Единственное, что есть в достатке, — это холодный воздух.
Я открываю одну из банок с протеиновыми коктейлями и нюхаю, тут же жалея об этом. Содержимое пахнет грязью и капустой, а это значит, что оно, скорее всего, полезно. Я ставлю ее обратно и беру один из контейнеров со стейком и картофелем, затем роюсь в ящиках, пока не нахожу вилку.
Стоя у кухонного острова, я ем холодный стейк и с каждой секундой расстраиваюсь все больше.
Он оставил меня здесь одну.
Он бросил меня.
Я сердито жую мясо, когда в дверь входит Коул.
Как гробовщик, он одет во все черное. Костюм, рубашка, галстук. На сером кожаном портфеле, который он держит в руках, есть странное темное пятно сверху и сбоку, а также узор в виде брызг, похожий на абстрактное искусство.
Коул ставит портфель на стойку рядом с холодильником, затем поворачивается ко мне, выражение его лица пустое.
— Привет.
— Привет.
— Ты в порядке?
— Да. А ты?
— Да.
Его энергия странная. Он кажется спокойным, но это похоже на спокойствие, которое наступает после тяжелой тренировки, когда ты выложился физически, а разум остался ясным.
Костяшки пальцев обеих рук черно-синие.
Мое сердце начинает колотиться. Я медленно откладываю вилку, глядя на ушибленные руки и заживающие царапины, оставшиеся с того утра, когда он сказал, что Дилана уволили, большинство из которых снова открылись и сочатся кровью.
— Коул?
— Тебе лучше не знать.
— Забавно, потому что я как раз думала, что хочу.
Он не отвечает. Просто стоит и смотрит на меня со своим странным, нервирующим спокойствием.
— Ты сказал, что доверяешь мне.
— Доверяю.
— Так расскажи мне, что это за работа, которая была настолько важна, что тебе пришлось уйти посреди ночи и оставить свои руки в таком состоянии.
— Это был кадровый вопрос.
— Кадровый вопрос. Как это было с Диланом?
Он ничего не говорит.
— Что ты делал в темноте, пока я здесь спала? Расскажи мне.
По-прежнему ничего. До моего носа доносится слабый запах сигаретного дыма.
Его странное спокойствие заразило меня, потому что я должна была бы испугаться, но не испугалась. Единственная физическая реакция, которая у меня пока есть, — это ускоренное сердцебиение.
— Я не знала, что ты куришь, Коул.
— Я не курю.
— Просто вышел побить деревья, да? Побоксировал с приятелем в спортзале?
— Нет.
— Ну а что?
— Я не могу тебе сказать.
— Почему?
— Потому что я не могу допустить, чтобы ты меня ненавидела. Если бы ты меня ненавидела, это бы меня убило. Я могу справиться со всем, кроме этого.
Я смотрю на него, такого спокойного и красивого, такого странного и загадочного, и чувствую, как от него исходит такая явная опасность, что она пронизывает воздух вокруг него, и понимаю, что этот мужчина, стоящий передо мной, способен на все.
Включая крайнее насилие.
Я знала это и раньше, но теперь понимаю это по-другому. Коул не только способен на насилие, он выходит на улицу и ищет его. Он ходит с ним в темноте, держа его за руку. Он готовится к нему, о чем свидетельствует тот портфель со зловещим пятном и все инструменты, которые в нем находятся.
И, если я не ошибаюсь, какая-то часть его самого тоже получает от этого удовольствие.
Мой голос звучит тихо в тишине кухни.
— Ты кого-то убил?
Коул смотрит на меня, его тело неподвижно, а синие глаза сверкают.
Его молчание говорит о многом.
Я жду, когда придет страх. Или шок. Ни то, ни другое не приходит. А это значит, что я забралась слишком далеко в эту кроличью нору, чтобы найти выход.
Я люблю его, монстр он или нет.
Не сводя с него взгляда, я говорю: — Я никогда не буду тебя ненавидеть. Неважно, что ты сделал. Неважно, будешь ли ты продолжать это делать. Я не буду ненавидеть тебя, потому что не могу, Коул. Мое сердце не позволит мне. Что бы ни случилось сегодня, это не изменит моих чувств. Может, и должно, но не меняет, и это правда.
Наконец его странное самообладание нарушается. Он закрывает глаза, сжимает челюсти и сглатывает. Его правая рука дрожит, затем замирает. Голос становится хриплым.
— Ты не можешь так думать.
— Ты знаешь, что я так думаю.
— Ты не понимаешь, что говоришь.
— Я ненавижу, когда ты со мной так разговариваешь. Позволь мне кое-что у тебя спросить. Последний вопрос по этому поводу, обещаю.
Коул открывает глаза и смотрит на меня. Его взгляд прожигает меня до мозга костей.
Я показываю на его руку.
— Ты сделал это с кем-то плохим? Да или нет.
На этот раз он отвечает сразу.
— Да.
— Я так и думала. А теперь скажи, у тебя болит что-нибудь еще, кроме рук?
Когда Коул качает головой, я выдыхаю с облегчением.
— Хорошо. Теперь, когда мы все выяснили, давай съедим этот стейк, а потом вернемся в постель. Не знаю, как ты, а я устала.
Когда он не сдвигается ни на дюйм, я начинаю терять терпение.
— Не стой здесь и не смотри на меня так, будто я говорю на латыни. Подойди сюда и поешь.
Когда Коул по-прежнему не двигается, я отрезаю кусочек мяса и подношу к нему, держа его у рта.
Нахмурив брови, он пристально смотрит на меня.
— Пожалуйста, не заставляй меня делать звук поезда «чух-чух», чтобы заставить тебя открыть рот. Это будет унизительно для нас обоих.
Он выхватывает вилку из моих рук, откладывает ее на столешницу и берет мое лицо в свои ладони.
— Это не та битва, которую ты выиграешь. Мы не можем быть вместе.
— Я ничего не говорила о том, что мы будем вместе. Я сказала съесть стейк.
Когда Коул не отвечает, я закрываю глаза и вздыхаю.
— Послушай. Ничего не изменилось. Все это невозможно. Я понимаю это. Утром ты отвезешь меня домой, и мы вернемся к тому, что будем жить отдельно друг от друга и делать вид, что между нами ничего нет, когда мы видимся на работе. Но сейчас просто съешь этот чертов стейк.
Я открываю глаза и встречаю его горящий взгляд.
— Хорошо?
Его выражение лица не поддается описанию. Иногда для вещей не хватает слов, и это один из таких случаев.
Я знаю, что Коул не сердится на меня. Скорее, он встретил кого-то из другого мира, кого отчаянно пытается понять, но не может, потому что не говорит на их языке.
— Знаю, что в этом нет смысла. Я тоже этого не понимаю. Я просто так чувствую. Ты мог бы попросить меня сесть за руль твоей машины для побега, и я бы согласилась. Ты мог бы попросить меня соврать ФБР, и я бы согласилась. Только, пожалуйста, не проси меня помочь тебе закопать тело, потому что копать большую яму, наверное, очень тяжело, а у меня не такие сильные руки, как должны быть.
Он глотает. Потом трясет головой. Видно, что ему тяжело.
Поэтому я поворачиваюсь к стойке и беру вилку. Отделяю кусок стейка и подношу его к губам.
— Ешь, милый. Это сделает меня счастливой.
Коул открывает рот и берет мясо, а затем стоит, как будто его ударило током, и жует.
— Мне нравится, когда ты послушный.
— Не привыкай к этому.
— Не буду. Хочешь еще?
Уставившись на мои губы, он кивает.
Я беру контейнер с острова, затем возвращаюсь и встаю перед ним, держа в руках еще один кусочек мяса. Я подношу его к губам. Он открывает рот и берет его.
Мы смотрим друг на друга в гробовом молчании, пока он не проглатывает.
— Еще?
Он кивает.
Когда я на этот раз подношу мясо к его рту, Коул обхватывает меня руками за талию и притягивает к себе. Я отдаю ему стейк, наблюдая, как пульс бьется на его шее. Его член все сильнее упирается в мое бедро.
Я шепчу: — Тебе нравится, когда я тебя кормлю.
— Да.
Его голос хриплый. Дыхание неровное. Зрачки быстро расширяются.
Он — человек, который совершает плохие поступки в темноте, как будто это очередной рабочий день, и возвращается домой немного уставшим, но собранным. Но стоит проявить к нему немного нежности, и он рассыпается, как песочный замок под ударами волн.
Как и мое сердце, наблюдая, как он распадается на части из-за меня.
Я ставлю контейнер на стойку, поворачиваюсь к нему, провожу руками по его груди и смотрю ему в глаза.
— Я думаю, что ты прекрасен. Все твои части. Все твои осколки. Они прекрасны для меня, как и ты. Так что, если у меня больше не будет возможности сказать тебе это, я говорю тебе сейчас, что если ты и твои монстры когда-нибудь решите, что вам нужен дом, то у вас есть дом во мне.
Коул молчит. Я и не ждала ответа.
Он слишком занят борьбой со своими демонами.
Я кормлю его оставшимся мясом из контейнера, а затем мы возвращаемся наверх и ложимся спать.
Ближе к утру начинается дождь.
Я лежу без сна уже несколько часов. Шэй мирно спит рядом со мной. Я лежу на спине. Она лежит на боку, обнимая меня, одна нога перекинута через мою, рука лежит на моей груди, ее голова покоится на моем плече.
Она знает, кто я, но все равно спит как младенец. Спит и обнимает меня, словно это я нуждаюсь в защите, а не наоборот.
Как это возможно?
Что это значит?
Она не умственно отсталая. Она не отрицает. Она ничего не отрицает, но полностью принимает, и в этом нет ни капли гребаного смысла.
Эмилиано называет меня волком.
Мои сотрудники называют меня Гринчем.
Аксель называет меня Испарителем. Или братаном, что на британском жаргоне означает «брат», когда он проявляет великодушие.
Другие люди называют меня другими прозвищами, ни одно из которых не является лестным, но Шэй называет меня милым и прекрасным и кормит стейком с кончиков пальцев, как будто я раненое животное, которое она принесла домой, чтобы вылечить.
Это не может быть так просто.
Такие вещи не существуют между такими людьми, как мы.
Правда?
Я поворачиваю голову и смотрю на нее, такую спокойную во сне. Доверяющую мне. Мне, человеку, который пришел ночью, а в ушах у него все еще звучали крики другого человека. Она посмотрела на меня, поняла и сделала невозможное.