«Обличали безродных космополитов, — писал Тендряков. — Называли имена, раскрывали скобки, вспоминали, что такой-то, имярек, лет двадцать тому назад непочтительно отзывался о Маяковском, такой-то нападал на Макаренко, такой-то травил великомученика нашей литературы Николая Островского, кого даже враги называли “святым”. И прокурорскими голосами читались выдержки из давным-давно забытых статей. Из зала неслись накалённые голоса:
— Позор!! Позор!!
От обличённых преступников требовали покаяния, тащили их на трибуну. Они, бледные, потные, помятые, прятали глаза, невнятно оправдывались.
— Позор!! Позор!! — Клич, взывающий к мести.
По всей стране идёт облава на космополитов. Тому, кто желает проявить себя любыми путями, как упустить удобную жертву, как не крикнуть: “Ату его!”».
Не обошла «охота» и Литинститут. В конце 1947 года арестовали студента Наума Коржавина — Эмку Манделя, как его называли по настоящей фамилии. Он жил в одном общежитии с Расулом Гамзатовым. Друзья считали Эмку почти гением. Многие знали его стихи, которые теперь обретали ореол пророческих:
От судьбы никуда не уйти,
Ты доставлен по списку, как прочий.
И теперь ты укладчик пути.
Матерящийся чернорабочий.
А вокруг только посвист зимы,
Только поле, где воет волчица,
Чтобы в жизни ни значили мы,
А для треста мы все единицы...
В обществе царила гнетущая атмосфера. Подозрительность, доносительство, непонимание происходящего — всё это отразилось в том, как Тендряков описал потрясший студентов ночной арест в подвальном общежитии:
«Эмка натягивает свою знаменитую шинель-пелеринку, нахлобучивает на голову будёновку. С потным, сведённым в подслеповатом сощуре лицом, всклокоченный, он застывает на секунду, озирается и вдруг убито объявляет:
— А я только теперь марксизм по-настоящему понимать начал...
Я всё ещё ощущал на щеке влажный Эмкин поцелуй. Как два куска в горле, застряли во мне два чувства: щемящая жалость к Эмке и замораживающая настороженность к нему. Нелепый, беспомощный, такого — в тюрьму: пропадёт. А что, если он лишь с виду прост и неуклюж?.. Что, если это гениальный актёр?.. Не с Иудой ли Искариотом я только что нежно обнимался? Влажный поцелуй на щеке...
— А я что говорил! — подал голос проснувшийся в своём углу во время ареста Тихий Гришка. — Талант — она штука опасная!»
Через год, когда СССР испытал свою атомную бомбу, доказав если не своё первенство, то, по крайней мере, равенство с Западом в этом жизненно важном вопросе, охота на космополитов прекратилась. От той смутной поры осталось лишь анекдотично-знаменитое «Россия — родина слонов».
Прошло почти десять лет, пока «социально опасный элемент» Коржавин был реабилитирован и вернулся доучиваться в Литературный институт.
Друзьям его не хватало. И они часто вспоминали стихи Эмки Манделя «Знамёна»:
Иначе писать
не могу и не стану я.
Но только скажу,
что несчастная мать.
А может,
пойти и поднять восстание?
Но против кого его поднимать?
Мне нечего будет
сказать на митинге.
А надо звать их —
молчать нельзя ж!
А он сидит, очкастый и сытенький,
Заткнувши за ухо карандаш...
Людей, думавших не как велено, было много. Освобождая Европу от фашизма, советские воины видели не только его последствия и преступления, они увидели жизнь простых европейцев, которая явно отличалась от жизни рядовых граждан в СССР. Там всё было устроено иначе, люди жили лучше, по крайней мере, до войны, это бросалось в глаза. И у них было больше свободы. Империализм, конечно, их угнетал, но угнетал как-то гуманно, так, что против него не восставали. Вернувшиеся с войны были чем-то похожи на русскую армию, вернувшуюся из Европы после победы над Наполеоном. Дав свободу другим, они не обрели её на родине. Тогда это обернулось восстанием декабристов.
Война с Германией кончилась победой, война с народом продолжалась, но победить в ней было нельзя.
Возможно, ощущение себя как национального поэта, ответственность перед своей миссией в литературе и спасли Расула Гамзатова в те мрачные годы. Он не понимал или отказывался понимать происходящее вокруг. Ему не хотелось тратить время на политику, которая от него не зависела. По-русски он предпочитал читать не лозунги, а прекрасную русскую поэзию.
Позже он напишет в поэме «Времена и дороги»:
Не в восемнадцатом родился я году,
И не успел к зиновьевским расстрелам.
В тридцать седьмом мы дружно гимны пели,
Мальчишки, не понявшие беду.
В сорок девятом были рукописи целы,
В космополиты я не угодил.
С авангардистами я тоже не дружил,
И кулаками вождь в меня не целил...[40]
КНИГА В «МОЛОДОЙ ГВАРДИИ»
Азербайджанский поэт Наби Хазри, тоже учившийся в те годы в Литинституте, вспоминал:
«Москва... Тверской бульвар. Знаменитый дом Герцена. Литературный институт имени Горького. Как шумно бывало в тесных институтских коридорах во время перерывов!.. Разговоры... Смех... Стихи... Споры до хрипоты... Мы, новички, смотрели на старшекурсников, как на кумиров, как на пророков. И первым кумиром моим в Москве из сынов Кавказской земли стал Расул Гамзатов. Он неизменно обрастал ватагами студентов. Он покорял всех своим остроумием, сочными рассказами, стихами. Куда ни пойдёт — всюду за ним потянутся. Радостно, восторженно. В ту пору иней ещё не тронул его волос. Длинные чёрные пряди ниспадали на глаза. Худощавый. Быстрый, как ястреб».
Вышедшая в Махачкале книга сделала Расула Гамзатова известным на родине и в институте. Но он жаждал настоящей популярности, мечтал о славе, которая вот-вот должна была вознести его на поэтические вершины.
Он писал много, иногда в ущерб учёбе. Но что он мог поделать, если его переполняли идеи и чувства, и тетради заполнялись стихами, не оставляя места для скучных конспектов.
Теперь у него и переводчиков стало больше. Начал переводить Владлен Бахнов, тоже учившийся в Литинституте. Он, как и Гамзатов, склонен к юмору, писал эстрадные миниатюры для популярнейших тогда Тарапуньки и Штепселя и Аркадия Райкина. А его весёлую песенку о студентах поют и поныне:
От Евы и Адама
Пошёл народ упрямый,
Нигде не унывающий народ.
Студент бывает весел
От сессии до сессии,
А сессия всего два раза в год.
Что за предрассудки
Есть три раза в сутки
И ложиться в тёплую кровать?!..
Замечательно переводила Гамзатова Ирина Снегова. Иногда она в соавторстве с Еленой Николаевской превращала аварский стих в русскую лирику.
Снегова училась в семинаре Ильи Сельвинского и Веры Звягинцевой. Сельвинский перевёл первую поэму Гамзатова, а теперь и Звягинцева начала переводить аварского поэта. Перевод стихотворения, которое Расул Гамзатов посвятил своей избраннице Патимат Юсуповой, обозначив это лишь буквами «П. Ю.», Вере Звягинцевой особенно удался. Его и сегодня исполняют со сцены:
Дождик за окном — о тебе я думаю,
Снег в саду ночном — о тебе я думаю.
Ясно на заре — о тебе я думаю,
Лето на дворе — о тебе я думаю.
Птицы прилетят — о тебе я думаю,
Улетят назад — о тебе я думаю...
«Песни гор» — так называлась книга Расула Гамзатова, вышедшая в 1949 году в Москве.
Свой первый московский договор на издание книги Расул Гамзатов заключил с издательством «Молодая гвардия». Образованное в 1922 году, оно было одним из главных в стране, выпуская множество книг, журналов и газет. Попасть в авторы «Молодой гвардии» означало войти в круг настоящих писателей, обратить на себя внимание прессы и читающей публики.
Солидное издательство поверило в молодого автора и не ошиблось. В последующие годы в «Молодой гвардии» вышло множество книг Расула Гамзатова. Сотрудничество было долгим и плодотворным. Последний договор, подписанный поэтом, тоже был с «Молодой гвардией».
Книгу Гамзатова заметили. Многое перепечатали газеты и журналы. Стихотворение «Горцы у Ленина» на долгие годы стало в Дагестане почти классикой, а фотография Ленина с его автографом — национальной реликвией.
Им казалось:
Он был выше сосен и гор,
Вынет шашку —
Враги разбегаются в страхе,
Им казалось, что острый, как лезвие, взор
И блестит и горит из-под чёрной папахи.
И когда собрались в путь-дорогу к нему,
Снарядились в столицу послы Дагестана,
Насекли кубачинцы
Огромную шашку ему
И в Анди приготовили
Бурку на великана...[41]
Одним из первых отозвался на книгу Ярослав Смеляков:
«Безусловно, Расул Гамзатов очень талантливый поэт. Я эти два слова “талантливый” и “очень” не часто употребляю. Мне трудно определить всю самобытность, так как я ни малейшего представления не имею о языке, на котором пишет Расул Гамзатов, но, несмотря на это, то, что я читал, и то, что мы сегодня слышим, и, несмотря на то, что переводы делали очень разные по возрасту и квалификации переводчики, сквозь всё пробивается индивидуальность автора. В последнее время мне пришлось иметь дело с 20—30-ю книгами поэтов родственных дружеских республик. Одна
из самых лучших книг, произведшая очень большое впечатление, это книга Расула Гамзатова».
Расул Гамзатов обретал популярность. У него завелись деньги от гонораров, он приоделся, посылал подарки родителям и мог не беспокоиться, что не сможет расплатиться в писательском ресторане.
Художник Иосиф Игин вспоминал, как познакомился в ЦДЛ с Расулом Гамзатовым: