— Передай бию, милостей его нам не надо, и городок мы не сдадим. Крепостца сия теперь государева, оттого воеводами царскими на выручку посланы ратные люди из Астрахани да Самары, а с ними донские казаки. Лучше Урусу убираться восвояси со всем войском.
Атаман схитрил. Городок оставался вольным, помощи от Москвы ждать не приходилось, но правитель ногайцев об этом не знал. Несмотря на заверения посла Хлопова, он не доверял коварным правителям Московии, и если слова атамана правда, то следовало поторопиться. Урус пообещал умертвить всех жителей, а город сжечь. На Кош-Яик доставили вязанки с хворостом. Часть ногайцы использовали для строительства земляного укрепления, защиты от стрел и пуль казаков, а часть приготовили для примета. Дороня помнил, как ногайцы и крымчаки осаждали Астрахань и готовили вязанки камыша для примета. В ту пору им это не удалось, но теперь они могли осуществить задуманное. Примет дело проверенное: закидать ров хворостом и по лестницам забраться на стены, а в случае неудачи поджечь хворост, огонь сделает работу вместо воинов... Дороня понимал, какая опасность грозит городку. Понимали это и атаманы. О том, как быть, долго не рядились. Вылазку наметили предпринять после заката. Дороня с решением атаманов согласился. Он не забыл, что смелые вылазки привели к победе под Заразском и принесли убыток полякам и пользу осаждённым в Пскове.
Напали ночью, как и задумывали. Полусонный воин силён наполовину: скованное осенней сырой прохладой тело, занемевшие руки и ноги, неясность мыслей, темнота, неразбериха. Ногайские воины и тюфенгчи вскакивали, бросались к оружию, попадали под удары сабель, ножей, копий и кистеней. Урусу доложили, на острове происходит борьба, но что он мог сделать? Послать вплавь всадников? Ночью, в неизвестность, возможно, на верную гибель. Нет, этого он не допустит. Бий велел выставить вдоль берега готовых к бою воинов, к которым присоединился сам. В кольчуге, но без шлема, вглядывался в темноту, надеялся разгадать, какие опасности она таит. Неизвестность угнетала. Урус подозвал одного из приближённых мурз, приказал:
— Пошлите к острову лодку с воинами. Пусть узнают, что там происходит.
Приказание бия мурза исполнить не успел. Всплески выдали приближение лодок. Урус воспрянул духом: «Что, если тюфенгчи сумели отбиться и, соблюдая порядок, возвращаются на этот берег?»
Надоеды бия оказались напрасны. На лодках приплыли казаки. Цепочка вспышек озарила черноту реки. Грохот выстрелов, пули и стрелы заставили ногайских воинов отпрянуть от берега. Один из телохранителей прикрыл бия. Пуля свалила его у ног повелителя. Урус, несмотря на уговоры мурз, остался стоять на месте.
— Стреляйте! Не давайте им сойти на берег!
Его приказ услышали, запели тетивы, стрелы полетели в темноту. Суда казаков повернули к острову.
Урус встретил хмурое осеннее утро в дурном расположении духа с красными от бессонницы глазами. Этой ночью он потерял три десятка отборных воинов и двести тюфенгчи. Их ручницы достались казакам. Приступ не удался. В таком положении продолжение осады гнезда яицкой вольницы грозило большими потерями. Мысль о возможном подходе русских ратников и донских казаков заставила бия проявить осторожность. Послы, отправленные в Москву летом, ещё не вернулись, и он не знал, каковы будут действия русского царя и его воевод. Урус велел войску собираться в обратный путь.
В полдень перед крепостью не осталось ни одного ногайского воина. Возрадоваться бы казакам, успокоиться, так нет, решили атаманы преследовать ногайское войско. Барбоша поначалу противился, отговаривал Мещеряка:
— Куда нам супротив такой силищи? Отошли басурмане, и ладно.
Матвей стоял на своём:
— Отошли, а силы сохранили. Надо бы куснуть их так, чтобы другой раз неповадно было.
— Зубы не обломать бы. Ногайцы не дети малые, а вой бывалые. Особливо в степи.
— А мы нагрянем. Лазутные весть принесли, что войско Урусово недалече остановилось, у старицы сушатся. Этот дождь нам Всевышним послан. Али забыл, как в прошлый раз мы ногайцев после дождя в балке побили.
— Ногайцы, чай, не дурни, второй раз осторожнее будут, заслон с нашей стороны выставят.
— Дозоры выставят, только мы их обманом возьмём. Надо разделиться по сотням, окружить да с разных сторон разом навалиться.
Барбоша почесал затылок, хмыкнул, кивнул головой:
— Головаст ты, Матвей. Думаю, может дело сладиться. Зовём казаков да атаманов! Идём на Уруса!
Урус не ждал преследования со стороны казаков. Только безумцы осмелились бы напасть на столь значительное войско. И всё же бий, памятуя о нападении казаков на отряд ногайских мурз в балке, выставил усиленные дозоры со стороны Кош-Яицкого городка... Дозоры не помогли...
На рассвете шесть отрядов по сто человек с разных сторон подошли к ногайскому стану. Дозорные степняков обнаружили две сотни казаков, идущих со стороны городка, и поспешили сообщить своим, но остальные четыре сотни повольников, с разбойным посвистом, стреляя из ручниц и луков, уже набросились на спящее войско. Дороне это напомнило предрассветную вылазку из Заразской крепости против крымчаков Девлет-Гирея. Как и под Заразском, неприятель не изготовился к нападению. Ногайцы метались из стороны в сторону, но кругом натыкались на казаков. Урус решил, что яицкая вольница дерзнула напасть, получив помощь от донцев и воевод. В таком положении оставалось одно — отступать. Ногайцам удалось прорвать кольцо окружения. Они рассеяли одну из повольницких сотен и стали уходить. Отход прикрывали триста воинов во главе с верным советником Уруса, храбрым воином имилдешем Кочкаром. Могучий батыр успел облачиться в доспехи и сесть на коня. Своим примером он вдохновил соплеменников. Выкрикнув уран — боевой клич степняков, он помчался на противника. Дороня видел, как два казака пали от его сабли, такая же участь ждала третьего. Дороня поспешил на помощь, прикрыл товарища, отбился. Пешему стоять против конного несподручно. Батыр рубанул наискось от плеча. Увернуться не удалось, остриё хорезмийской сабли достало, рассекло плоть от предплечья до кисти. В глазах потемнело, Дороня выронил оружие, рука повисла. Кочкар замахнулся ещё раз, довершить дело не успел. Выстрел Аникея выбил его из седла. Пуля пробила доспех и сразила сердце батыра... Потеря предводителя смутила ногайских воинов, они повернули коней и бросились догонять войско Уруса. Их уводил улан Фархад. Аникей искал его на поле брани, но свыше было предрешено — они никогда не встретятся, но оба сохранят любовь к Акгюль до конца своих дней...
Повольники преследовать ногайцев не стали, ловили коней, снимали с убитых доспехи, собирали оружие. Лишь два десятка конных казаков отправили атаманы следом, знали, кочевники могут вернуться, а против превосходящей конницы в открытом бою не устоять. Но в этот день малая сила сломила большую, и не потому, что противник труслив или неопытен. Дочь Геродота — история — знала немало похожих примеров. Победу в таких случаях зачастую приносили военная хитрость, внезапность и преимущество в вооружении. Урус ушёл. Казаки надеялись, что надолго. По возвращении бий отпустил посла Хлопова в Москву с жалобой на казаков.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Казаки страстно любят свободу; смерть предпочитают рабству.
Не прошло и двух десятков дней после ухода войска бия Уруса, как у Кош-Яика объявился отряд государевых ратников. Обитатели крепостцы встревожились. Ужель ещё одно испытание выпало на их долю? Не возжелал ли царь овладеть казацким городком и извести повольников в угоду Урусу? Успокоились, когда увидели, что служилых людей всего полусотня. Дивились. И впрямь накликал Мещеряк помощь. Может, и Москва ополчилась на ногайцев и прислала подмогу?.. Оказалось наоборот, помощь понадобилась государю. О том сообщил вольный казак, которого прислали вместе с головой Семёном Кольцовым. Кольцов-то доставил письмо от самарского воеводы Григория Осиповича Засекина-Зубка. Служилых переправили для ночёвки на остров, потчевали рыбой да кашей с мясом, но в городок пустили только казака и голову. Со светом собрали круг. Сивобородый Кольцов читал с важным видом, выговаривал каждое слово:
— ...А кто из казаков виноваты были государю, то государь, за их службы, велит вины их им отдати, а вам, атаманы и казаки, идти бы на государеву службу за Мурат-Гереем царевичем в Астрахань...
Казаки молча дослушали до конца, потом загудели. Сказанное посланцем обсуждали бурно, с криком и руганью. Тишину восстановил есаул Иван Камышник:
— Угомонись, казаки! Кто из атаманов слово молвить желает?
Взоры казаков обратились к Барбоше и Мещеряку. Им, великим атаманам, по старшинству и уважению первое слово, от них зависело, куда качнётся яицкая вольница. Первым вышел в круг Барбоша, соблюдя обычай, заговорил:
— Слово моё такое, атаманы-казаки. Воля прежде иного. Я царям не служил и служить не собираюсь. Волк собаке не друг. Мало ли казацкой кровушки за царей пролито?
Из толпы послышались одобряющие выкрики:
— Море наполнить можно!
— Телами Яик перекрыть.
— Верно! Сколь другое схоронили...
Голос Барбоши накрыл остальные:
— А как нас жаловали?!
Недобрый гул прокатился по кругу.
— То-то. С Волги нас выжили, теперь с Яика свести хотят. Хитро придумали, и войско пополнят, и жалованья большого платить не надо, мол, хотите прощения, идите, умирайте за Муратку-царевича. Посланник сказывал о том, что усобица меж Гиреями. Мол, отец Муратки, Магмет-Гирей, удумал к престолу прийти в обход брата, а султан турецкий пожелал видеть ханом Ислам-Гирея и прислал войско. Тогда Али-Гирей убил брата Магмега. Дети же его Сеадет, Сафат да Мурат бежали. Нам-то что до того? Режут басурмане друг друга, и ладно. Так нет же, вздумалось государю московскому Крым нашими руками для царевича воевать, а заодно и ногайцам угодить. Не будет того! Не верю я государю! Кто ведает, может, нас заманить хотят и изничтожить. Я прежде с Ермаком не захотел идти и ныне с Яика не уйду. А этому, — Богдан кивнул на Семёна Кольцова, — с письмом царским, камень за пазуху сунуть да в Яик, рыб путать.