— У кочевья переночуем. Перемолвись с ногайцами, попроси пяток баранов продать. За них деньгу дам и кафтан персидский, мехом подбитый, который у ногайского мурзы в набеге отнял. Благо от воеводы самарского утаил. Да скажи, пусть не боятся, обид чинить не станем.
Жители аула смотрели на незваных гостей с опаской, это не воины русского царя и не городовые казаки. С обитателями Самары и её воеводой ногайцы жили дружно, вели торг, мену, время от времени гоняли в крепость скот, возили изделия из кожи, шерсти, молочную пищу. Не забывали и о гостинцах для Засекина, а он не давал их в обиду ни русским, ни башкирам, ни ногайцам других родов. Исходя из этого, зимовать остались недалеко от города. На их счастье, он вырос у Волги за один год. Теперь подумывали, не зря ли? От казаков ждали беды. Степь время от времени приносила в их кочевье слухи о набегах вольницы на ногайские улусы и их жестокостях. Аникей передал слова атамана и тем развеял их опасения. В ауле развели костры, а вскоре в котлах забурлила наваристая сорпа, в которой томились куски жирной баранины. Вечеряли обильно. На радостях, что кочевье не подверглось разграблению, ногайцы добавили к угощению бузу, кумыс и айран. После еды пришло время разговору. Думали-гадали, служить государю дальше или поворотить на Яик. Спорили долго, но большинство подало голос за то, чтобы идти с Мурат-Гиреем. На том и порешили. Следующую ночь провели в зимовье. И ещё три десятка ночей. Отплытие в Астрахань задерживалось. Воевода ожидал людей из Москвы, они ехали в ставку Уруса. Совместно с ними намеревался отправить стрельцов, казаков Мещеряка и ногайских послов. Прибытие из Москвы боярских детей Фёдора Гурьева, Ивана Страхова, Романа Норова и ногайского посла Тонказю с людьми изменило задумки воеводы. Мурза Тонказя узнал от ногайцев о том, что разбойные казаки проживали в Самаре, и выразил Засекину недовольство по этому поводу. С другой стороны на воеводу наседал Фёдор Гурьев:
— Государем нашим и ближним боярином его, Годуновым, поручено мне склонить князя Уруса к мысли, что города наши, Самара и Уфа, поставлены для его выгоды и спокойствия Ногайской орды, и бережения её от разбойных казаков. И ещё велено просить у него воев для войны противу шведов и поляков. А теперь что же?! Те разбойные казаки, от которых мы должны оберегать ногайские улусы, по Самаре гуляют! Что стану молвить князю Урусу?!
Засекин успокоил:
— Не гневайся Фёдор, уладим дело. Есть у меня одна задумка...
Спустя два дня в зимовье прискакал гонцом литовец с приказом от воеводы Засекина. На словах передал:
— Атаману Матвею Мещеряку немедля явиться в Самару.
На вопрос: «Зачем?» литовец пожал плечами:
— Мыслей воеводы не ведаю, он о них не сказывал.
Думали казаки, гадали, отчего понадобилось князю Григорию видеть атамана. Одни полагали, повольникам иную службу предложат, другие склонялись к мнению, что надобность в них отпала. Гадать-то гадали, а как ни крути, в Самару ехать надо. Мещеряк взял есаулов Тимоху Поскрёбыша, Ивана Камышника и трёх казаков, среди которых оказался и Аникей. Гонец-литовец поехал с ними. Из разговора оказалось, что служилый из смоленской шляхты и звать его Базиль Несвитай. Выяснилось и то, что в плен попал под Шкловом, пять лет назад, во время набега русского войска на литовские украинные земли. Мещеряк по-доброму посмеивался, спрашивал у есаулов:
— Иван, Тимоха, не вы ли его полонили?
Есаулы отшучивались:
— Нет, мы такого не помним. Может, Губарь или Аникеев дядька, Дороня Безухий, на него аркан накинули.
Литовец не обижался, война есть война, она людей врагами делает, но порой и сближает.
Всемером доехали до кочевья, где прежде, по пути в зимовье, казаки делали остановку. Мещеряк подозвал Аникея, тайком от гонца шепнул:
— Останься в ауле, ногайцам ты полюбился, они тебя примут.
Аникей удивился:
— Почто так-то?
— Мало ли. Если воевода пакость содеет, то ты узнаешь, или мы вестника пришлём, а уж тогда поспешай в зимовье к казакам.
Аникей кивнул на гонца:
— Литовец Василь как же? Спросит ведь обо мне.
— Скажу, с поручением назад отправил. А ты жди. Бог даст, вернёмся.
В ожидании прошло три дня, на четвёртый Аникей собрался в Самару. Ногайцы не пустили, поехали сами — обменять излишки, одарить гостинцем воеводу и выведать, что в городе делается. Вернулись с плохими вестями. Не зря опасался Мещеряк коварства князя. Стоило казакам войти в избу воеводы, как на них навалились служилые, обезоружили, скрутили и по приказу Засекина бросили в темницу.
Аникей время терять не стал, вскочил на коня, помчался в зимовье. Темнота и пронизывающий ветер не помеха, если надо вызволять товарищей. Мысли летели впереди коня:
«Только бы поднять казаков. Ныне они без атамана, а без атамана казак сирота. Ну, ничего, была бы голова, будет и булава».
Будет, но прежде надо добраться до зимовья. Конь споткнулся, сбавил ход. Аникей забеспокоился.
«Не загнать бы животину, без коня беда».
Беда явилась с иной стороны. Половина пути осталась позади, когда он заметил преследователей. По снежному ковру, в свете луны, скользили серые тени. Заходили с боков, пара подгоняла сзади. Аникея обдало жаром.
«Волки!»
Ногайцы предупреждали, поблизости бродит стая. За последние пять дней аул лишился трёх баранов и жеребёнка. Аникей рассуждал: «От серых не уйти, придётся отбиваться».
В руке казака сверкнула сабля. Вовремя. Волки решились напасть. Лобастый вожак вырвался вперёд, сверкнул желтизной голодных глаз, бросился к горлу коня. Конь не ягнёнок, жеребцы, защищая табун, сами нападают на волков. Копыта и зубы — их оружие против серых разбойников. Конь встал на дыбы. Прыжок вожака оказался неудачным, ему чудом удалось избежать копыт жеребца. Его собрат воспользовался тем, что конь остановился, кинулся к паху. Аникей дотянулся, полоснул остриём сабли круп волка. Зверь взвизгнул, отскочил, но подлость сотворить успел; вспорол-таки брюшину. Боль заставила копя продолжить бег. Вожак сделал вторую попытку. Он нацелился на человека. Двуногий мешал вцепиться в загривок коня. Волк оттолкнулся, прыгнул. Железный клык человека холодно блеснул, клинок разрубил плоть зверя. Стая, потеряв вожака, отстала, однако преследования не прекратила. Голод гнал волков следом, кровь раненой жертвы возбуждала. Им повезло. Конь пал в версте от зимовья. Аникей избавил его от мучений, стал уходить. Знал, убегать, как и нападать одному на стаю, — обречь себя на гибель. Шёл неторопливо, то и дело оглядывался, ждал волчьей мести. Волки за ним не пошли. К чему рисковать, когда можно беспрепятственно насытиться парным конским мясом.
Аникей надеялся, что атамана удастся спасти в скором времени, но все надежды рухнули. В зимовье не оказалось ни одного казака. Он не знал, что двумя днями ранее повольников обманом посадили на струги и отправили в Астрахань, пообещав, что атаман прибудет туда позже. Аникею оставалось вернуться в аул и через ногайцев попытаться узнать о судьбе соратников. Седмицу он оставался в неведении. Желая отвлечься от невесёлых мыслей, помогал в трудах кочевникам. Ногайцы новых вестей добыть не смогли. Вести привёз Базиль Несвитай, тот самый, что приезжал гонцом в зимовье. Стоило литовцу переступить порог юрты, Аникей схватил его за грудки, тряхнул так, что шапка служилого упала на кошомную подстилку.
— Ты, сволочь, приезжал зазывать атамана! Говори! Что с Матвеем?!
— Остынь. От него с тайным поручением прибыл. Помощи он ждёт.
Аникей отпустил литовца, спросил:
— Какой помощи? Нет казаков в зимовье, всех в Астрахань отослали. С кем Матвея вызволять?
— Ведомо о том атаману. Воевода Засекин над ним глумился, говорил: «Помощи тебе не будет, всех твоих казаков я в Астрахань спровадил».
— Вот сучий сын!
— Ничего, мы с атаманом иное измыслили. В Самаре пленных из литовской земли немало, казаков и иных людей, которые службой государевой тяготятся и воли желают. Поможем мы, но одним нам не управиться. Велено Мещеряком тебе такие слова передать. Надобно известить казаков на Волге, Яике и Увеке, чтобы быть им у Самары городка в Олексеев день человека божия или на Благовещениев день, а нет, как лёд сойдёт, прийти и всех людей супротивных и воевод и послов ногайских побить, а город сжечь. Возможешь ли весть эту донести?
Аникей ответил вдохновлённым голосом:
— Передай атаману, всё исполню. Жизнь за него положим, но вызволим! Скоро на Яик поеду, вернусь, ногайцев к тебе пошлю.
Несвитай кивнул:
— Ладно, свидимся ещё.
Свидеться им не довелось. Аникей добрался до Кош-Яицкого городка и сообщил о пленении Мещеряка. В тот же день Барбоша отправил Никиту Уса и Янбулата Чембулатова на Волгу, а Нечая Шацкого и Дороню Безухова на Увек. Весть облетела яицкую, волжскую и донскую вольницу. Казаки приготовились выступить в назначенное время, но им не суждено было освободить соратников. Перед праздником Крещения Господня заговор был раскрыт. Мещеряка, есаулов, казаков и литовцев пытали. Калёное железо, плеть, пила и иглы, загоняемые под ногти, сделали своё дело, кто-то из литовцев признал вину и выдал замыслы атамана. Базиль Несвитай умер от пыток, не сказав ни единого слова. Засекин не замедлил отправить письмо государю и, опасаясь мести казаков, велел спешно вернуть послов с казной из зимовья у Шелехмецких гор, где их струги сковало льдом.
Ответ из Москвы привёз боярский сын Постник Косяговский. Государева грамота гласила: «Матюшку Мещеряка сотоварищи казнити, перед ними послы смертною казнию».
Холодным и ветреным мартовским днём, в Самарской крепости, приговор привели в исполнение. Атамана Матвея Мещеряка и четверых его товарищей, разутых, одетых в лохмотья и измученных пытками, вывели на площадь. Ни один из них не попросил пощады, ни один не опустил головы. На смерть шли молча. Молча ступали голыми стопами по грязной снеговой каше, прощались, вставали на колоды, молча ждали, пока на шею накинут петлю, молча готовились к смерти. Лишь атаман молвил последнее слово: