, конечно же, ужасно меня злит.
— Позволь мне кое-что прояснить, Шэй...
— Мисс Сандерс.
— Прости?
— Я предпочитаю, чтобы ты называл меня мисс Сандерс. Чтобы сохранить профессионализм.
Если к тому времени, как покину этот кабинет, я не вырву себе все волосы, это будет просто гребаным чудом.
Кроме того, я очень хочу ее поцеловать, а это проблематично на многих уровнях. Тем более что «поцеловать» — это эвфемизм для того, чтобы перегнуть ее через стол, сорвать с нее трусики, засунуть в нее мой твердый член и слушать, как она выкрикивает мое имя, когда кончает.
Ее глаза расширяются, а ресницы трепещут. Она прочищает горло и увлажняет губы.
— Почему ты так смотришь на меня?
Значит, Шэй, ты уже нервничаешь. Хорошо.
Моя улыбка зловещая.
— Ты не хочешь знать. Но вот что тебе стоит знать. У нас в компании строгая политика в отношении служебных романов. Особенно между начальниками и подчиненными. Они запрещены. Точка. Понятно?
— Я хорошо осведомлена. Мне пришлось прочитать все правила отдела кадров и подписать их, прежде чем приступить к работе. — Притворившись невинной, она добавляет: — Почему ты об этом заговорил?
Я говорю: — Ты прекрасно знаешь, почему.
Я имею в виду, что мне нужно увидеть твою реакцию. Мне нужно знать, думала ли ты обо мне так, как я навязчиво думал о тебе. Мне нужно знать, трогала ли ты себя, вспоминая ту ночь, как это делал я. Мне нужно знать, было ли это для тебя чем-то большим, чем случайный секс.