Я ужасно скучаю по вам.
Единственное, что делает это терпимым, — знание, что вы все еще где-то там. Ну, более терпимым, во всяком случае. Сейчас мне кажется, что я иду одна в темноте, даже не пытаясь искать свет в конце туннеля, потому что знаю, что его там нет.
Надеюсь, вы не забудете меня. Потому что вы вырезали свое имя в моем сердце, и оно останется там навсегда.
Ваша навеки,
Мисс Сандерс
После ухода Скотти звоню Челси. Она берет трубку на первом же гудке.
— Привет. В последнее время от тебя ничего не слышно. Ты в порядке?
— Я выживаю. А ты?
— Немного лучше, чем ты.
Мы молчим немного, а потом она говорит: — Не хочешь выпить вместе?
— Я думала, ты никогда не спросишь.
— Отлично, завтра у меня выходной. Как насчет шести часов?
— Идеально.
— Где?
— Я кое-куда хочу пойти, но боюсь, что ты откажешься.
Она смеется.
— Когда, черт возьми, я тебе отказывала?
Я улыбаюсь, впервые за долгое время. Когда я говорю ей, где я хочу встретиться, она не упускает ни одного шанса.
— Хорошо. Увидимся.
— Увидимся. Я люблю тебя, Челси.
Она делает паузу. А когда снова заговаривает, ее голос звучит мягко и слегка дрожит.
— Я тоже люблю тебя, дурочка.
Вешаю трубку, и стараюсь не расплакаться.
Следующим вечером мы сидим за столиком посреди бара отеля в Беверли-Хиллз, где я впервые встретила Коула.
Потому что, видимо, термин «жаждущий наказания»16 был придуман для меня.
Мы заказали напитки прямо в баре, а не попросили официантку принести их нам — новая паранойя, от которой вряд ли кто-то из нас когда-нибудь избавится. Я взяла виски, Челси — «Маргариту», и мы почувствовали себя как в старые добрые времена.
Или, по крайней мере, в основном так и есть. За исключением дыры в груди, где раньше было сердце.
— Рассказывай, — говорит она, потягивая свой напиток. — Что нового?
Я излагаю ей сокращенную версию своего телефонного разговора с Коулом. От этого у нее загораются глаза. Она хмурится.
— Я слышала, что у него травма крестцового отдела позвоночника.
— Если бы я говорила на языке медсестер скорой помощи, я бы поняла, что ты имеешь в виду.
— Учитывая его положение, в больнице все было строго засекречено, но медсестра из отделения реанимации сказала одной из знакомых мне медсестер в педиатрии, что у пациента, которого они назвали Мистер Биг, была травма крестца. Любая травма позвоночника в той или иной степени серьезна, но из всех видов эта считается наименее серьезной. Многие пациенты могут ходить.
Я чуть не подавилась виски.
— Ходить?
— Все зависит от человека и степени повреждения нервов, но... да.
Мое сердце бьется так сильно, что я прижимаю руку к груди, чтобы замедлить его.
— Тогда я не думаю, что дело в этом. Он сказал так, будто ниже пояса ничего не работает.
— Я бы зашла и посмотрела его карту для тебя, но все отслеживается в системе. Меня бы уволили, если бы поймали. Нам не разрешено получать информацию о пациентах, за которыми мы непосредственно не ухаживаем.
— Я бы никогда не попросила тебя об этом.
Челси улыбается.
— Ты бы точно попросила, и ты это знаешь.
— Да. Я бы попросила. Но не буду. Если бы тебя уволили, это стало бы вишенкой на торте моего полного фиаско. — Я вздыхаю и делаю еще один глоток виски. — Так если его присутствие было такой большой тайной, то откуда они узнали, что его зовут мистер Биг?
— О, он получил это прозвище не потому, что он МакКорд. Он получил его потому, что у него такой большой. Ассистентка, которая меняла ему постельное белье, начала называть его Мистер Биг в первую же ночь, когда он поступил в больницу.
Я в ужасе смотрю на нее.
Через мгновение Челси говорит: — По крайней мере, они не называли его мистером Шримпи. Или Бумаванг17, если он был кривой. Я слышала и такое.
— Боже мой. Напомни мне больше никогда не заходить в больницу.
Она стучит костяшками пальцев по столу.
— Постучи по дереву.
Некоторое время мы сидим в тишине, потягивая напитки. Потом она говорит: — Как дела у твоей мамы?
— Теперь мы разговариваем каждое воскресенье. Она все еще не пьет. Я все жду, когда грянет гром, но пока все хорошо. Я собираюсь встретиться с ней на День благодарения.
Челси протягивает руку и сжимает мою ладонь.
— Хорошо. Нет худа без добра, верно?
Я выдыхаю и пожимаю плечами.
— Ага. Ты разговаривала с Джен или Энджел в последнее время? Я была так погружена в свой собственный маленький пузырь, что не выходила на связь.
Челси не отвечает. Я поднимаю на нее взгляд, и она смотрит на меня через плечо большими округлившимися глазами.
— Что случилось?
Она слабо говорит: — Тебе лучше повернуться.
Нахмурившись, я оглядываюсь через плечо. Потом вижу, на что она смотрит, и у меня сводит желудок, легкие сжимаются, а пульс подскакивает.
Темноволосый мужчина в кабинке великолепен, но с одного взгляда я понимаю, что от него одни неприятности. Волк в овечьей шкуре. В консервативном черном костюме и белой рубашке он мог бы быть любым другим бизнесменом, наслаждающимся выпивкой с друзьями после работы.
Вот только он один.
И он не получает удовольствия.
Мужчина выглядит так, как чувствую себя я: несчастным.
На глаза наворачиваются слезы. Грудь сжимается. Со шрамом на лице и коротко подстриженными волосами, как у Акселя, он выглядит так же, как и в последний раз, когда я его видела, но в то же время совсем по-другому.
Он похудел. Бледнее. Но, боже мой, как горят эти синие глаза.
Справа от его кабинки стоит пустая инвалидная коляска.
Я вскакиваю на ноги, не успев принять осознанное решение. Бегу через бар, уворачиваясь от столиков и чуть не сбив с ног официанта, а затем бросаюсь в распростертые объятия Коула и заливаюсь слезами.
Я плачу и плачу, пока он крепко держит меня, укачивая и повторяя мое имя снова и снова, как молитву.
Все еще всхлипывая, я говорю: — Это ты. Ты здесь. Как ты здесь оказался?
Он отвечает голосом, невероятно теплым и мягким.
— Я наконец понял, что никогда не избавлюсь от тебя. Я знал, что ты будешь возвращаться, как плесень. О, и Скотти прислал мне твою записку с курьером. Я решил, что раз уж я вырезал свое имя на твоем сердце, то должен на него претендовать.
Я хочу стукнуть кулаком по его плечу, но вместо этого прижимаюсь к нему, испытывая облегчение и эйфорию.
— Но как ты здесь оказался?
— Просто повезло со временем, наверное.
С мокрым лицом и икотой я отстраняюсь и смотрю на него.
Его улыбка легкая и невероятно красивая.
— Ладно, хорошо, я позвонил шефу и попросил его приставить к тебе одного из его ребят.
— Его ребята? Ты имеешь в виду шефа полиции?
— Да.
— Ты заставил полицию следить за мной?
— Это звучит плохо, когда ты это говоришь.
— Потому что это плохо!
— Это был всего один раз. Я просто хотел узнать, где ты будешь сегодня, чтобы сделать тебе сюрприз.
— Вздор!
Коул вздыхает.
— Не прошло и двух минут, а ты уже кричишь на меня.
Я решила, что разозлюсь позже. Сейчас я слишком ошеломлена, чтобы сделать хоть что-то, кроме как взять его лицо в руки и поцеловать.
Прижимаясь к моему рту, он бормочет: — Я в полной заднице, детка. Я действительно в полной заднице.
— Мне все равно. Прекрати болтать и поцелуй меня.
— Это будет нелегко. У меня впереди долгий путь. Я никогда не стану таким, как прежде.
— Ты жив, Коул. Ты жив, и я люблю тебя. Все остальное — мелочи.
Я целую его в обе щеки, не обращая внимания на то, что люди, скорее всего, смотрят на нас, или на то, что наша жизнь станет сложнее, или на то, что я, возможно, больше никогда не почувствую его внутри себя.
Единственное, что меня волнует, — это он.
Через мгновение я перестаю его целовать и хмурюсь.
— Коул?
— Да, детка?
— Ты случайно не забыл вытащить что-нибудь из карманов?
— Нет. А что?
— Просто что-то тычет меня в задницу.
Когда он улыбается знающей улыбкой, у меня перехватывает дыхание.
— Но я думала... ты сказал...
— Единственный раз такое случилось, когда медбрат мыл меня губкой в больнице. Это было довольно неловко, но он сказал, чтобы я не беспокоился об этом. — Его улыбка становится шире. — Он был довольно милым. Гораздо симпатичнее, чем лысая чихуахуа.
Я снова плачу. Плачу и смеюсь одновременно. Потом Коул тоже плачет, целует меня и снова и снова говорит, что любит меня.
И что я совсем не похожа на лысую чихуахуа, ни капельки.
Коул
Два месяца спустя
Меня заводят мелочи. Интимные мелочи, которые не видит никто, кроме меня.
Как Шэй выглядит, когда просыпается утром. Как она расчесывает волосы, наносит макияж, зевает поздно вечером, когда хочет спать, закрывает глаза, когда делает первый глоток утреннего кофе.
Как она улыбается, когда я прикасаюсь к ней.
Как она вздыхает, когда я ее целую.
Как она плачет после того, как кончает.
Чаще всего я пользуюсь пальцами или языком, но эти маленькие голубые таблетки очень кстати. Боже, благослови большую фармацевтику.
Если бы только они могли создать лекарство, которое заставило бы меня ходить, как раньше, я был бы готов.
— Милый, будь осторожен.
— Я в порядке.
— Я знаю, что ты в порядке, но доктор сказал не спешить.
— Черепахи двигаются быстрее, чем я.
— Но ты не используешь свои ходунки!
Тяжело опираясь на трость, я смотрю на нее.
— Любимая.
— Да?
— Пожалуйста, помолчи и позволь мне сделать это.
Шэй делает глубокий вдох и кивает. Затем, практически вибрируя от волнения, она прикусывает нижнюю губу и смотрит, как я медленно ползу по ковру гостиной к своему креслу на колесиках.
Мои ноги словно налились свинцом.