Когда ввожу в нее палец, она вздрагивает. Я добавляю еще один, и она стонет.
Я прижимаюсь ртом к ее уху и говорю сквозь стиснутые зубы.
— Ты будешь вести себя тихо, детка. Ты будешь хороШэй девочкой и примешь мой член прямо здесь, на этой лестничной клетке, а когда кончишь, не издашь ни единого гребаного звука. Поняла?
Она кивает, прикусив губу.
— Ремень.
Шэй судорожно пытается расстегнуть мой ремень, потому что моя рука все еще находится у нее между ног, и я трахаю ее пальцами, и ей это нравится.
— Молния.
Она расстегивает пуговицу на моей ширинке и тянет молнию вниз.
— Член.
Шэй просовывает руку в мои трусы и вытаскивает мой твердый ствол, сжимая его у основания. Ее рука так приятно обхватывает меня, что мне приходится подавить стон.
— Теперь подтяни ногу вверх и открой рот.
Она делает то, что ей говорят, закидывая согнутую ногу мне на талию. Я вытаскиваю пальцы из ее пизды и ввожу их ей в рот. Она автоматически начинает сосать, ее веки трепещут, закрываясь.
Богиня. Она чертова богиня. Как я мог подумать, что смогу устоять?
Когда она вылизывает мои пальцы от влаги, я приказываю: — А теперь введи в себя этот член.
Дрожа, Шэй направляет член, когда я подаюсь бедрами вперед. В тот момент, когда скользкое тепло обволакивает головку моего члена, я хватаю ее за бедра и делаю рывок.
Она задыхается и выгибается назад. Ее тело прижимается к моему. Шэй не кричит, но впивается ногтями в мышцы моей спины и вздрагивает.
Я просовываю руки под ее попку и кусаю ее за горло, когда снова наваливаюсь на нее, проникая все глубже в ее намокшую киску. Она тугая, горячая, как бархат, и я не могу насытиться.
Она произносит мое имя так тихо, но наслаждение, звучащее в ее голосе, оказывает глубокое воздействие. Это сводит меня с ума. Я вхожу в нее снова и снова, мои пальцы погружаются в ее плоть, а сердце бешено колотится.
Когда я наклоняюсь и покусываю ее твердый сосок через блузку и лифчик, она напрягается. Ее киска сжимается вокруг моего члена.
Ей это нравится.
Я прикусываю сильнее.
Шэй кончает, содрогаясь всем телом, затем начинает неистово двигать бедрами, а ее влагалище бьется в конвульсиях вокруг меня. Я удерживаю ее на весу, когда она оседает у стены. Она снова шепчет мое имя, и это меня губит.
Я опустошаю себя в ней, отдавая ей все, что не должен, включая свое черное сердце и растраченную душу.
По-прежнему находясь глубоко во мне, Коул целует меня в шею, а затем говорит таким низким и хриплым голосом, словно проглотил гравий.
— Хорошая девочка.
Задыхаясь, в бреду и все еще содрогаясь от удовольствия, я прижимаюсь к нему, пока он целует мою шею.
Я даже не очень-то держусь на ногах. Я балансирую на цыпочках, но Коул держит почти весь мой вес на своих руках. И это хорошо, потому что у меня кружится голова и меня трясет, а ноги слабы.
Он накрывает мой рот своим. Поцелуй глубокий и страстный, но не такой грубый, как когда он впервые ворвался в дверь на лестничной площадке. Он дышит так же тяжело, как и я.
Когда я открываю глаза, его также открыты. От выражения обожания в его взгляде я снова слабею.
— Ты такая красивая, — шепчет он неровным голосом. — Я никогда не видел ничего настолько красивого, как ты, детка. Ты — чертово произведение искусства.
Коул прижимает свои губы к моим в сладком, мягком поцелуе, который почему-то захватывает дух еще сильнее, чем его страстные поцелуи.
Я не уверена, что смогу говорить, даже если захочу. Поэтому молчу, пока он осторожно отстраняется от меня, поддерживая, когда шатаюсь. Я молчу, пока он поправляет одежду, застегивая молнию и ремень. Он приседает, чтобы поднять мои трусики, и я опираюсь на его плечи, чтобы сохранить равновесие, пока он натягивает их на мои ноги. Он встает, поправляет их на моих бедрах и разглаживает складки на юбке.
Затем Коул берет меня за подбородок и заглядывает в глаза.
— Не вытирайся.
Я облизываю губы и качаю головой, не понимая, что он имеет в виду.
— Не вытирай мою сперму. Я хочу, чтобы ты весь день сидела за своим столом, мокрая и липкая, и думала обо мне. Скажи мне, что так и будет.
Что такого в его голосе, что мне хочется перевернуться и выполнять его команды, как послушному маленькому щенку?
— Хорошо.
Коул гладит мои волосы, целует в лоб, затем берет меня за руку и ведет по лестнице на двадцать восьмой этаж. Наши шаги гулко отдаются от стен. Флуоресцентные лампы мерцают. Я настолько дезориентирована, что мне кажется, будто я нахожусь вне тела.
Когда мы выходим на лестничную площадку, он поворачивается ко мне и снова целует меня.
— Ты в порядке?
— Да. Нет. Понятия не имею. Что только что произошло?
Он притягивает меня к себе и зарывается носом в мои волосы.
— Ты знаешь, что произошло.
— Что это значит? Десять минут назад ты настаивал на том, чтобы я ушла от тебя.
Коул берет мое лицо в руки и заглядывает мне в глаза.
— И ты должна была это сделать.
Когда он больше ничего не добавляет, я вздыхаю.
— Помнишь, как я сказала тебе в баре в тот первый вечер, что ты самый раздражающий мужчина, которого я когда-либо встречала?
Его полные губы изгибаются в улыбке.
— Я все помню. А теперь приступай к работе.
Понизив голос, говорю: — А если кто-то спросит меня о Дилане? Что мне ответить?
— Никто не будет спрашивать о нем.
— Почему ты так уверен?
— Об этом позаботились.
— О, отлично. Не мог бы ты выражаться немного более загадочно? Это было не слишком таинственно.
Коул целует меня в лоб, потом в каждую щеку, потом в губы, как будто это какое-то официальное благословение мафиози из фильма «Крестный отец».
— Тебе не нужно ни о чем беспокоиться, детка. Тебе больше никогда не придется ни о чем беспокоиться.
Он открывает дверь и осторожно проталкивает меня в нее. Затем отворачивается, позволяя двери закрыться за ним с металлическим лязгом.
Я стою и слушаю, как его шаги удаляются по цементной лестнице, и снова чувствую себя не в своей тарелке, как будто наблюдаю за всем этим во сне.
«Тебе больше никогда не придется ни о чем беспокоиться».
Что это может означать? Это может быть что угодно — от принудительной лоботомии до выплаты всех моих кредитных карт и автокредита.
В кабинках по-прежнему никого нет. Часы на стене показывают шесть тридцать, так что у меня еще полно времени, прежде чем кто-нибудь появится. Пошатываясь, я иду в дамскую комнату, чтобы поправить прическу и макияж. Затем возвращаюсь в свой кабинет и сажусь за стол.
Сейчас шесть тридцать семь, и я не представляю, как мне прожить этот день.
Решив выпить чашку кофе, отправляюсь в комнату отдыха. К моему удивлению, Симона стоит за стойкой и готовит чашку чая. Одетая в великолепный изумрудно-зеленый костюм, который подчеркивает ее кремовый цвет лица, она поднимает глаза и улыбается.
— Доброе утро, Шэй.
— Доброе утро. Вы пришли рано.
— По понедельникам я люблю начинать пораньше. Как прошли выходные?
Я замираю, затем натягиваю улыбку.
— Отлично. А ваши?
Она пожимает плечами, макая чайный пакетик в свою кружку.
— Расслаблялась. Я читала, смотрела Netflix. Возилась в саду. Кстати, Дилан неожиданно уволился в выходные, так что вам, возможно, придется взять на себя часть его работы, пока мы не найдем ему замену. Я постараюсь сделать это как можно быстрее. Я знаю, что у вас и так полно дел.
У меня перехватывает дыхание. Сердце сбивается с ритма, а затем начинает колотиться. Я нервно сглатываю.
— Дилан уволился?
— Ммм. Оставил мне голосовое сообщение. Не очень профессионально, но ничего удивительного. У него давно были какие-то проблемы.
Мои мысли бешено несутся. Не знаю, как я должна вести себя спокойно и собранно, когда все внутри меня мечется в кричащей суматохе, но мне удается вымолвить хоть слово.
— Проблемы?
Она вынимает чайный пакетик, выжимает его ложкой, кладет на маленький керамический держатель в форме четырехлистного клевера на столешнице, затем берет кружку и смотрит на меня.
— Межличностные проблемы с персоналом. Его не любили. Я уверена, что его не хватятся.
Ее голос ровный, но взгляд пристальный. Симона потягивает чай, глядя на меня поверх ободка, а я изо всех сил стараюсь сделать свое лицо безэмоциональной маской.
Она знает.
Мало того, она без запинки рассказала выдуманную историю о том, что он уволился по телефону, что впечатляет по нескольким причинам, но в основном потому, что Симона может заявить, что случайно удалила сообщение, если кто-то из правоохранительных органов попросит его прослушать.
Я стараюсь дышать ровно. Смотреть ей в глаза — одно из самых сложных дел, которые я когда-либо делала.
— Понимаю, — тихо говорю я. — Что ж. Я... я буду рада помочь, чем смогу.
Симона опускает кружку и улыбается.
— Спасибо.
Затем она идет к двери, ненадолго останавливаясь, чтобы коснуться моего плеча, когда проходит мимо.
Такое же короткое прикосновение Коул подарил Челси в субботу утром в моей квартире.
Признание совместного сговора.
Не могу понять, становится ли от этого лучше или хуже.
В копировальной комнате после обеда я подслушала разговор двух женщин, младших бухгалтеров, о Дилане.
— Слава Богу, он ушел. Он меня пугал.
— Я знаю, правда? Меня тоже. Он постоянно приглашал меня выпить, даже после того, как я сказала ему, что у меня есть парень. У него хватило наглости сказать, что моему парню не обязательно об этом знать.
— Мишель сказала, что однажды ночью он загнал ее в угол на парковке. Она очень испугалась.
— Что случилось?
— Она работала допоздна. Вышла и обнаружила, что он ждет ее у машины. Вокруг никого не было, только он один. Дилан припарковался позади нее, перегородив ей дорогу. Открыл пассажирскую дверь, как будто собирался затолкнуть ее внутрь.