Когда покончили с приветствиями, Дороня поинтересовался, удалось ли Караману взять в жёны ногайскую девушку. Крымчак ответил:
— Я, после набег на Заразск, Сарайчик ехал. Потом Ашим уговорил ждать, единственный дочь Акгюль за другой джигит не отдавать. Тот джигит Фархад звать, мне грозил, я не боялся. Сам в Крым ехал, караван из Каффы в Китай провожал, на пути один купец спасал, он мне большой деньга дал, я вернулся, Саттар-бек долг отдавал, Акгюль жена взял.
— Выходит, всё у тебя сладилось, — с лёгкой завистью произнёс Дороня.
Грустинка в словах Дорони не проскользнула мимо Карамана:
— Э-э! У тебя плох, да? Мине говори, моя слушать будет.
Пришлось казаку поведать о своих бедах.
Караман покачал головой:
— Ой, бой! Много день убегал. Плох, сапсем плох. Война плох, смерт плох. Вера корош. Верить будешь, жена, дочь найдёшь, родня свой Меланья, Аникей.
Моя тоже искать будет. Пленный урусут нынче много, мало стоил, может, ногай не продал.
— Кабы так случилось, — произнёс Дороня с надеждой.
— Э-э, корош сам не умирал. Я думал, тебя смерт брал. Как живой остался? Я казак Севрюк, с тобой кто был, маленький крепост видел. Саттар-бек ему сабля давал, драться велел, потом убивал. Шайтан! Всех, кто плен попал, рубил. Один урусут оставил, он нога падал, жить просил. Бек его в Заразск брал, там урусут пропал.
Дороня насторожился, заинтересованно спросил:
— Как звать того русского, не ведаешь?
— Тот лета не ведал, когда Саттар-бек долг давал, видел. У бек живёт. Откуда брался, не знай. Саттар его звер называет...
— Зверем?
— Э-э, забыл. Такой, лес деревья бегает, мех даёт.
— Куницын?
— Куница, куница! Как знаешь? Тоже крепост был? Как бежал?
— В острожке не был, но куницу эту перемётную знаю давно. Враг мой.
— Э-э, этот враг не беда, другой бойся. — Караман приглушил голос: — Ещё молвить буду. Сам слушай и мурза Хворостин передай. Москва уходить надо. Девлет-Гирей войско большой собирает, Москва снова жечь придёт. Моя ведает. Сам видел. Турка морем янычар и пищали привозил. Беги, Дороня.
— Бежать?! Нет, здесь земля Русская. А за весть благодарствую. Передам твои слова князю...
Тревожную новость Дороня не замедлил сообщить Дмитрию Ивановичу, только ведали о приготовлениях хана и князь Хворостинин, и предводитель порубежного воинства Воротынский, и царь Иван Васильевич. Государь после отправки полков на рубежи сам поспешил в Великий Новгород. Ответ за то, что случится, предстояло держать большому воеводе Воротынскому.
Михаил Иванович время не терял, вывел полки к Оке, расставил. Передовой с воеводами Хованским и Хворостининым отправил к Калуге, опасался, чтобы татары не обошли войско, как в прошлом году. Соседями им, в Тарусе, назначил полк Правой руки во главе с Фёдором Шереметевым и Никитой Одоевским. Сам, с Большим полком, имея вторым воеводой Ивана меньшого Шереметева, приготовился оборонять Серпухов. Воеводы Андрей Репнин и Пётр Хворостинин с полком Левой руки разместились ближе к Лопасне. Сторожевой полк Ивана Шуйского и Василия Умного Колычева стерёг реку от Сенькиного брода до Коломны, имея серединою Каширу. Плавная рать в стругах на Оке встала. Порадовался воевода и усилению полков. Прислал государь в помощь иноземный отряд, во главе с ротмистром Юрием Фаренсбахом, и казаков — донских да черкасских. Всё сделал большой воевода, как должно, и всё же маялся, думал: «Куда направит удар коварный хан?» Подолгу размышлял над этим и прежде совет имел с государем и многими воеводами. Всё продумал, всё приготовил, места, где, возможно, придётся принять бой, осмотрел, всем ухищрениям Девлет-Гиреевым припас ответ, а душа всё одно болела: «Как повернётся? Одолеем ли врага? Защитим ли Русь? Если нет, государь не помилует. Лучше уж в сече голову сложить, чем на плахе». Когда ертаульные доложили, что татары пришли великим числом под Тулу, пожгли посады и двинулись к Серпухову, малость успокоился: «Не иначе решил татарин в этот раз напрямки к Москве войско двинуть. Что ж, милости просим. Поглядим, чья возьмёт. На сей раз овчинка дороже станет! Иди, Девлет-Гирей! Иди, хан крымский!»
Девлет-Гирей шёл и тумены наводил на Русь немалые. Тьму крымских воинов привели подданные мурзы, уланы и беки. Влились в войско и лучшие во всей Степи наездники ногайцы, во главе с Теребердей-мурзой, и отряд беглого астраханского царевича Хаз-булата. Пришли адыги, черкесы, азовцы. Прислал-таки в помощь пушки и янычар турецкий падишах Селим. Кто устоит перед такой силой?! Хан был уверен — он сокрушит Москву. Царь Иван вынужден держать войска одновременно на двух рубежах и усмирять восставших не без участия его людей, черемисов. Более того, прошлогоднее нашествие, мор, засуха, голод не сделали Русь сильнее. Разве сможет она противостоять ему? Одно огорчало: царь Иван не отдал Астраханское и Казанское ханства и этим ослабил удар. Тем хуже для Москвы, тем беспощаднее будет расправа. Он железной хваткой заставит урусутов подчиниться. В этом хан не сомневался и даже разделил между мурзами московские улусы и выдал купцам грамоты на беспошлинную торговлю на Волге.
Но пристало ли потомку Темучина, великому Девлет-Гирею, мудрейшему хану, повелителю Крыма и Тахт Аглану делить шкуру неубитого медведя? Неведома ему русская поговорка: «Не хвались отъездом, хвались приездом».
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
А было дело от Москвы за пятьдесят вёрст.
Попытка с ходу переправиться через Оку у Серпухова не удалась. Огонь русских пушек не давал татарскому войску ни малейшей возможности достичь противоположного берега. Хан велел позвать в походный шатёр двух своих сыновей, верного соратника Дивей-мурзу, которого назначил лашкаркаши, и предводителя ногайцев Теребердея. В шатре советников ждал скромный достархан: бастурма, сухие лепёшки, сыр, буза. Девлет-Гирей подождал, пока сыновья сядут по правую руку, а мурзы по левую, пригубил из пиалы густой сладко-кислой бузы, спросил:
— Переправиться нам не удалось. Как думаете справиться с урусутами?
— Может, навалиться на них ночью? — предложил младший сын Али.
— Ты молод и горяч. Здесь нам не пробиться. Что скажешь, Мегмет?
— Думаю, надо обойти их, как в прошлом году.
Хан возразил:
— Сердары Ивана не глупцы, а опытные воины. Они не повторят ошибки. Не будем повторяться и мы. Теребердей, ты пробовал переправиться бродом, который урусуты называют Сенькиным перевозом?
— Да, хан, — отозвался мурза. — Там стоит заслон. Казаки и стрельцы стреляют из-за плетёных изгородей и из зарослей, на реке челны с воинами. Они побили немало моих джигитов, тех же, кому удалось перебраться на другой берег, сбросили в воду всадники урусутов.
— Плохо.
— Повелитель, позволь сказать мне, — попросил слова Дивей-мурза.
— Слушаю тебя.
— А не перехитрить ли нам урусутких сердаров? Мы делали это не раз, можно попробовать снова. Запутаем их, нападём в нескольких местах. Тумены переправим там, где удастся прорваться, и двинем их на Москву. Медлительным сердарам царя нас не опередить. Пока они дойдут, столица Ивана будет у твоих ног, а затем мы расправимся с войском царя.
— Твои мысли правильны, мой верный Дивей. Поступим так. Турецкие пушки поставим на берегу, напротив русских. Пусть знают, у нас есть чем ответить. Три из них отправьте к Сенькиному перевозу. — Девлет-Гирей обратил взор на ногайца: — Теребердей, после полуночи ещё раз попытаешься переправиться через брод. Ты, Дивей-мурза, возьмёшь тумен, пройдёшь по реке на заход солнца от Серпухова и нападёшь там. Лазутчики покажут место. Первыми пустишь воинов Саттар-бека. — Хан покосился на Теребердей-мурзу. — Этих легко в реку не сбросишь.
Двадцать седьмого июля, с первыми лучами солнца, передовой отряд опричного немца Генриха Штадена подошёл к реке. Татарское войско уже начало переправу. Малочисленный заслон русских был сметён. Штаден окинул берег взглядом холодных янтарных глаз, подкрутил русые с рыжинкой усы, поправил шлем. Он уже принял решение.
«Сейчас я загоню в реку степной сброд и покажу русским воеводам Хованскому и Хворостинину, как надо воевать. Узнав о моей победе, государь поймёт, кто достоин возглавлять полк».
Штаден обнажил меч-бастард, вынул из чехла пистолет, тронул коня. Команда «Вперёд!» увлекла за ним три сотни конных боярских детей и дворян. Враг всё ближе. Меткий выстрел Штадена свалил первого из них, клинок бастарда развалил надвое второго. Русские всадники врезались в скопление татарских воинов... и завязли. Схватка в чистом поле с сынами степей, впитавшими воинскую науку с молоком матери, дело нелёгкое. Отряд Штадена таял, как снег под жаркими лучами солнца, а силы крымчаков всё прибывали. Всадник в чернёном шлеме с тремя перьями вихрем налетел на немца, отрезал от остальных, стал теснить к реке. Штаден выхватил второй пистолет, выстрелил, промахнулся, отбил бастардом удар саблей, но остановить противника не мог. Понял — степняк сильнее, повернул коня, помчался прочь вдоль берега. Противник не бросился в погоню, пустил вдогон три стрелы... одновременно. Все нашли цель. Одна попала в круп коня, другая клюнула шлем, третья ужалила между лопаток. Генриха Штадена спас лёгкий панцирь под тегиляем. Конь взбрыкнул от боли, сбросил седока в прибрежные заросли. Это сохранило немцу жизнь. Не теряя времени, Штаден откинул ножны, с сожалением подумал о бастарде, но сейчас надо позаботиться о собственной жизни, а она дороже. Скинув тегиляй, панцирь и шлем, прислушался: бой продолжался, но рядом никого, значит, у противника нашлись дела важнее, и он не стал утруждать себя поисками поверженного врага. Штаден снял сапоги, ступая по илистому дну, вошёл в воду...
Татарский воин в чернёном шлеме вложил лук в саадак.
«От стрел Саттар-бека ещё никто не уходил».
Бек взялся за саблю.