Организация охраны и обороны русских границ
Особенностью военного устройства Московского государства являлось усиленное внимание правительства к организации охраны границ и обороны пограничных крепостей, острогов и засек. Они преграждали врагам доступ в центральные районы страны и служили надежным тылом для русских воевод, направленных в поход на сопредельные неприятельские территории. Система долговременных укреплений на границах непрерывно совершенствовалась, а на южном и юго-восточном направлениях превратилась в сплошную оборонительную линию. На других «украйнах» власти ограничивались возведением мощных цитаделей, способных остановить и надолго задержать вторгнувшиеся в русские пределы неприятельские армии. Избирательность в организации оборонительных мероприятий была связана с особенностями действий татарских орд, заметно отличающихся от стратегии и тактики вооруженных сил европейских государств, граничивших с Россией на западе и северо-западе. Крымские, казанские и ногайские походы на Русь являлись грабительскими набегами, ставившими целью разорение приграничных уездов, пленение местного населения, продававшегося затем на невольничьих рынках Турции и других стран Востока. Именно за этими нашествиями татар в русском языке того времени закрепилось название «война». Цель — захват «полона» — предопределила характер боевых операций ордынцев. Даже во время больших походов от главного войска, вступавшего на русскую землю, отделялись небольшие отряды — «загоны» («разгоны»), которые прочесывали близлежащие места, угоняя в плен не успевших укрыться людей. Исключение составил поход на Москву хана Гази-Гирея 1591 г., во время которого, как было подчеркнуто современниками, крымский «царь» шел прямо к русской столице, а «войны от себя нигде не роспустил». По-видимому, Гази-Гирей планировал сначала уничтожить стоявшее под Москвой русское войско, а лишь затем начать захват пленных.
Действия татар были хорошо отлажены и очень эффективны, что подтверждает их описание, сделанное Гийомом Бопланом. По его свидетельству татарское войско, перейдя русскую границу, начинало «выбрасывать» в разных направлениях конные отряды по 500–600 человек, действовавшие на значительном удалении от главных сил. «Рассыпаясь» по окрестностям, они окружали селения, ловили местных жителей, уничтожая тех, кто пытался оказать хоть какое-то сопротивление. Жертв вражеского набега не могла спасти даже темнота: татары, «чтобы не ускользнули жители, раскладывают по ночам большие огни; потом грабят, жгут, режут сопротивляющихся, уводят не только мужчин, женщин с грудными младенцами, но и быков, коров, лошадей, овец, коз». О хищничестве татар писал и Герберштейн, который подчеркивал, что «они всегда зарятся на чужое имущество, угоняют у других скот, грабят и увозят людей, которых или продают туркам и другим, кому бы то ни было, или возвращают за выкуп, оставляя у себя только девушек». Степняки редко осаждали крепости и города, предпочитая уничтожать, сжигая дотла окрестные селения и деревни. Самый подробный рассказ о крымских и ногайских нападениях на Русь оставил Джильс Флетчер, посвятивший этой проблеме 19-ю главу своего обширного труда.
Отметив, что татары, как правило, нападают на Русь два раза в году, иногда на Троицын день (май-июнь), «но чаще во время жатвы», он переходит к описанию их образа действий, сообщая следующее. Разделившись на несколько отрядов, ордынцы стараются привлечь внимание русских воевод «к одному или двум местам на границе, [а] сами нападают на какое-либо другое место, оставленное без защиты». Во времена Флетчера татары избегали вступать в открытые сражения с русскими войсками, предпочитая нападать исподтишка, стараясь завести преследующие их отряды под неожиданный удар из засады. Подобно другим побывавшим в России иностранцам, Флетчер писал, что «главную добычу, которой татары домогаются во всех войнах своих, составляет большое число пленных, особенно мальчиков и девочек, коих они продают туркам и другим соседям. С этой целью они берут с собою большие корзины, похожие на хлебные, для того, чтобы осторожно возить с собою взятых в плен детей; но если кто из них ослабеет или занеможет на дороге, то ударяют его оземь или об дерево и мертвого бросают». Затем, Флетчер делает очень ценное сообщение о том, что во время набега его рядовые участники не стерегли «пленников и другую добычу, дабы не отвлекаться от военных занятий», эту функцию в хорошо организованном татарском войске осуществляли особые отряды, принимавшие от загонщиков полонянников и награбленное.
Разбить татарское конное войско, очень маневренное и подвижное, могла многочисленная, не менее мобильная и подготовленная к степной войне армия, состоящая в основном из кавалерийских частей, способных настигнуть и разгромить противника, отбив у него захваченный полон. Важнейшую роль играл временной фактор. К началу нашествия полки должны были расположиться там, куда был нацелен удар главных сил врага. Для этого требовалось наличие хорошо налаженной службы оповещения о готовящемся нападении, способной дать исчерпывающую информацию о численности татарского войска, времени его выступления в поход, маршруте и т. п. В тех случаях, когда станицы и сторожа не успевали сообщить о готовящемся вторжении и противник прорывался на русскую территорию, население, вооружившись, уходило под защиту городов и других пограничных укреплений, прежде всего «заповедей» (засек). Со временем из них формируется знаменитая «Черта», предназначенная для того, чтобы, как минимум, затруднить действия противника, как максимум, остановить его на дальних «украинах» страны.
В отличие от татарских иррегулярных формирований, редко вступавших в прямое сражение с русскими войсками, армии наших западных соседей во время частых войн того времени предпочитали прямые военные действия, имевшие целью не столько грабеж пограничных русских территорий, сколько их аннексию. Исход военных кампаний решали большие полевые сражения и захват крепостей и других опорных пунктов, контролировавших отдельные участки границы. В этих условиях хорошо организованным, вооруженным и обученным немецким, шведским, польским и литовским армиям московское правительство старалось противопоставить боеспособные войска, отвечающие подобным требованиям. Постоянно совершенствующаяся осадная техника вынуждала московских воевод усиливать оборону крепостей на литовском, немецком (ливонском) и шведском рубежах, брать на вооружение новые средства осады вражеских и обороны своих городов. Русские оказались хорошими учениками. В 1535 г. поляки взорвали укрепления русской крепости Стародуб пороховой миной, подведенной под ее стены с помощью подземной галереи. Спустя 17 лет, во время осады Казани 1552 г. русские военные инженеры устроили настоящую подземную войну под стенами татарской столицы, обеспечив ее успешное взятие. Много внимания приходилось уделять усилению крепостных укреплений. На западных границах невозможно было ограничиться возведением небольших деревянных крепостей, подобно строившимся на юге. На этих рубежах надежным щитом Руси стали каменные и деревянные города и хорошо укрепленные монашеские обители. По подсчетам М. Н. Тихомирова, в XVI в. в Московском государстве существовал 21 крупный монастырь, 14 из которых находились вблизи Москвы, а 7 других располагались на дальних подступах к русской столице или на рубежах государства, «каждый из них представлял собою настоящую крепость».
Сложнее обстояло дело с защитой северных русских территорий — Поморья и Подвинья. Открытие английскими капитанами Р. Ченслером и Х. Уиллоби нового морского пути в Россию (вокруг Скандинавии в Белое море) позволило Московскому государству установить сообщение с рядом европейских стран: Англией, Данией, впоследствии Голландией и Францией. Потеря Ругодива (Нарвы), ставшего в годы Ливонской войны главным русским портом, вынудила Ивана Грозного обратить самое пристальное внимание на северные моря, где в то время существовали две русские корабельных пристани. В Холмогорах торговали англичане, а в Колу направлялись купцы из других стран, прежде всего из Голландии. 4 марта 1582 г. царь постановил ставить на мысе Пур-Наволок город Новые Холмогоры, строительство которого велось в 1583–1584 гг., а, по некоторым сведениям, и в 1585 г. По указу царя Федора Ивановича, будущий Архангельск стал единственным городом, в котором иностранные купцы могли закупать товары из внутренних районов страны.
С первых лет существования нового торгового пути перед московским правительством стала важная проблема: северными морями на Русь могли прийти не только торговые суда, но и военные корабли, не только купцы, но и жаждущие легкой наживы морские разбойники, и даже неприятельские солдаты. Таким образом, Кольский берег и Беломорье могли подвергнуться как пиратскому набегу, так и настоящему нашествию, ставившему целью отторгнуть у Московского государства единственную дорогу в Европу. Российские власти прекрасно осознавали уязвимость северного края, удаленного от основной территории страны, и принимали необходимые меры.
На всех участках русской границы существовали, оптимальные методы ее охраны. В целом все они были призваны отвечать главному требованию — повышению обороноспособности страны. Для выполнения этой задачи правительство не жалело ни сил, ни средств. На протяжении рассматриваемого периода строились новые порубежные крепости, умножалось число защитников, совершенствовалась использовавшаяся ими военная техника и сама система охраны границ. Без комплексного изучения оборонительных мероприятий Русского государства невозможно полноценное исследование его военной политики.
1. Оборона степных «украин»
Включение в состав Московского государства мещерских, рязанских, верхнеокских и северских земель привело к образованию общерусской границы со степью, протянувшейся почти на 1000 верст. Военное прикрытие порубежья от нападений разных кочевых орд скоро стало одной из самых важных задач московского правительства, требующей значительных усилий и материальных затрат.
Пристальное внимание изучению обстановки на «Поле» уделялось на Руси, начиная со второй половины XIV в. Об этом свидетельствует хорошо известное послание митрополита Алексия «боярам, баскакам, духовенству и мирянам» на Червленый Яр, о подсудности их рязанскому епископу Василию. В этой грамоте впервые упоминаются русские караулы, стоявшие по рекам Хопер и Дон. В дальнейшем охрана юго-восточных границ была доверена рязанским и мещерским казакам, а юго-западного порубежья — путивльским севрюкам. Немногочисленная казачья стража неплохо справлялась с обязанностями до тех пор, пока в степи шло противостояние Большой орды и Крымского юрта. В погоне друг за другом вражеские армии порой достаточно близко подходили к русским границам, но лишь однажды ордынцы серьезно ударили по Московскому государству. Откликнувшись на призыв союзной Литвы, правитель Большой орды Шейх-Ахмет осенью 1501 г. напал на Северскую землю и, разорив окрестности Стародуба, захватил и выжег Рыльск и Новгород-Северский. Это был последний успех Волжской орды, которую в июне 1502 г. разгромили войска союзника Москвы крымского хана Менгли-Гирея. Благодаря этой победе обстановка на южных «украиннах» Руси стабилизировалась на несколько лет. Небольшие набеги «лихих» ордынских казаков не представляли серьезной опасности, с ними могли справиться небольшие сторожевые отряды, организованные местным населением.
Ситуация резко обострилась после ухудшения московско-крымских отношений, спровоцированных казанскими событиями 1505–1506 гг. Однако первое татарское нападение закончилось неудачей. Московские воеводы сумели настигнуть противника, разорившего калужские, белевские и одоевские места и отбить у него захваченный «полон». Организовать быстрый и эффективный отпор нападению многочисленного неприятельского войска без существования хорошо налаженной дозорной и вестовой службы было вряд ли возможно. Хотя в сохранившихся документах того времени она не упоминается, действия русских воевод, точность и своевременность полученных в Москве сообщений о начавшемся татарском набеге свидетельствуют о ее наличии.
Более тяжелые последствия имели нападения 1512 г., когда разграбившим белевские, одоевские, алексинские и коломенские места татарам удалось благополучно уйти в степь вместе с захваченными полонянниками. Интересно, что и в этом случае Москва заранее получила из Стародуба от князя Василия Ивановича Шемячича сообщение о готовящемся вторжении, но не смогла организовать врагу должный отпор: направленные к реке Брыни войска не успели помешать татарской войне, а идти за врагом в степь не имели приказа.
Тогда-то и был принят знаменитый «Наказ угорским воеводам», который В. В. Каргалов назвал первым русским уставом пограничной службы. Появлению его предшествовали следующие обстоятельства. Нанеся удар по белевским, одоевским, алексинским и коломенским местам, часть татарских отрядов под командованием «царевича» Ахмед-Гирея осталась на «Поле», выжидая удобный момент для повторного нападения на «украины» Московского государства. Чтобы воспрепятствовать этому, на реке Угре сосредоточилось войско под командованием кн. М. И. Голицы Булгакова и конюшего И. А. Челяднина. Им были даны четкие инструкции («Наказ»), согласно которым переданные в распоряжение воевод войска (в том числе отряды пищальников и посошных людей) необходимо было «розделити по полком, сколько, где пригоже быти на берегу» реки Угры. В случае нового татарского нападения «угорские» воеводы, «посмотря по делу», готовились контратаковать противника на тульском и зарайском направлениях.
Так начала выстраиваться «береговая» линия обороны русских рубежей, сохранявшая свое значение до конца XVI в.
Прямых свидетельств существования в этот период сторожевой службы не сохранилось, хотя С. Герберштейн упоминал о русских караулах, стоявших в двух днях пути от Азова, преследовавших и ловивших беглецов из Московского государства. Поэтому в отечественной науке образовалось два противоположных взгляда на проблему. В. В. Каргалов полагает, что «применительно к 20-м гг. XVI в. можно говорить уже о создании постоянных сторожевых застав в направлении Азова и возле «северской украины». Ряд серьезных неудач в борьбе с татарскими нападениями, объясняется с его точки зрения тем, что в это время станичная и сторожевая служба в России была «не на высоте». Каргалову резко возражает В. П. Загоровский, считающий, что в первые десятилетия XVI в. никакой станичной и сторожевой службы в России еще не существовало. Подобный вывод представляется излишне категоричным, так как известно о существовании рязанских сторож, стоявших «у Поля», уже в первой четверти XVI в. (в 1519–1520 гг.). Однако немногочисленные отряды, находившиеся на границе и почти не выдвигавшиеся на разведку в «Поле», не могли своевременно оповещать командование о готовящихся нападениях. Поэтому в 1541 г., получив из Крыма вести о готовящемся нападении на Русь хана Сагиб-Гирея, московские воеводы приказали путивльскому наместнику Федору Плещееву выслать «на Поле поперег дорог» станицу Григория Толмача. Этот отряд обнаружил в верховьях Северского Донца шедшее к русским границам огромное крымское войско. Вслед за Г. Толмачом в Москву прибыл другой станичник Алексей Кутуков, видевший татар уже «на сей стороне Дону на Сновах». Уточнение маршрута движения неприятельского войска (в общих чертах он повторял путь, которым шел на Русь в 1521 г. Мухаммед-Гирей) позволило московским воеводам встретить врага в полной готовности и отразить это нападение. Так сторожевая служба на рубежах была дополнена войсковой разведкой, осуществлявшейся специальными станичными разъездами.
Еще более активными стали действия русских сторожевых и станичных отрядов на рубеже 1550–1560-х гг. В 1549 г. служилым казакам, несущим службу в степи, удалось прервать прямое сообщение Казани и Крыма и перехватить казанских послов, направлявшихся в Бахчисарай, чтобы просить себе нового хана из рода Гиреев. Стремясь окончательно решить казанскую проблему, русские власти деятельно укрепляли оборону южных границ, где исключались новые крымские нападения. В степь были направлены базировавшиеся в Путивле станицы, в начале лета 1552 г. обнаружившие шедшее на Русь войско крымского хана Девлет-Гирея. Первые известия о готовящемся вторжении 16 июня 1552 г. доставил царю Иван Стрельник, служивший в станице Айдара Волжина. Из этого сообщения русские воеводы узнали, что враг наступает Изюмской сакмой и, определив участок границы, наиболее вероятный для появления неприятельских войск, направили туда новые подкрепления. Более подробные сведения о силах и маршруте противника, подтвердившие предварительные расчеты воевод, в Москву доставили сам Айдар Волжин и другой станичник Василий Александров. Своевременное оповещение командования о планах и численности татарских войск и на этот раз сыграло свою роль. Девлет-Гирей потерпел неудачу и с большими потерями бежал из-под Тулы.
В годы Ливонской войны 1558–1583 гг., когда большая часть русских сил была отвлечена на другой театр военных действий, обострившиеся русско-крымские отношения, умножившиеся нападения на границы Московского государства татарских и ногайских отрядов, вынудили Ивана Грозного принять меры по усилению обороны на этом рубеже. Особенно встревожили царя поступившие к нему на рубеже 1560–1570 гг. сведения о подготовке крымским «царем» большого похода против России и ряде ошибок, допущенных в то время станичниками, несущими дозорную службу на «Поле». Дважды в 1570 г. сообщения о приближении огромных татарских армий, присланные с рубежей, вынуждали Ивана Грозного направлять на юг новые войска. Государь и сам перебрался в Серпухов, но все полученные сведения оказались недостоверными. Выяснилось это после прибытия к царю станичного головы Ширяя Сумароцкого. Получив задание проверить сообщения станичников и доложить о реальном положении дел, его отряд спешно проехал через степь вдоль Северского Донца до устья Айдара. На своем пути Ш. Сумароцкий не обнаружил ни одной татарской сакмы, о чем и доложил государю. После получения сообщения о недостоверности прежних сведений, со всей остротой встал вопрос о полной реорганизации сторожевой и станичной службы. Указ о разработке нового порядка охраны границ последовал 1 января 1571 г.
К этому времени на южном и юго-восточном рубежах несли службу 73 сторожи, разделенные на 12 разрядов. Однако расстановка их, а также отношение сторожей и станичников к своим обязанностям, в условиях участившихся татарских нападений, перестала удовлетворять московские власти.
В соответствие с царским указом от 7 января 1571 г., разосланным по городам разрядным дьяком Андреем Клобуковым, в Москву вызвали по хранившимся в приказных канцеляриях «станичным спискам» станичных голов и вожей, «которые ездят из Путивля, и с Тулы, и с Рязани, и из Мещеры и из иных украинных городов и из Северы в станицах на поле к розным урочищам, и преж сего езживали лет за десять и за пятнадцать» и сторожа, несшие дозорную службу в «поле». Кроме того, были вызваны старые и увечные ратники, имевшие богатый опыт несения сторожевой службы (всего около 2000 человек). В конце января — начале февраля 1571 г. все они прибыли в Москву. С их помощью и разрабатывался «Приговор», датированный 16 февраля 1571 г. Грандиозную работу по подготовке первого в России пограничного устава возглавил известный военачальник князь Михаил Васильевич Воротынский, которому указом от 1 января поручалось «ведати станицы и сторожи и всякие свои государевы польские службы».
Со слов собранных знатоков «польских служб», дьяки составили подробные «росписи» с обозначением, «из которого города и по которым местом и до коих мест пригоже станицам ездити, и в которых местех сторожем на сторожах стояти и до коих мест на которую сторону от которые сторожи розъездом бывати, и в которых местех головам на поле стояти для береженья от приходу воинских людей, и из которых городов и по кольку человек с которою головою и каким людем на государеве службе быти не безвестну и воинские б люди на государевы украины безвестно не приходили».
Не ограничившись информацией, поступившей от станичных голов и вожей, М. И. Воротынский направил «на Поле» для проверки и уточнения собранных сведений своих помощников, которые должны были определить, где впредь «головам для береженья стояти и сторожам на сторожах быти». На Крымскую «украину» послали князя Михаила Васильевича Тюфякина и Матвея Ивановича Дьяка Ржевского, на Ногайскую сторону — Юрия Булгакова и Бориса Хохлова. Вместе с ними на границу были отправлены сведущие люди: станичные головы, станичники, вожи, сторожа, а также дети боярские, атаманы и казаки из украинных городов.
В результате проделанной работы был составлен «Боярский приговор о станичной и сторожевой службе», на долгие годы определивший порядок организации охраны и обороны южных и юго-восточных границ страны.
Документ датирован 16 февраля 1571 (7079) г. Поражают уже первые его строки, где вполне стандартное упоминание о «приказе» царя Ивана IV Васильевича дополнено указанием на участие в самом совещании и в выработке принятого на нем решения («приговора») станичных голов из детей боярских. В центре внимания был вопрос «о путивльских, и о тульских, и о рязанских, и о мещерских станицах (дозорных подвижных отрядах, высылавшихся в степь за пределы русских границ. — В. В.) и о всех украинных о дальних и о ближних и о месячных сторожах и о сторожех» и об организации надежной службы на поставленных на «Поле» постах и заставах. Для решения его надо определить и утвердить, «из которого города к которому урочищу станичником податнее и прибыльнее ездити, и на которых сторожах и из которых городов и по кольку человек сторожей на которой стороже ставити, которые б сторожи были усторожливы от крымские и от ногайские стороны, где б было государеву делу прибыльнее и государевых украинам было бережнее, чтоб воинские люди на государевы украины войною безвестно не приходили».
Были составлены точные инструкции, обязательные для всех посылаемых на службу в «Поле» сторожей и станичников. Прежде всего, от них требовалось соблюдение крайней осторожности и бдительности. Дозорные обязаны были, прибыв на свой пост, стоять на сторожах, «с конь не сседая, переменяясь, и ездити по урочищам, переменяясь же, на право и на лево по два человека по наказом, каковы им наказы дадут воеводы. А станов им не делати, а огни класть не в одном месте; коли каша сварити, и тогды огня в одном месте не класти двожды; а в коем месте кто полднивал, и в том месте не ночевать, а где кто ночевал, и в том месте не полдневати. А в лесах им не ставитца, а ставитца им в таких местех, где б было усторожливо. А где, которые станичники или сторожи воинских людей подстерегут, и станичником с теми вестми посылати в государевы в украинные городы, в которые ближе, своих товарищев, а самим, сзади [неприятельских воинских] людей на сакмы ездити и по сакмом и по станом людей исмечати, а ездив по сакмам и сметив людей, да с теми вестми и в другой отослати ж своих товарищев в те же городы, в которые ближе, а велети ехати, покиня тех [неприятельских воинских] людей вправе или влеве, которыми дорогами поближе, чтоб перед воинскими людми в государевы украинные городы весть была ранее, не близко перед ними. А которые головы и сторожи у них на праве или на леве стоят, и им к тем головам и к сторожем с вестью от собя отсылати ж». Всем сторожам самым строгим образом наказывалось хранить в тайне расположение порубежных застав и постов, бдительно нести свою службу.
Малейшая оплошность или небрежность станичников и сторожей во время пребывания на службе в степи была чревата тяжелейшими последствиями. В связи с этим составители приговора определили наказание для тех дозорных, из-за ошибочных действий или злого умысла которых организации дозорной службы был бы нанесен какой-либо ущерб. В прежние времена самым распространенным проступком караульщиков являлось оставление ими поста до прибытия смены. Теперь сторожа и станичники должны были оставаться на заставах, даже в тех случаях, если сменные дозоры запаздывали с приездом. Оголять границу запрещалось, поэтому служилые люди, захотевшие, «не дождався собе отмены», покинуть заставу, должны были помнить, что если в «в те поры государевым украинам от воинских людей учинится война», то они подлежали строжайшему наказанию — смертной казни («тем сторожем от государя, царя и великого князя быти кажненым смертью»). И в мирное время те, кто покидал сторожи до смены, подвергались наказанию: для острастки другим ослушникам их били кнутом, часто физические меры наказания дополнялись денежным начетом. Штрафовали и тех служилых людей, которые опаздывали на смену. Собранные с них деньги шли в пользу тех, кто выполнял в это время их служебные обязанности. «А которые сторожи на сторожах лишние дни за сроком перестоят, а их товарищи на обмену в те дни к ним не приедут, и на тех сторожах за ослушание имати тем сторожем, которые за них через свой срок лишние дни перестоят, по полуполтине на человека на день».
Воеводам, отправлявшим дозорных людей в степь, надлежало тщательно готовить их к службе, прежде всего проверяя коней, от резвости и выносливости которых часто зависела не только судьба станичника, но и всего порубежного края. Сторожа должны были ездить в «Поле» «о двуконь» и на лошадях, способных уйти от татарского преследования.
Приговор был дополнен перечислением сроков высылки в степь станиц, обязанных с весны и до поздней осени ездить из Путивля или из Рыльска:
«Первой станице ехати на поле с весны, апреля месяца в 1-й д[ень]. Другой станице ехати апреля в 15 д[ень]. Другой станице ехати апреля в 15 д[ень]; третьей станице ехати маия в 1 д[ень].; четвертой станице ехати маия в 15 д[ень]; пятой станице ехати июня в 1 д[ень]; шестой станице ехати июня в 15 д[ень]; седьмой станице ехати июля в 1 д[ень]; осмой станице ехати июля в 15 д[ень] А вдругоряд ехати первой станице августа в 1 д[ень]; а другой станице ехати августа в 15 д[ень]; третьей станице ехати сентября в 1 д[ень]; четвертой станице ехати сентября в 15 д[ень]; пятой станице ехати октября в 1 д[ень]; шестой станице ехати октября в 15 д[ень]; седьмой станице ехати ноября в 1 д[ень]; осмой станице ехати ноября в 15 д[ень]. А будет надобет еще ездить станицам, будет еще снеги не укинут, и станичников посылать потому ж росчитая. А посылати по две станицы на месяц, меж станиц пропущать по две недели со днем». Столь точный график высылки в степь дозорных отрядов исключал случайности, подстерегавшие эти разъезды. Возвращающиеся станицы сообщали подробные сведения о ситуации в «Поле».
Станичная служба дополнялась сторожевой. Она также подробно регламентировалась составителями Приговора. Первая посылка на сторожи происходила 1 апреля. В этот день отправлялись воинские люди на донецкие сторожи. Как и станичники, они высылались из Путивля или Рыльска. На службе сторожа находились 6 недель (учитывая время проезда к заставному месту), после чего им на смену прибывал другой дозорный отряд.
Сторожевую службу несли в три смены («статьи»). После того, как последняя из них выстаивала положенный срок (6 недель), в «Поле» вновь отправлялась первая «статья», но на этот раз она находилась на заставе и в разъездах всего месяц. По четыре недели стояли во второй раз на сторожах вторая и третья «статьи». На дальние посты, например на донецкие сторожи, отправлялись заставы из 6 человек, 3 сторожа — из Путивля, 3 — из Рыльска. На ближние путивльские сторожи высылалось 2–4 человека. Наиболее опасными считались станицы на Дону, Сосне, Трудах и Красивой Мече, на некоторые из которых посылались дозорные отряды из 10 человек, по 2 сторожа из Данкова, Епифани, Дедилова, Новосили и Мценска. Сторожа должны были «беречь» достаточно протяженные участки «Поля», достигавшие 30–50 верст.
В отличие от сторожей, охранявших определенный участок степи, станичные разъезды вели наблюдение за всем прилегающим к русскому рубежу степным пространством, следуя предписанными им маршрутами. Возглавляли станицы, как правило, опытные в порубежной военной службе дети боярские. В подчинении у них находилось несколько станичников, количество которых менялось в зависимости от пути следования разъезда. К Волге и на Айдар отправлялись станицы из 6 человек, «а где ближе, по четыре человека». Рядовыми станичниками сначала были дети боярские «малых статей», затем замененные несущими конную службу казаками из порубежных городов (Данкова, Епифани, Дедилова и Крапивны), несущими на границе конную службу.
При обнаружении приближения вражеских отрядов станичный голова или его помощники обязаны были немедленно послать вестовщика в ближайший «украинный» город, чтобы оповестить его жителей и власти о приближении татар. В свою очередь, голова с другими станичниками, находясь в тылу («сзади») приближавшегося противника и разъезжая по его «сакмам», должен был точно определить («сметить») численность вражеского войска или отряда. Все вновь добытые сведения станичник через товарищей доставлял в ближайший город. Одновременно данные о маршруте и численности противника сообщались находившимся поблизости станичным разъездам и сторожевым заставам. Если войско противника было большим, обнаружившие врага станицы и сторожи снимались со своих постов и объединялись в отряды с другими дозорными отрядами для совместных действий в тылу и на флангах прорывающегося через русскую границу неприятеля. Все же и в этом случае главной задачей русских пограничников оставалась разведка сил и намерений противника.
Собрав достаточные сведения о численности татарских или ногайских отрядов и направлении их движения, станичники спешно «бежали» с вестями к тем городам, куда они держал путь. То же самое делали служилые люди, посланные на сторожи. За сообщенные сведения пограничники несли особую ответственность. Стараясь укрепить дисциплину среди станичников и заставных людей, правительство неукоснительно взыскивало с них за любые упущения и нарушения. Так, 16 сентября 1622 г. пронский воевода князь Григорий Андреевич Волконский сообщил в Москву о самовольном «съезде без перемены» с «полевой» сторожи на Волосовке пронского казака Гришки Семенова. Центральные власти отреагировали почти мгновенно. Уже 23 сентября последовал указ: учинить виновному наказание, «бить батоги нещадно», после чего отдать на поруки товарищам. Другой известный случай произошел после неожиданного нападения татарского войска царевича Гази-Гирея на рыльские и курские места в декабре 1645 г. В результате тщательно проведенного зимой 1645/46 г. расследования было установлено, что прорыв неприятеля через границу стал возможным из-за небрежного отношения к службе станичного головы Д. Шеховцева; виновный «за воровство» был подвергнут тяжелому телесному наказанию.
Основы защиты южных границ, заложенные при активном участии боярина Михаила Ивановича Воротынского, совершенствовались и в дальнейшем. В том же 1571 г. в результате тщательного изучения расстановки сторож и станиц, расположение ряда постов было изменено. Была снята Айдарская сторожа «по княж Михайлову дозору Тюфякина да Матфея Дияка Ржевского», находившаяся вдалеке от обычных татарских дорог на Русь. Необходимость постоянного внимания к положению дел на южных «украиннах» связана была с продолжающимися здесь нападениями крымских и ногайских орд. Мероприятия русского правительства, направленные на укрепление границы, не остались незамеченными противником. Шедшие на Русь татарские войска вынуждены были менять маршруты, их передовые отряды стремились перехватить и уничтожить русские дозоры в степи. В 1579 г. в Москве вновь собрались станичные головы, которые в «распросе» у боярина Никиты Романовича Юрьева сообщили, что противник легко прорывается через рубеж Калмиусским шляхом и существующими «проезжими станицами тое дороги уберечи не мочно». Правительство приняло к сведению это обстоятельство и «приговорило» прикрыть опасный участок границы усиленными станицами, доведя их численность до 50 человек.
Новые изменения в системе охраны южного порубежья назрели в середине 80-х гг. XVI в. В 1585 г. были основаны города Ливны и Воронеж, а назначенным в них «годовать» воеводам были даны росписи, с требованием учреждения новых сторож. Ранее Северное Подонье находилось в зоне ответственности пограничных городов Рязанской земли: Переяславля-Рязанского, Шацка, Ряжска, Данкова, высылавших туда редкие сторожи. Постройка новых крепостей, в особенности Ливен и Воронежа, улучшила ситуацию на Верхнем Дону. Из Ливен на сторожевую службу выезжало 13 степных караулов. Согласно первой росписи воронежских сторож 1587 г. на «Поле» высылалось 12 сторож, перекрывших границу на 200 верст от устья Чамлыка до Котельского леса. В 1623 г. воронежские места охраняли уже 18 конных застав. Тогда же было увеличено число ливенских сторож за счет караулов, которые должны были охранять границу от нападений днепровских «черкас». После восстановления на р. Быстрой Сосне города Ельца (1591–1592 гг.) сторожи стали высылаться и из этой крепости. Очень скоро организация сторож на южном рубеже претерпела ряд важных изменений. Об этом упоминается в сохранившейся в ряде частных разрядных книг грамоте ливенскому воеводе И. О. Полтеву, датированной 20 марта 1595 г. Если по Приговору 1571 г. стоялый голова с отрядом в 100 человек высылался «на Оскол усть Убли» из Дедилова, то теперь отряд высылался из новой крепости Ливны, расположенного гораздо ближе к району расположения сторожевых постов. Местом нахождения отряда был определена та же река Оскол, но не близ устья Убли, а на Козиной поляне, «ниже Холка и Холани». Находясь здесь, стоялый голова должен был посылать разъезды, перекрывавшие не только Калмиусский, но и Муравский шлях, дорога до которого с Козиной поляны составляла два дня пути, а также все ближайшие «перелазы» через степные реки. В подчинении стоялого головы находился большой отряд: не 100 человек, как требовал Приговор 1571 г., а 300 служилых людей. По царскому указу на Оскол выступало 100 местных детей боярских, 100 детей боярских «из городов», 250 станичников (5 станиц по 50 человек) и 50 ливенских казаков, также вооруженных пищалями. Такому крупному отряду по силам было решать и более сложные задачи. Он мог не только нести дозорную службу, но и более успешно перехватывать и уничтожать небольшие татарские отряды, идущие в «войну» на Русь и с «полоном» из Руси. В эти же годы увеличилась численности станиц, ставших менее уязвимыми от неожиданного нападения врага. Однако отдельные города продолжали высылать малые дозорные станицы. Так, в середине XVII в. все 6 хотмышских станиц состояли из 5 человек — головы и 4 ездоков, в Валуйках в станичные дозоры посылали «по атаману, да по пяти человек ездоков», белгородские, оскольские и усердские станицы насчитывали по 10 человек. Столько же было служилых людей в «новоприборных» станицах, учрежденных в 1649 г. в Яблонове.
Организация станичной и сторожевой службы менялась и позднее. Наиболее значительные перемены произошли в 1624 г., когда новыми пограничными центрами на юге стали города Белгород и Оскол. Старые крепости Путивль и Рыльск, игравшие в XVI в. важную роль в обеспечении службы на «Поле», теперь оберегали литовскую «украину». (См. наказ путивльским воеводам: «А детей боярских путивльцов, черниговцов [и] курчан и атаманов, и казаков донских, и путивльских стрельцов и козаков и всяких служилых людей конных расписати им в сотни на отъезжия сторожи и посылати детей боярских и атаманов и козаков конных для береженья на заставы от литовского рубежа».) Между тем, ситуация на южной границе требовала привлечения дополнительных сил. Плачевное состояние укреплений Большой Черты привело к мобилизации на сторожевую службу служилых людей из городов, находившихся за засечной линией. Об этом свидетельствует сохранившаяся роспись мценских сторож 1629 г. Содержащиеся в нем сведения очень любопытны. Согласно росписи на службу из Мценска высылалось 9 сторож, которые, за исключением двух караулов, располагались на расстоянии в 100–120 верст от города. Оставшиеся сторожи также нельзя назвать ближними: 7-я сторожа стояла «на Долгом Колодезе», в 40 верстах, а 9-я сторожа в верховьях Олешан — в 30 верстах от Мценска. Показательно, что в пограничных городах заставы, высылавшиеся на 20–50 верст, считались дальними, ближние несли службу в 2–15 верстах от своего города. Мценским властям для получения своевременных сведений о ситуации на «украйнах» приходилось посылать сторожи на более дальние расстояния, что увеличивало опасность их перехвата противником. На всех «дальних и ближних» мценских сторожах находилось по 4 сторожа. В Белгороде в 1629 г. границу прикрывало 18 постов.
В 30–40-х гг. XVII в. охрана границы еще более усилилась. Только в Белгороде в 1636 г. насчитывалось 40 (!) станиц (в каждой «по голове, да по сыну боярскому, да по 6 ч[еловек] ездоков, да по 2 ч[еловека] вожа»). Разъезды высылались в степь в две перемены. Первая находилась на службе «з Благовещеньева дни» (25 марта) по «Успеньев день» (15 августа). Вторая — с «Успеньева дни» по «Филиппово заговенье» (14 ноября) и до больших снегов. Дальние и ближние подступы к Белгороду прикрывались 15 заставами-сторожами, стоявшими на Муравском, Бакаевом, Изюмском шляхах, на Ливенской, Волуйской, Северской и Царегородской дорогах. Сторожа сообщали о движении в Русь и из Руси «воинских людей». 4 сторожи из 15, находившиеся на верхнем и нижнем бродах реки Нежегали, на Северском Донце и на устье Весеницы, стерегли границу от прихода не только татарских отрядов, но и черкас. Число сторожей на белгородских заставах колебалось от 6 человек (8-я сторожа, находившаяся «на Нагайской стороне на Изюмском шляху, верх Кореня и Корочи», в 50 верстах от Белгорода) до 2 человек (5-я сторожа, выставлявшаяся на Посадском поле «у Вязенитцкой дубровы», в 2 верстах от Белгорода). 6-я сторожа («на росстанях» в верховьях Липова Донца, в 40 верстах от Белгорода, по дороге к Курску) была «сместной» с курскими сторожами. В 1646 г. белгородские места оберегали 14 сторож, изменилось их расположение и число караульщиков. 1-я сторожа осталась на Муравском шляхе, «вверх Угрима и Лапина», в 20 верстах от Белгорода, где раньше здесь стояло 4 дозорных, а теперь уже 6 человек. 2-я сторожа не изменила своего расположения. 3-я сторожа, стоявшая у «Смородинного колодезя», стала 4-й, а к реке Ворскле выдвинулась новая, ставшая 3-й, сторожа «на Карпове Сторожевье». Это была «сместная» сторожа, на которой находилось по 4 человека из Белгорода и Хотмышска. 5-я сторожа, выдвигавшаяся к верховьям Липова Донца («на Муравском и на Бокаеве шляху, на ростонех») перестала быть «сместной» с курскими сторожами и теперь здесь несли службу 6 белгородцев. 6-я сторожа ранее называлась 4-й, 7-я — 5-й, 10 — 12-й, а 12-я — 10-й. Расположение других сторож изменилось. Сняты были ближние посты, освободившиеся заставы передвинулись к «Таплинскому рогу», устью «Зилинека», Стариковскому броду на реке Нежеголи. По-видимому, возможность внезапного выхода татарских отрядов на ближние подступы к Белгороду снизилась из-за постройки здесь новых укреплений, в связи с чем дозоры были отодвинуты в степи и представляли теперь не 3, а 2 радиуса сторожевых постов. Сходные процессы происходили и на других участках южной границы. В 1628 г. в Валуйках воевода Никита Александрович Чоглоков «учинил <…> дватцать четыре станицы сполна», разделив их на две сменные «половины». В 1640-х гг. рубежи оберегали 12 новосильских сторож, 2 пронские сторожи, по 2 сторожи из Корочи, Хотмышска и Верхсосенска, 17 ливенских, 10 оскольских, 5 усердских и 6 шацких сторож. В «Поле» высылались разъезды из Черни, Карачева, Курска, Путивля, Ольшанска, Орлова, Коротояка, Урыва, с 1649 г. из Яблонова, других новопостроенных городов. По наблюдению В. И. Кошелева, значительно плотнее стала сеть воронежских сторож. Их ставили теперь в местах, имевших не только естественные, но и искусственные преграды, как правило, в виде надолобов, что способствовало безопасности сторожей в случае внезапного нападения неприятеля на посты.
Увеличение числа степных караулов улучшило эффективность их действий, но сторожевая и станичная служба оставались очень опасными и требовали от сторожей и станичных «ездоков» постоянной боевой готовности. Удивительный случай призошел в 1639 г., когда в 3 верстах от реки Бурлук валуйская станица атамана Якова Жерлицына, состоявшая из 6 человек, была атакована шедшим на Русь татарским отрядом, численностью 600 человек. В бою крымцы разгромили русский разъезд и «с лошадей збили». В плен попало двое станичников — атаман Яков Жерлицын и ездок Тарас Гродин. Остальные ездоки Назар Леденев, Тихон Кочетыгов, Гаврила Кочкин и Александр Масловский от «татар ушли пеши», по-видимому, воспользовавшись какими-то природными укрытиями, что в другом случае было бы невозможно, учитывая громадный численный перевес врагов и потерю станичниками своих коней. Более того, они сравнительно быстро (уже на следующий день — 23 июля 1639 г.) добрались до Валуек и известили воеводу Мелентия Квашнина о появлении неприятельского отряда на Изюмской сакме.
Во второй половине XVII в. цепь караульных и сторожевых постов на южной «украйне» протянулась по всему рубежу плотной цепью. В 1670–1680-х гг. существование сторожевой охранной службы отмечено в 52 пограничных городах. Действия ее являлись достаточно эффективными, позволяя правительству контролировать ситуацию на одной из самых опасных границ.
В XVII в. помимо станиц и сторож на южной «украйне», в непосредственной близости от порубежных городов выставлялись «сотни» — отряды, способные быстро поддержать действия станичников и сторожей и прикрыть их отход в случае вторжения больших масс противника, задержать его передовые части, позволив населению укрыться в крепостях и засечных убежищах. Сотни высылали только те города, где находились большие гарнизоны. Сохранились сведения о 3 белгородских сотнях 1644 г., по 50 человек в каждой, и 3 ливенских сотнях 1641 г., в которых несли службу по 150 детей боярских, переменявшихся ежедневно.
Станицы, сторожи и сотни составляли передовой рубеж русской обороны. Как правило, они не вступали в бой с татарами по собственной инициативе, а несли разведывательную, дозорную и заставную службу. Помимо перечисленных выше обязанностей, высылаемые в степь разъезды совершали диверсионные действия, главным из которых было выжигание степных трав с целью уничтожения на широком пространстве корма для татарских лошадей. Поджигать степные травы станичники начинали осенью, «в октябре или в ноябре по заморозом как гораздо на поле трава посохнет, а снегов не дожидаясь, а дождався ведреные и сухие поры, чтоб ветр был от государевых украинных городов на польскую сторону или как будет пригож». При этом станичным головам строго-настрого наказывалось «блиско государевых украинных городов, лесов и лесных засек и всяких крепостей, которые в которых местех крепости учинены от приходу воинских людей беречи их от огня на крепко и блиско их огня не припускати и не обжигати». Несомненно, удачный пожог степной растительности затруднял действия неприятеля, задерживая его, а иногда вынуждал отказаться от своих замыслов.
Получив сообщение о появлении в степи вражеских отрядов, воеводы пограничных городов немедленно сообщали о начавшемся набеге в Москву и соседние города, принимая меры к защите города и уездного населения. В случае военной тревоги им предписывалось заранее собрать в крепостях и острогах жителей своей округи, «з женами и детми, и со всякими животы», «чтоб уездных людей воиньские люди не побили и в полон не поимали». Помимо городов-крепостей прекрасным местом укрытия населения во время военной опасности служили заповедные засечные леса, укрепленные завалами и надолбами не только со стороны «Поля», но и с «русской» стороны.
Обеспечение надежной круговой обороны являлось одним из важнейших принципов строительства передовых засечных линий («Черт»). Они должны были преграждать татарам дорогу не только на Русь, но и из Руси. Все опорные пункты (города-крепости) на юге строились так, чтобы связать воедино состоявшую из нескольких рубежей линию пограничной обороны. Прекрасное знание местности, учет особенностей рельефа позволяли русским мастерам создавать надежные сооружения, представлявшие серьезные препятствия для действовавших в конном строю неприятельских войск. Большое засечное строительство велось в 1521–1566 гг., когда была создана целая сеть засек, по словам А. И. Яковлева, «приведенных в связную и сплошную систему, охрана и поддержание которой были сделаны повинностью всего населения государства вообще и близ лежащих уездов в особенности». Предпринятая В. П. Загоровским попытка опровергнуть мнение о «сплошной и связной» линии укреплений, основанная на утверждении, что засеки под Тулой, завершившие создание огромной «Черты», были устроены лишь в 90-х гг. XVI в. К этому выводу исследователь пришел анализируя данные писцовых книг — в отличие от других южнорусских уездов, писцовые книги Тульского уезда не упоминают о засеках. Действительно, в сводных описаниях городов и уездов Московского государства второй половины XVI в. о лесных завалах под Тулой ничего не сообщается, они упоминаются лишь в каширских, веневских и шацких местах. Тем не менее о существовании тульских засек во второй половине XVI в. можно утверждать вполне определенно. О них говорилось в наказе воеводе С. В. Волынскому, восстанавливавшему тульские засеки в 1638 г. (в указанном документе сообщалось, что «засеки здесь были учинены при государе царе и великом князе Иване Васильевиче всеа Русии»). Но не только. Помимо этого важного свидетельства есть и другие. В. П. Загоровский не знал о существовании уникальной наказной памяти тульскому засечному голове Михаилу Колупаеву, ведавшему строительством здесь засек в середине XVI в. В 1554 г. под его руководством на возведении под Тулой засечных укреплений работало 1177 человек из Углича, Дмитрова, Зубцова, Твери и Белой. Этот факт самым решительным образом опровергает предположения Загоровского и подтверждает сложившееся в науке представление о формировании основных сооружений Большой засечной черты уже в 60-х гг. XVI в. Особенно напряженные работы велись на южных засеках в конце 1570-х гг., когда необходимость мобилизации больших воинских сил для войны в Прибалтике ослабила войсковое прикрытие крымского и ногайского рубежей. С целью координации действий засечной стражи, своевременной починки и восстановления укреплений, привлечения к службе на них местного крестьянского населения в 1577 г. создается Засечный приказ, вскоре, однако, упраздненный (как полагает С. М. Каштанов, до 1580 г., так как в этом году дьяк Засечного приказа Истома Евский значился в составе другого ведомства, но, возможно, его заменили другим приказным человеком, а ведавший засечным делом приказ просуществовал до конца Ливонской войны).
В 1598 г., по сообщению разрядных книг, южные рубежи прикрывала «21 засека, а мерою те засеки 590 верст и 17 саженей; а на них 31 ворота. А у тех засек воевод 11 да голов, дворян и детей боярских из городов лутчих 30 человек, да приказщиков 42 ч[еловека]; и всего воевод и голов и прикащиков 83 ч[еловека]. Да детей боярских полковых 78 ч[еловека], да детей же боярских конных с пищальми 247 ч[еловек]. Да татар и мордвы 790 ч[еловек]. Да стрельцов московских 330 ч[еловек], да из городов стрельцов и казаков 460 ч[еловек]; и обоего стрельцов и казаков 790 человек. Да засечных сторожей 193 человека. И всего у засек всяких людей 1988 человек. Опричь сторожей засечных и опричь зборных людей».
Засечное строительство считалось общим делом. Леса, где проходила Черта, объявлялись заповедными. Рубить деревья в них запрещалось даже на засечные крепости, предписание «лес не сечь, опричь завалу» соблюдалось под страхом тяжких наказаний. Устройство засеки подчинялось определенным правилам, обобщавшим многолетний опыт оборонительного строительства. Стараясь замаскировать завал, лес начинали рубить не с опушек, а на значительном удалении от них, в лесной чаще, «возле старого лесного завалу по болшому лесу». Подсекали деревья диаметром не менее 15 см., срубая их на высоте человеческого роста, «како человеку топором достать мочно», так, чтобы они падали вершиной «к Полю», в сторону противника, а комлем лежали на высоком пне. Иногда на пни поднимали все бревно, перегораживая таким барьером линию завала. В отдаточной росписи козельской Столпицкой засеки 1641 г. ее составителями Дорофеем Ивановичем Матовым, Андреем Григорьевичем Шепелевым и Борисом Максимовичем Воронцовым было особо подчеркнуто, что «на Столпицкой засеке <…> и лесной завал крепок, подниман на пенья». Упавшие крест-накрест деревья очищали от тонких ветвей, толстые сучья обрубали и заостряли. Иногда стволы крепили рогульками или кольями. Это усиливало непроходимость засеки для неприятельской конницы. Растащить такой завал было практически невозможно, а выжигать — чрезвычайно опасно для самих татар.
Засеки охраняли засечные головы и сторожа, в подчинение которым выделялись небольшие отряды служилых людей (городовых детей боярских, стрельцов и казаков) и местное население, собиравшееся на защиту укреплений со своим оружием по подворному раскладу. Так, в 1637 г. вместе с засечным головой Яковом Ивановичем Якушкиным на рязанской Красносельской засеке у Волчьих ворот было велено быть «Резанского уезду с сел и с деревень подымовным людем, с пищалми и со всякими бои: которые села и деревни около Красноселской засеки по пятинадцати верст и менши, с тех сел и с деревень с трех дворов по человеку; а которые села и деревни от засеки по двадцати пяти верст, с тех сел и с деревень с пяти дворов по человеку». С конца 1630-х годов к охране засек стали привлекаться солдаты и драгуны. В 1639 г. на Черте находилось несколько подразделений из полка А. Крафтера: по солдатской роте под началом капитанов стояло на тульских Столпицкой и Слободецкой засеках, по полуроте — на Дубенской и Кцынской засеках. Иногда для службы на засеках направляли московских пушкарей, в подчинении которых находились артиллеристы из других городов. В том же 1639 г. в Тулу было прислано 11 московских пушкарей, на Завитай и Щегловскую засеку — 16 их товарищей. К Потешским воротам отправился 1 артиллерист (Василий Чертенок), а в помощь ему прислали 2 «гремячинских пушкарей». Москвичу Юшке Гаврилову, состоявшему при «наряде» у Орловских ворот тульской Заупской засеки, помогали 3 крапивенских пушкаря. 2 артиллеристов из состава столичного гарнизона послали к Малиновым воротам, а еще 1 — в Дедилов.
Правительство придавало большое значение засечной службе, строго спрашивая за нарушения ее порядка даже с воевод. 17 мая 1629 г. назначенный на рязанскую Вожскую засеку засечный голова Изот Толстой и товарищ воеводы города Переяславля-Рязанского Иван Благово сообщили в Москву «о непослушании» воеводы князя Андрея Солнцева царскому указу. Он должен был организовать сбор с «Рязанского уезда с сел и деревень» подымных людей «с пищалями и со всяким боем» по определенной норме: «с деревень, которыя от Вожской засеки не дальше пятнадцати верст — с трех дворов по человеку, а дальше до двадцати пяти верст — по человеку с пяти дворов», но не выполнил данного распоряжения. Сообщение о проступке А. Солнцева вызвало быструю реакцию — спустя 8 дней после написания доноса, из Москвы в Переяславль-Рязанский воеводе направили грамоту, с сообщением о том, что, мешая И. Толстому организовать оборону на засеках, он «делает не гораздо». Ему пригрозили тяжким наказанием в том случае, если дело защиты пограничного рубежа пострадает. Засечной страже полагалось нести службу на Черте «безотступно», однако суровая необходимость часто вынуждала местные власти отступать от этого правила. В 1622 г. 22 засечных сторожа арзамасской Пузской засеки жаловались в Москву, что, несмотря на царский указ не отъезжать от засеки, их постоянно посылают на отъезжие караулы и в проезжие станицы, а также на другие службы «в Орзамас и в уезды». Челобитную арзамасских засечных сторожей рассмотрел в Пушкарском приказе и Разряде, в результате чего их освободили от обременительной караульной и станичной службы.
О приближении татарской войны жителей пограничной полосы извещали высылавшиеся в степь станицы и сторожи, однако, учитывая возможность гибели или «оплошки» станичников и сторожей, на засечной Черте существовала своя дозорная служба. Наблюдательные пункты устраивались на близлежащих сторожевых курганах и на высоких деревьях. Непременным условием при расстановке караулов являлось наличие хорошего обзора окружающей местности: «чтобы видеть было с тех сторож в далние места». В опасное летнее время на этих постах находились сменные караульщики, в случае появлении неприятеля зажигавшие кузовы «с берестою и смолою», оповещая окрестное население и сторожевые отряды русской конницы «про приход воинских людей». По всей укрепленной линии помимо сигнальной действовала постоянная конная связь.
На открытых безлесных пространствах засеки дополнялись укреплениями — «надолобами», рвами и валами, ловушками, острогами, земляными башнями-бастионами.
По мнению С. Л. Марголина, преобладающее значение в системе военно-инженерного прикрытия русской границы имели лесные завалы. С этим утверждением не согласился А. В. Никитин, считавший, что главную роль в обороне страны играли укрепления на дорогах и в наиболее опасных местах, «лесные же завалы хотя и занимали большую часть пространства, но были только дополнительными укреплениями, созданными в местах проникновения татар через засеку». В данном случае исследователь противоречит собственному выводу о том, что в устройстве Черты именно лесные завалы занимали большую часть пространства. Учитывая высочайшую маневренность татарских войск это обстоятельство имело исключительно важное значение. Но доля истины в словах Никитина есть. Зная о засеках, татары старались прорываться на безлесных участках границы, которые следовало укреплять особенно надежно.
Наиболее уязвимым в этом отношении считался район, непосредственно примыкавший к Туле, где вообще не было лесов. Для прикрытия города и уезда со стороны «Поля» здесь была построена сплошная полоса укреплений, получившая название «Завитай». Она протянулась от Малиновой до Щегловской засек на расстояние более 10 верст. В фортификационном отношении «Завитай» представлял собой ров и насыпной вал, на котором устанавливались плетенные и набитые землей туры, позволяющие защитникам укрыться «от пищалные и от лучные стрелбы». Всего «по всему Завитаю по верху» было поставлено 1877 туров. Опорными пунктами обороны являлись земляные башни, где устанавливалась артиллерия. В 1638 г. на «Завитае» находилось 30 башен, в 1641 — 22 башни, остатки которых были изучены А. В. Никитиным. Он установивил, что упомянутые башни представляли собой земляные укрепления двух типов — капониров (16 малых башен) и бастионов (6 больших башен).
Эффективная сторожевая служба в сочетании со строительством засечных черт, выдвинувшихся от Оки на 600 км в «Поле», способствовали восстановлению Воронежа (1596 г.) и Курска (1597 г.), а также более надежной охране развивавшихся очагов пашенного земледелия в запустевших от татарских вторжений лесостепных районах. В действиях, направленных против небольших татарских отрядов, важная роль отводилась взаимодействию отрядов, размещенных в пограничных городах. Воеводы близлежащих крепостей должны были ссылаться между собой, выступая в поход против прорывающихся через границу крымцев и ногайцев. Так, в 1629 г. новым путивльским воеводам Богдану Михайловичу Нагому и Петру Никитичу Бунакову предписали держать в Курске, Рыльске, Севске и Брянске вестовые станицы «з головами детей боярских, человека по три и по четыре, и по пять в станицы». В случае опасности головы должны были «бежать» в свой город «наспех <…> днем и ночью, чтобы воинские люди наперед вестовщиков к Путивлю безвестно не пришли и дурна какова над городом и над острогом украдом и оманом и ночным временем не учинили и уезду не поворовали». Получив известие о начавшемся набеге, первый воевода Б. М. Нагой оставался в Путивле, а второй воевода П. Н. Бунаков выступал на врага и, «сшодчися северских городов с воеводами и з головами на воинских людей на походах и на станех, и на перевозах, и в крепких местах приходити и, прося у Бога милости и у Пречистые Богородицы помощи, государевым царевым и вселикого князя Михаила Федоровича всеа Русии делом над ними промышляти, сколко милосердый Бог помочи подаст».
В начале XVII в. система сплошных укреплений по южному рубежу (Большая и Передовая засечные черты) была разрушена татарскими и ногайскими войсками и перестала выполнять оборонительные функции. Слабость фортификационного прикрытия крымской и ногайской «украйн» стала особенно очевидной во время возобновившихся в начале 1630-х гг. татарских набегов.
В 1638 г. в ожидании нового татарского нападения, были спешно восстановлены Рязанские, Каширские, Веневская Веркушинская (Княжья), Тульские, Крапивенские, Одоевские, Лихвинские и Козельские засеки, входившие в систему Большой (Заоцкой) черты. В то же время на Шацкой, Ряжских, Перемышльских, Белевских, Корницкой (одна из 4 тульских) и Толкижской (одна из 4 лихвинских) засеках, находившихся на второстепенных направлениях, работы в этом году не велись.
Тогда же правительство, согласно специально разработанному плану, приступило к сооружению новых оборонительных линий, располагавшихся значительно южнее старых засечных «крепостей». В 1635–1653 гг. сооружается Белгородская черта, связавшая новые порубежные города Ахтырка, Белгород, Ольшанск, Воронеж, Оскол, Козлов, Тамбов, Карпов, Талицкий острог, Яблонов, Верхний и Нижний Ломов, Короча, Усть-Чернавск, Вольный, Хотмышск, Усерд, Острогожск, Нежегольск, Усмань и др. Она состояла из 5 больших земляных валов по 30–35 верст каждый (Карповско-Белгородский, Яблоновский, Новоскольский, Усманский, Козловский) и более 20 малых валов. Белгородская укрепленная линия протянулась почти на 800 верст от реки Ворсклы до реки Челновой. На новой Черте располагались войска прикрытия, сюда перевели часть засечных сторожей со старых укреплений. Об этом совершенно определенно упоминается в «Памяти окольничему князю Андрею Федоровичу Мосальскому-Литвинову и дьякам Степану Угоцкому и Саве Самсонову об отправлении огнестрельного снаряда в новопостроенный город Тамбов», датированной 21 февраля 1636 г. В документе сообщается о посылке на новую линию половины засечных сторожей «от Шацкия старыя засеки».
Засечное строительство на русских рубежах продолжалось и позднее. В 1647–1654 гг. в Среднем Поволжье были возведены укрепления Корсунской, Атемарской, Потишской, Инсарской и Засурской засек, составивших Симбирскую черту. В 1652 г. приступили к строительству Закамской линии, ставшей продолжением Симбирских засек. Здесь в качестве опорных пунктов возводятся крепости Юшанец, Тагай, Урень (Уренск), Корсунь, Атемар, Сурск, Потишск, Инсарск, Рамзай, Тальск, Мензелинск, Заинск, Старо-Шеминск, Ново-Шеминск, Билярск, Тиинск и Ерыклинск.
Факты, приведенные в 1-й части нашей работы, показывают, что сложившаяся к середине XVII в. система пограничных укрепленных линий-черт была достаточно эффективной. После восстановительных работ на старых засеках и сооружения новых рубежей обороны, граница стала труднопреодолимой для татарской конницы. Поэтому известное утверждение В. П. Загоровского о сомнительных достоинствах московской обороны при огромном размахе строительных работ на рубежах является в корне неверным.
В XVII в. основные силы порубежных русских войск располагались за пределами засечной черты — в городах-крепостях Одоеве, Крапивне, Туле, Веневе, Мценске, то есть по старой границе. Непосредственно на засеках несли разведывательную и охранную службу немногочисленные гарнизоны, составленные из засечных голов, приказчиков и сторожей, а также выделенных им на подмогу отрядов детей боярских «меньших статей», стрельцов и казаков. На засеки должны были становиться и «уездные люди с десяти дворов по человеку». В случае прихода крымских или ногайских отрядов засечные головы оповещали воевод, командовавших крупными соединениями, о численности напавших врагов и направлении их движения, стремясь задержать татарскую конницу на Черте. Пользуясь этим, крупные силы стягивались к месту прорыва, а в случае его осуществления командовавшие операцией воеводы старались окружить прорвавшиеся отряды татар и ликвидировать их. Прилагались все усилия, чтобы отбить захваченный «полон» и не выпустить противника обратно. Благодаря подобной системе организации обороны крымские татары, потерпевшие в 1640-х гг. на русской границе ряд серьезных поражений, во второй половине ХVII в. прекратили набеги на Московское государство.
Естественные «крепости» (реки, озера, заповедные леса) русские воины, прикрывавшие границу, старались укрепить дополнительными сооружениями. Необходимость создания сплошной Черты вынуждала приставленных к засечному делу воевод и голов использовать любую возможность для постройки препятствий, позволяющих остановить или задержать наступление неприятеля. С этой целью в лесах устраивались завалы («заповеди», «засеки»), на безлесных местах насыпались валы, делались рвы, устанавливались надолбы и частоколы («частики»), строились стоялые и жилые остроги. «Перелазы» (переправы) перегораживали острыми кольями, забиваемыми в дно реки, «наплавными бревнами» с острыми дубовыми гвоздями, которые притапливали в воду на глубину 4 пяди (76 см). На татарских «сакмах» устраивали ямы-ловушки, об устройстве которых подробно рассказывается в описании новопостроенного в 1637 (7145) г. города Усерда и близлежащих острожков, где проходила Калмиусская сакма, уходящая за р. Сосну. Именно здесь, в «тесных местах», в 5 рядов были выкопаны ямы-ловушки, каждая 5 пядей (95 см) глубиной и 3 пяди (57 см) шириной. В ямах поставили острые дубовые колья. Предназначались такие ямы для порчи татарских коней.
2. Организация охраны западных и северо-западных границ
На протяжении изучаемого периода пристальное внимание правительства привлекали не только южные, но также литовский и немецкий рубежи страны. Защиту пограничных уездов обеспечивали крепости, возводившиеся на труднопреодолимых водоразделах, на торных дорогах, окруженных лесными чащобами, болотами и другими естественными преградами. Прорваться в обход таких крепостей противник, как правило, не пытался, стараясь овладеть расположенными на границе городами, разоряя их окрестности и продвигаясь во внутренние районы Московского государства. В противном случае армиям вторжения грозил неожиданный удар в спину со стороны гарнизонов незахваченных пограничных укреплений. Учитывая боевые возможности литовских, польских, ливонских и шведских армий, оснащенных артиллерией, владеющей техникой ведения осадных работ, крепости на западных и северо-западных рубежах укрепляли особенно тщательно. Важными опорными пунктами являлись монастыри. По словам Котошихина, во всех «болших каменных монастырях для осадного времени пушки и пушечные всякие запасы, и всякое осадное оружие царское». В XVII в. «наряд» находился в Соловецком, Псково-Печерском, Кирилло-Белозерском, серпуховских Владыченском и Соцком, суздальском Спасо-Евфимьевском и Спасо-Ярославском монастырях. Прочность некоторых монастырских укреплений не уступала городским. В военное время они могли противостоять большим армиям и корпусам. Важнейшую роль в военных действиях на последнем этапе Ливонской войны сыграла оборона в 1581 г. Псково-Печерского монастыря. Польским артиллеристам удалось разрушить часть монастырской стены, но во время штурма обители 28 октября 300 стрельцов защищавших обитель, нанесли противнику ощутимые потери и вынудили его к отступлению. В годы Смутного времени произошла героическая оборона Троице-Сергиева монастыря, продолжавшаяся в течение 16 месяцев. 2-тысячный гарнизон обители был блокирован 15-тысячным войском польских военачальников Я. Сапеги и А. Лисовского, но не покорился врагу. Защитники монастыря отбили 6 общих штурмов, понесли значительные потери (численность гарнизона за время осады сократилась в 3 раза), однако смогли продержаться до подхода к монастырю армии М. В. Скопина-Шуйского.
В XV–XVI вв. на западных и северо-западных русских рубежах сплошной линии обороны не существовало. Границу надежно прикрывала цепь мощных каменных крепостей, способных остановить или надолго задержать вражеские армии. Прежде всего укреплялись псковские города, находившиеся на направлении главного удара немецких и литовских армий. Важнейшими твердынями на этом рубеже были Псков, Изборск, Остров, Гдов. Долгое время хорошо защищенной Псковской землей как щитом пользовалось Новгородское государство, считая излишним укрепление своих западных границ в местах соприкосновения с псковскими пригородами. Основное внимание новгородцев было приковано к северному немецкому и шведскому рубежам, где они выстроили «каменные города» Ладогу, Орешек, Корелу, Копорье, Тиверский городок и Ям-город. Перечисленные крепости стояли на важных стратегических путях, ведущих в глубь Новгородской земли. Копорье прикрывало Водскую дорогу, позднее с усилением контактов с Прибалтикой на этом же направлении на реке Луге был построен Ям-город. Путь в Карелию, Каянскую землю и к Выборгу защищали Корела и Орешек. Невско-Ладожско-Волховский озерно-речной путь стерегли Орешек, возведеный на небольшом острове в истоке Невы у Ладожского озера, и Ладога, построенная на мысе, образованном реками Волховом и Ладожкой. Со стороны Литвы новгородскую границу прикрывали каменная крепость Порхов и деревянные города Великие Луки, Старая Русса и Холм. После присоединения Новгородской земли к Московскому государству указанные крепости подверглись существенной реконструкции, усилившей их в военном отношении. В дополнение к существующим был построен ряд укрепленных городов. «На Девичьи горе противу города Ругодива Немецкого» — Ивангород. Первое укрепление, так называемая «четвероугольная крепость», возводится здесь в 1492 г.; к этому сооружению впоследствии пристроили «Большой Боярший город» (по документам XVI в. — «Большой город»), «Замок» (по документам XVI в. — «Вышгород»), «Передний город» (по документам XVI в. — «Новый каменный город» или «Середний город») и горнверк (по документам XVI в. — «Земляной город»). После возведения Ивангорода эта крепость включается в оборонительное полукольцо псковских форпостов, прикрывавших русские границы со стороны Швеции и Ливонии. В первой половине XVI в. укрепляется литовский рубеж. Здесь строятся города Себеж (1935) и Велиж (1536).
В XVII в. литовский и «свейский» рубежи Московского государства прикрывала цепь отъезжих сторож, застав и станиц, составлявших первую линию русской обороны. Правительственные наказы тех лет полны напоминаний воеводам о необходимости организации надежной защиты вверенных им городов и уездов. Особенно актуальной эта задача становилась в военное время. Так, в октябре 1633 г. в наказе псковским воеводам князю Федору Андреевичу Елецкому и Дмитрию Евфимьевичу Воейкову и состоявшим при них дьякам Ивану Ларионову и Матвею Федорову власти настойчиво требовали жить «с великим береженьем неоплошно», указывали на необходимость посылки конных людей «на вести по городом». Опасаясь возможного нападения врага, инструкция предписывала Ф. А. Елецкому и Д. Е. Воейкову «в подъезды по дорогам» посылать «станицы частые», которые должны были «вестей про литовских людей и про черкас» проведывать «всякими обычаи накрепко». Воеводы приказывалось организовать дозорную службу в Пскове и уезде — «сторожи б по городу и отъезжие в день и в ночь стояли беспрестанно». Поводом к требованию повышения бдительности и усиления внимания к организации сторожевой и станичной службы стал захват литовцами и черкасами южной пограничной крепости Валуйки, произошедший, как особо подчеркивалось в наказе, из-за небрежения местного воеводы Ивана Колтовского.
На рубеже стояли заставы, состоявшие из стрельцов, казаков, иногда дворян и детей боярских. Существовали некоторые различия между заставами от «свейского» рубежа, выставлявшимися из Новгорода и Ладоги, и «литовского» рубежа, где несли службу заставщики из Великих Лук. Отличия были отмечены еще Н. Н. Оглобиным. Прежде всего бросаются в глаза разные сроки «перемены» служилых людей. Если на русско-шведской границе некоторые заставы могли находиться по году, то на русско-польской — не более 3 недель. Службу на новгородских и ладожских заставах несли стрельцы, подчинявшиеся заставным головам. К сожалению, до нас дошли росписи застав достаточно позднего времени — так, первый список пограничных караулов на «свейском» рубеже относится к 1666 г. Однако, несомненно они находились здесь и раньше, а тот факт, что в 1692 и 1693 гг. заставы стояли в тех же местах, что и за 30 лет до этого, позволяет считать, что там же располагались посты и в первой половине XVII в. Они были установлены, по-видимому, по новой пограничной линии после Столбовского мира 1617 г. Застав в этих местах насчитывалось немного, все они являлись стационарными постами, некоторые из них были укреплены и в документах именовались острожками. Приведем краткий перечень застав 1666 г.:
С 20-х гг. и до середины XVII в. «свейская украйна» Московского государства была самым спокойным русским рубежом. После Смутного времени Швеция стала стратегическим союзником России, поддерживавшим антипольскую позицию Москвы. Главной проблемой, осложнявшей русско-шведские отношения, являлась проблема перебежчиков. Задержание их стало главной обязанностью стоявших на заставах служилых людей. Так, в 1649 г. в наказе воеводе Иванису Кайсарову об управлении Сумерской и Старопольской волостями Старорусского уезда предписывалось «учинить от рубежа Свейского королевства заставу, и велеть беречь того накрепко, чтоб из Российского государства в Свейское королевство, а из Свейского королевства в Российское государство, перебещиков никого не было». На пограничную службу И. Кайсаров обязан был высылать «Сумерские волости салдат, сколко человек пригоже; а однолично заставу ведать с великим береженьем».
Более опасным представлялся московским властям «Литовский рубеж». Стационарных застав, размещавшихся в приграничных селениях, здесь не было. О месте их расположения, составе и числе заставщиков можно судить по росписи застав, высылавшихся из города Великие Луки в 1650 г. На рубеже в определенных «урочищах» стояло тогда 11 караулов. Службу на них несли «дворяне и дети боярские луцкие помещики и луцкие казаки и стрельцы, с переменами». Срок «перемены» для всех постов был одинаков — 3 недели. Самая дальняя застава стояла «на Пожогах» в 90 верстах от Великих Лук, где службу несло 9 заставщиков. 2 заставы находились в 70 верстах, еще две — в 60 и 50 верстах от города. Остальные караулы стояли в 15–40 верстах, число служилых людей там колебалось в пределах 6–8 человек.
Важной обязанностью находившихся на заставах служилых людей являлся сбор сведений о намерениях неприятеля. От их точности и своевременной доставки часто зависел исход назревавшего противостояния. Так, в начале июля 1609 г. заставщик Иванко Жидовинов сообщил смоленскому воеводе М. Б. Шеину о том, что «пан де Олександро Госевской из-под Белой умышляет идти с воровскими людми под Смоленеск, с норядом, на две дороги. Да пан же Олександро присылал крестьян Велижского повета в Щючейскую волость, к крестьяном, с грозами, а приказывает Шучейским крестьяном: «живите за мною, не бойтеся, от нас войны вам не будет; а которые крестьяне Щюческой волости не имут за нами жити, и нам де их хлеб жати, и их воевати, и нигде им от моих литовских людей не избыти». Благодаря этим известиям смоленские власти смогли укрепить город и подготовиться к осаде, надолго задержать под его стенами польскую армию.
Большое внимание уделялось разведке планов и сил противника. Сбор сведений о происходивших за пределами страны событиях вменялся в обязанность всем находившимся на границе служилым людям. Однако очень часто информации, полученной от купцов и порубежных жителей, не хватало. Потому власти пограничных городов, по приказу вышестоящего начальства, занимались проведением разведывательных операций. В некоторых дошедших до нас воеводских наказах сохранились подробные инструкции по организации разведки. Показательным примером служит наказ торопецкому воеводе Матвею Васильевичу Прозоровскому от 12 февраля 1628 г. Перед отправлявшимися за рубеж лазутчиками ставилась задача — «в порубежных городех про всякие вести проведывать подлинно, а про московские б ни про какие вести за рубежем никого ничего не сказывать; да что ему лазутчики, пришедши из порубежных городов, про какие вести скажут, и ему о том о всем писать к государю подлинно». Составители наказа поясняли ниже, какие именно «вести за рубежом» более всего интересовали московское правительство: «Да и того ему за рубежем лазутчиками велеть проведывать подлинно ж, войны им до урочных лет с Московским государством не вчинать ли, и нет ли у них какого умышленья на Московское государство? И запорожские черкасы не в собраньи ли? И будет в собраньи, и в которых местех и для чего в собраньи? О том о всем велеть проведывать накрепко всякими обычаи; а почылать им лазутчиков в порубежные города почасту, да что от лазутчиков вестей будет, и им про всякие вести писать к государю, а отписки о вестях велеть отдавать в Розряд, а о посольских делех и о ссылочных листах и о задорах писать в Посольской приказ, да и в Розряд о задорах же». Всех людей, отправляемых за рубеж с секретными поручениями, полагалось привести «государеву крестному целованью». Полученные после возвращения разведчиков сведения М. В. Прозоровский обязан был сообщать в Москву и воеводам соседних городов, «куды пригож, смотря по вестям, к воеводам всякие вести писать же, чтоб государю и в городах воеводам про всякие вести было ведомо». В документе оговаривалось вознаграждение, выдаваемое лазутчикам за «прямые вести из литовских городов». Они получали «государева жалованья по полтине или по рублю, смотря по вестям». Учитывая профессиональный риск, размер полагавшейся разведчикам награды не выглядит значительным. Направленные в 1628 г. в Торопец инструкции являлись типовым требованием правительства. Об этом свидетельствуют наказы вяземским воеводам 1621, 1622, 1625 гг. Им приказывалось, прибыв в Вязьму, выбрать «ис стрелцов, и ис казаков, и ис посадцких людей и ис пашенных крестьян лазутчиков добрых людей и разумных. И привести их к крестному [целованью], на том, что им государю служити в литовские горы лазутчить ходити и вестей всяких проведывать подлинно». Размер вознаграждения вяземским разведчикам определялся в тех же размерах, что их торопецким товарищам.
Помимо агентурной разведки у воевод имелись и другие возможности получения сведений об обстановке на сопредельных территориях. В случае перехода границы бежавшими из плена русскими людьми, а также «выходцами» (перебежчиками) — «литовскими людьми» или «запорожскими черкасами» — от них на заставах предписывалось получать информацию о происходивших за границей событиях. Знавших важные и самые свежие секреты («вести скорые») полагалось немедленно «присылать к государю к Москве на подводах». В случае возникновения на рубеже вооруженного конфликта источником информации становились «языки». Всех пленных в наказе, данном в 1632 г. вяземским воеводам Федору Васильевичу Головину и Дмитрию Федоровичу Скуратову, полагалось пытать, чтобы получить точные ответы на следующие вопросы:
• «Для какого умышленья литовские люди посольской договор и мирное постановление нарушили?»
• «По чьему росказанью пришли под Вязьму?»
• «Многие ли люди?»
• «К иным которым городом им не приходит ли?»
• «Где король и королевич?»
• «Хто у них гетманы Коруны Полские и Великого княжества Литовского?»
• «Куды поход чают?»
Все полученные сведения надлежало сообщить в Москву и, смотря «по вестям», на границу направлялась помощь.
Безопасность русских городов находившихся на западном рубеже, становилась особой заботой правительства в военное время. Существовала система мер, призванных обеспечить им должную защиту. Судить о ней можно по сохранившейся наказной памяти воеводам П. И. Шуйскому, В. С. и П. С. Серебряным, назначенным в захваченный в 1563 г. Полоцк. Восстановив разрушенные огнем русской артиллерии укрепления, они должны были наладить в городе надежную караульную и сторожевую службу: «А ведати боярину и воеводе князю Петру Ивановичю Шуйскому ворота Устицкие; а боярину и воеводе князю Василью Семеновичю Серебряному ведати ворота Великие; а боярину и воеводе князю Петру Семеновичю [Серебряному] ведати ворота Софейские; а боярину и воеводе Ивану Васильевичю Шереметеву ведати ворота Богородитцкие: и учинити у них от собя головы с детми боярскими, переменяя из своих полков, и головы стрелецкие с стрелцы, у тех и у всех ворот, и по всему городу росписати, и розверстати детей боярских и стрелцов, посколку в которое место колко пригоже учинити; а на вылазке быти воеводам князю Олександру Ивановичю Прозоровскому с товарыщи. А в остроге Царь и великий князь велел быти Захарье Ивановичю Очину Плещееву, да князю Давыду Васильевичю Гундорову: и воеводам Захарье и князю Давыду в остроге быти, и дела царя и великого князя беречи, и по острогу еженочей голов от собя посылати, и самим того еженочей назирати». Оставленным в Полоцке «бояром и воеводам» было приказано устроить особое караульное помещение («светлицу»), «в котором месте пригоже, а на ночь в светлицу еженочей приезжати бояром и воеводам с своими полки, переменяясь, койждо воевода с своим полком ночюет в светлице; а которая ночь доведетца боярину и воеводе в светлице ночевать, и тому боярину и воеводе ездить возле города, и голов от собя посылати, и по городу с фонарем от собя посылати; да и в светлице ж велети ночевати на всякую ночь по сту человек стрелцов, сотцким стрелецким ночевати в светлице, бояром и воеводам голов посылати и по городу с фонарем самим над ними надзирати, еженочей, переменяясь». От пребывания в «светлице» освобождались лишь главные воеводы П. И. Шуйский и В. С. Серебряной, которых заменяли головы из их полков. «А с фонарем ходити по городу безпрестанно: впервые пойтить голове с фонарем, от боярина и воеводы от князя Петра Ивановича Шуйского; а как обойдет голова с фонарем от боярина и воеводы князя Петра Ивановича Шуйского, и той голове с фонарем от боярина и воеводы, которому ночь доведетца, ночевать в светлице; и всем бояром и воеводам держати в городе береженье великое». Подробно были расписаны обязанности городничих — Василия Головина и Василия Замыцкого, от которых требовалось не только «ходити с фонарем по ночем, переменяясь, по всем сторожем», но и «замыкать город <…> переменяясь самим; а ключи сбирать к городничим к Василью Головину да к Василью Замытцкому».
Проверив караулы и закрыв ворота, они относили ключи «к боярину и воеводе ко князю Петру Ивановичю Шуйскому». В ведении городничих находился «наряд» — «пушки и пищали, по всему городу и по острогу, и зелья, и ядра», а также полоцкие пушкари и воротники.
Ближние подступы к Полоцку прикрывали сторожи, которые воеводы высылали «по дорогам, по Виленской, и по Березынской, и по Витепской, держати, в которых местех пригоже, верст по пяти, и по шти, и по десети от города». Тогда же, в качестве превентивной меры, русскими властями были разоружены коренные жители Полоцка. Воеводам предписывалось созвать их и «заповедь учинити, чтоб у них ни у какого человека ратного оружья не было, а у кого сведают или вымут, и тем быти в великой опале и в казни».
Несмотря на настойчивые требования командования об укреплении обороны городов, местные власти не всегда добросовестно относились к своим обязанностям. Их упущения не раз заканчивались самым трагическим образом. Так, в 1577 г. в результате неожиданного нападения поляки овладели замком Венден, в апреле 1590 г. отрядом черкас под командованием атаманов Дениса Селенского, Барана и Гусака был разграблен Воронеж и убит местный воевода князь И. А. Шебановский-Долгоруков, неосмотрительно впустивший днепровских казаков в крепость. В 1617 г. бежали из Вязьмы, оставив ее врагу, князья Петр Пронский и Михаил Белосельский, в 1633 г. из-за небрежности воеводы Ивана Колтовского черкасы «на Волуйке изгоном город взяли, и людей многих побили, и языки поимали». С провинившихся военачальников строго взыскивали. Они должны были помнить о 61 ст. Судебника 1550 г. по которой «градскому здавцу» грозила смертная казнь. Впрчем, в большинстве случаев, за подобные провинности карали не так строго. Сдавшие в 1562 г. Тарваст воеводы Тимофей Матьяс Кропоткин, князь Неклюд Путятин и Григорий Еремеевич Большой Трусов были разосланы «по городом в тюрьмы, а поместья их и вотчины велел государь взять и роздать в роздачю», упоминавшиеся выше вяземские воеводы П. Пронский и М. Белосельский за малодушие также лишились поместий и вотчин, подверглись наказанию кнутом и ссылке в Сибирь. За более мелкие упущения воевод отчитывали, не стесняясь в выражениях, подобных отповеди, направленной оплошавшему воеводе Якову Милославскому в город Сапожок 1 августа 1623 г. Царь Михаил Федорович, возмущенный его упущениями, писал: ««И ты дурак безумной, худой воеводишка! Пишешь к нам, что татарове к Сапожку приходят, и людей побивают и в полон емлют, а про то к нам подлинно не пишешь, в татарский приход сторожи у тебя и подъезды были ль, и для чего татары безвестно приходят, и для чего в те поры к нам не писал, как татары к Сапожку пришли?». Приведенный случай относится к южному участку русской границы, однако наглядно передает отношение властей к лицам, не сумевшим наладить оборону вверенного им города и уезда. Более непримиримо в Москве относились к воеводам, пытавшимся обмануть государя и его бояр. Примером тому служит дело бежецкого воеводы Максима Семеновича Языкова, предоставившего ложные сведения об отражении в 1618 г. литовского набега. Его сообщение о неприятельских действиях и о том, что «буто приходили литовские люди к городу (Бежецкому Верху. — В. В.), и приступали, и он де отсиделся, и литовских людей побил», опровергли служившие под его началом голова князь Андрей Иванович Морткин и Завьял Михайлович Милюков. В ходе проведенного в 1621 г. следствия их показания полностью подтвердились. В наказание за преднамеренный обман Михаил Федрович велел наказать провинившегося воеводу батогами «нещадно», «да жалованья у нево велел убавить».
Западная и северо-западная границы Московского государства не оставались неизменными. В ходе победоносных войн конца XV — начала XVI вв. с Великим княжеством Литовским ее удалось отнести далеко на запад. К началу Ливонской войны она проходила по линии: Печенгский монастырь — Сердобольский острог — Корела — Копорье — Ям — Ивангород — Гдов — Псково-Печерский монастырь — Псков — Изборск — Остров — Красный — Опочка — Себеж — Заволочье — Невель — Велиж — Смоленск — Рославль — Стародуб — Новгород-Северский — Чернигов — Путивль. Все пограничные города являлись первоклассными крепостями, способными выдержать длительную осаду. Они имели каменные или дерево-земляные укрепления, имевшие определенные преимущества. Это обстоятельство подметил в свое время наблюдательный Гейденштейн, писавший: «Вследствие большого богатства лесного запаса у них (русских. — В. В.) выстроены почти все крепости из дерева, из собранного в кучу множества огромных бревен, обыкновенно покрытых дерном; притом все крепостицы снабжаются больверками и башнями и кроме того окружаются искусственными рвами, если не было природных, валом и забором; вследствие чего эти строения не только не оказываются по виду некрасивыми, но до последней войны (Ливонской войны. — В. В), во время которой большая часть их была взята королем вследствие воспламенения от падавших бомб, считалось, что эти строения более безопасны для обороны и представляют большую выгоду, нежели каменные, так как, с одной стороны, таковое строение больше противится действию орудий, а с другой, если оно и пробито, то это не ведет за собой большого разрушения стены, что обыкновенно бывает с каменной постройкой». Не стоит забывать, что даже принадлежавшая тогда шведам мощная крепость Выборг до середины XVI в. с восточной и северо-восточной сторон была прикрыта дерево-земляными укреплениями, что не помешало ее гарнизону успешно выдержать все русские осады того времени.
Поражение России в Ливонской войне привело к потере нескольких важных городов на северо-западном рубеже, в том числе Ивангорода, Яма, Копорья и Корелы. Еще более существенными были территориальные потери Московского государства во время польско-литовской и шведской интервенции начала XVII в., когда под власть Швеции перешли Карельские и Ижорские земли, а к Речи Посполитой — Смоленские и Черниговские земли. Приграничными стали города: Кола, Кемский и Сумской остроги, Олонец[37], Ладога, Гдов, Псков с «пригородами», Великие Луки, Ржев, Вязьма, Брянск, Трубчевск, Мещевск, Севск, Рыльск, Путивль, Валуйки, позже Оскол, Усерд, Ахтырка. На некоторых участках рубежи отодвинулись далеко на восток, потеряны были крепости Корела (Кексгольм), Орешек (Нотебург), Ям-город (Ямбург), Копорье, Себеж, Велиж, Смоленск, Дорогобуж, Серпейск, Рославль, Стародуб, Чернигов, Новгород-Северский и др. На этих территориях остались и старые засеки, существовавшие на литовском рубеже в начале XVII в. Города, оказавшиеся на передовой линии, предстояло усилить и укрепить. Осуществляя необходимые мероприятия, московские власти не смирились с потерей западных и северо-западных территорий и не оставляли надежд на их возвращение. В ходе Смоленской войны отвоеванные западнорусские города вновь были прикрыты засечными укреплениями, серьезно затруднявшими действия неприятеля Так, во время нападения литовцев на невельские места в июле 1633 г. их путь преградила засека на Большой Усвятской дороге в 7 верстах от Невля. Здесь противника встретили русские ратные люди, разбившие врага и вынудившие его бежать назад к Усвяту. По условиям Поляновского мира России удалось вернуть Серпейск, остальные города «от литовской украйны» были возвращены Речи Посполитой. Построенные вокруг них засеки были разрушены. Отвоевать смоленские, черниговские и новгород-северские земли удалось лишь в годы русско-польской войны 1654–1667 гг. К этому времени относится попытка московских властей укрепить западную границу путем постройки новой засечной Черты, аналогичной южным линиям. В 1665 г. незадолго до окончания войны с Речью Посполитой комендантам порубежных городов были разосланы соответствующие инструкции. Об их содержании можно узнать из наказа опочецкому воеводе Петру Ивановичу Львову. «Учинить засеки» было приказано «от Лук Великих до Торопца, от Торопца до Ржевы Володимеровы, и до Белой, и до Вележа, и до Смоленска, а в другую сторону от Лук же Великих до Невля и до Опочки, и до Пскова». Правительство попыталось разъяснить местным служилым людям грандиозность и новизну этой задачи. Воевода должен был объявить, «чтоб они того засечного дела себе в оскорбленье не ставили, для того [что] указали мы великий государь те засеки учинить милосердуя об них же, чтоб теми засеками неприятельских людей приходы одержать и [в] наши великого государя городы и в уезды их не пропустить, и их дворян и детей боярских домы и поместья и вотчины от войны уберечь и в расхищенье не дать. И они б, дворяня и дети боярские, одноконечно о том засечном строенье не оскорблялись, и крестьяном своим и бобылям то засечное дело велели делать для себя, с радостию и со всяким поспешеньем». С окончанием войны необходимость в строительстве сплошной линии укреплений отпала, и работы по возведению сплошной Черты на западной границе были свернуты.
3. Защита северного порубежья Московского государства
Высказанное Ф. Ф. Ласковским предположение о неприступности северной границы России со стороны моря, где существовало лишь два значительных укрепленных пункта — Архангельск и Пустозерск, нуждается в пересмотре. Начиная со второй половины XVII в. русское Поморье начинает привлекать пристальное внимание европейских государств. В 1571 г. во время Ливонской войны, «в голомяни» (в открытом море) у Соловецких островов появились корабли Швеции и союзных ей Голландии и Гамбурга, собиравшиеся атаковать находившуюся на островах монашескую обитель. Нападения не произошло, однако факт появления вражеского флота в Беломорье продемонстрировал уязвимость русского Севера. О стратегическом значении этого края, лежащего далеко от центра «Московии» и не имеющего надежного военного прикрытия, поведал миру вестфалец Генрих Штаден, в 1564–1572 гг. живший в России и разработавший план завоевания русских земель. С этим предложением Штаден обратился к германскому императору Рудольфу II, для которого в 1579 г. написал «Проект обращения России в имперскую провинцию». Позднее аналогичное предложение он сделал шведскому королю Юхану III, которого давно привлекало русское Поморье. Летом 1578 г. в Москве было получено сообщение соловецкого игумена Варлаама о готовящемся нападении на монастырь шведских войск. 2 августа 1578 г. Иван Грозный направил в Соловецкий монастырь партию оружия: «Сто ручниц, да пять затинных пищалей, да с Вологды две пищали полуторные да две девятипядных, <…> а зелья ко всему наряду и к пищалем и к ручницам сто пятнадцать пуд». На Соловки вооружение доставил голова Михаил Озеров в сопровождении небольшого отряда из 18 человек: 4 московских, 4 вологодских пушкарей и 10 стрельцов, составившего костяк соловецкого гарнизона. В помощь им Варлааму разрешили «прибрать девяносто человек в стрелцы да пять человек в затинщики». В ожидании шведского нападения на Соловках началось строительство нового острога, возглавил которое Михаил Озеров.
Тревожные сообщения о готовящемся шведском нападении не переставали беспокоить русские власти. В 1579 г. из Москвы на Соловки направили еще 3 затинных пищали и свыше 10 пудов пороха. Тревога оказалось ненапрасной — летом 1579 г. «каянские немцы» вторглись в Кемскую волость и разбили отряд Михаила Озерова. Все приграничные русские селения были разорены шведами. На смену погибшему в бою с врагом М. Озерову из Москвы спешно прислали воеводу Андрея Загряжского, успевшего подготовиться к новому неприятельскому нападению.
В декабре 1579 г. 3-тысячный шведский отряд напал на пограничный Ринозерский острог, гарнизоном которого командовал воевода Киприан Аничков. Крепость защищал небольшой стрелецкий отряд, усиленный «охочими казаками» и добровольцами из местных жителей («тутошних людей»). Бои за крепость длились 3 дня, закончившись поражением противника. Большие потери вынудили шведов к отступлению.
Понятно, что ставший к тому времени известным шведскому королю детальный план Штадена не мог не обратить на себя его внимания. Подробно описав северный край, вестфалец рекомендовал начать вторжение с моря со стороны реки Онеги, поднимаясь по ее течению мимо села Пречистого, посада Турчасова и города Каргополя. Затем завоевателям надлежало двигаться к Белоозеру и Кирилло-Белозерскому монастырю, Вологде, Угличу, Дмитрову и Москве. Согласно расчетам Штадена, для завоевания Московского государства требовались значительный флот и огромная армия — 200 кораблей и 100 тыс. человек, «200 штук полевых орудий или железных мортир», а также «еще несколько тяжелых пушек и мортир, чтобы разбивать ворота деревянных городов, а мортирами в случае надобности зажигать пожар в деревянных городах и монастырях». Первоначальные расходы на задуманную операцию составляли 100 тыс. талеров.
В плавание к русским берегам флоту предстояло отправиться 1 апреля и прежде всего овладеть заливом и рекой Колой в Лапландии, Кильдин-островом и Соловецким монастырем. Пленных, взятых с оружием в руках, Штаден советовал отправить на кораблях в империю. Затем отрядам интервентов предстояло занять Холмогоры, село Пречистое и посад Турчасов. Укрепившиеся здесь немецкие гарнизоны должны были отобрать у русских «их лучших лошадей, а затем все наличные струги и лодьи — маленькие корабли — и свезти их к укреплениям, чтобы при случае защищать их артиллерией». Наибольшее сопротивление, как полагал составитель плана интервенции, армия вторжения могла встретить под Вологдой. В этом случае он рекомендовал блокировать каменную вологодскую крепость частью войск (1/3 часть воинских людей), а остальным силам продолжать наступление. Все православные монастыри и церкви на оккупированных территориях подлежали немедленному закрытию. Русские города и деревни были обречены «стать свободной добычей воинских людей». Очень выразительно звучат следующие советы набожного протестанта Штадена: «Устье — посад, который лежит на мысу там, где река Шексна впадает в Волгу; <…> здесь сливаются течения трех рек и, укрепив это место, можно легко перехватить всякое движение вниз или вверх по Волге. — Занимай его отрядом в 2000 человек! Отправляйся дальше и грабь Александрову слободу, заняв ее с отрядом в 2000 человек! За ней грабь Троицкий монастырь!» Та же участь, после захвата Волока Ламского должна была постичь и Иосифо-Волоцкий монастырь, «богаты деньгами и добром. Его можно будет пограбить, а награбленное увезти…». Захватив Москву и другие русские города, разорив монастыри и церкви, пленив царя, Штаден предлагал немедленно вывезти его вместе с сыновьями в Европу, в горы, «где Рейн или Эльба берут свое начало». Именно там планировалось устроить массовую расправу с пленными, которую Штаден описал особенно красочно, дав полную свободу воспаленному воображению. Русских воинов надлежало убивать на глазах московского государя, у мертвецов следовало «перевязать ноги около щиколоток и, взяв длинное бревно, насадить на него мертвецов так, чтобы на каждом бревне висело по 30, по 40, а то и по 50 трупов: одним словом, столько, сколько могло бы удержать на воде одно бревно, чтобы вместе с трупами не пойти ко дну. Бревна с трупами надо сбросить затем в реку и пустить вниз по течению». Эта жестокая расправа должна была осуществиться лишь для того, чтобы убедить Ивана Грозного в том, что «никто не может надеяться на собственные силы и что все его просьбы и молитвы — лишь грех один!».
План Штадена требовал огромных затрат и привлечения больших сил, которыми тогда не располагали европейские монархи. Поэтому он оказался неосуществимым, однако его предложение вызвало определенный интерес и забыто не было.
Более прагматичными оказались действия Дании. Владевший Исландией и Норвегией датский король Фредерик IV объявил Норвежское море принадлежащим ему проливом, требуя уплаты ему пошлины за пропуск торговых кораблей в северные русские порты — Колу и Холмогоры. Вскоре датчане подкрепили свои требования силой. В апреле 1582 г. в Баренцево и Белое моря была направлена эскадра Эрика Мунка, получившего королевский приказ о захвате находившихся в русских водах и гаванях иностранных торговых кораблей. Выполняя его, Мунк захватил несколько английских и брабантских (голландских) судов, что вызвало возмущение Ивана Грозного, потребовавшего от Фредерика IV прекращения нападений и возмещения ущерба, понесенного иноземными купцами. Следствием агрессивных действий датчан стало укрепление Колы и закрытие там большого торга, перенесенного в 1585 г. повелением царя Федора Ивановича в Новые Холмогоры (Архангельск).
В годы русско-шведской войны 1590–1595 гг. северный фронт стал местом упорных сражений. Противник решил овладеть побережьем Белого моря, перерезав пути сообщения России с Западной Европой. Военные действия начались в Лапландии и Поморье летом 1590 г. Шведский король Юхан III разработал план действий, основные детали которого были сообщены 18 июля командующему войсками в Остерботнии Петру Багге, «дворянину из Сёдерби». Согласно королевской инструкции он должен был подготовить и осуществить нападение на западное побережье Белого моря, захватить и сжечь город Сумы, разорить окрестные русские селения, а пленных, скот и захваченную добычу доставить в Кексгольмский уезд. План предусматривал строительство на Белом море блокгауза, который следовало «укрепить валами и бастионами, как можно лучше, дабы могли наши [люди], когда придется, оставаться в той стране на зиму, найдя там убежище и защиту». После этого войска Баге могли продолжить наступление. Главной целью операции являлся захват Холмогор, хранившихся там товаров и пришедших на Русь иностранных торговых кораблей.
Местом сосредоточения войск стала построенная П. Багге крепость Оула. Выполняя приказ Юхана III, вторгшиеся в волости Кереть и Ковда шведы огнем и мечом прошли по северному краю. Большой неприятельский отряд, численностью до 700 человек, спустился на лодках по Ковде, разорил поселения на Умбе, Керети, Кеми и вернулся, перебив и пленив жителей волостей, лежавших на этих реках.
Следующее нападение произошло зимой 1590/91 г. Пройдя через Лапландские горы, шведское крестьянское войско Везайнена дошло до Белого моря, в результате внезапного нападения захватив Печенгский монастырь. Однако гарнизон хорошо укрепленного Кольского острога, несмотря на отсутствие в городе стрельцов, переведенных в Архангельск, отбил нападение неприятельских отрядов. Оборону города возглавил земский староста Вешняк Кузьмин, сумевший уговорить датских купцов передать русским 4 большие и 4 малые пушки, снятые со своих кораблей. Помощь иноземцев была небескорыстной: за одолженные пушки В. Кузьмин обязался заплатить датчанам 65 руб. Однако именно артиллерия решила исход сражения за город. В бою под стенами Кольской крепости шведы потеряли 60 человек убитыми и 30 — пленными. Среди захваченных врагов находился один из командиров шведского отряда — Кавпий (Кафти).
Военные действия в этом районе происходили и позднее. В августе 1591 г. шведское войско под командованием Ханса Ларсона, насчитывающее 1200 человек, вновь опустошило Кемскую волость, осадило Кольский острог, где оборонялся прибывший сюда новый воевода Владимир Федорович Загряжский. Под его началом находилось 30 стрельцов и 1700 местных жителей. Противнику удалось поджечь Егорьевскую и Покровскую башню, но защитники города сделали вылазку и разбили шведов. В боях под Кольским острогом Х. Ларсон потерял 215 человек убитыми и ранеными и отступил к своей границе.
В сентябре 1591 г. русскую границу перешло войско Свена Петерсона, сына Петра Багге. 19 января 1592 г., по возвращении из похода в Улео, он представил реляцию, содержавшую упоминание об одержанных им победах: уничтожении Сумского острога, выжженного его воинами «до почвы», разорении городков Вирмы, Квинна Ниме, Свика, Кимена, захвате 14 селитряных майданов, амбаров с солью, 2 кораблей, груженных семгой, и т. п. В действительности овладеть Сумским острогом противнику так и не удалось. Шведы выжгли его неукрепленный посад и разграбили побережье Белого моря.
Правительство не осталось безучастным к умножившимся вражеским нападениям на Поморье. В северные крепости направили артиллерию, снаряжение и воинские припасы, войска. Всего, по подсчетам Г. Г. Фруменкова, в 1590, 1592 и 1593 гг. из Москвы на Север отправили 25 пушек, 110 ручниц, 1590 ядер, 199 пудов пороха, 92 пуда свинца. В Соловецкий монастырь выступили «со многою ратию воеводы князь Андрей и князь Григорий Волконские, а с ними головы Второй Акинфиев и Елизарий Протопопов». Прибытие войск позволило русском правительству отбить шведов от Сумского острога, очистить приграничные волости и подготовиться к решительному удару по вражеской территории. В начале зимы 1591/92 г. перешедшие в наступление отряды Г. К. Волконского разорили порубежные неприятельские волости Олой, Лиинелу, Сиг, с большой добычей вернувшись обратно. «Тово же году зимою, — отмечено в разрядных книгах, — ходили государевы воеводы князь Ондрей князь Романов сын Волконской да князь Григорей князь Константинов сын Волконской с Соловецкого острова воевать каинских немец свисково короля земли, а с ними были государевы люди, стрельцы и казаки, и воевали Каинской земли немец, и вышли со всеми людьми, дал Бог, здорово».
Осенью 1592 г. началось новое наступление шведских войск, усиленных отрядами финских ополченцев. Вторжением руководили королевские воеводы Магнус Лаврин и Ганус Иверстин. Противнику удалось разорить весь порубежный край от рек Ковды и Керети до Вирмы и Сухого Наволока.
Примечательно, что в условия Тявзинского мирного договора 1595 г. было включено обязательство Швеции не совершать нападения на северные русские территории: Холмогоры, Кольский и Сумской остроги, Каргополь и Соловецкий монастырь.
Прекращение русско-шведской войны не ослабило напряженности на северном пограничье. Заинтересованность в приобретении Кольского полуострова выказывала Дания, в 1597–1598 гг. сделавшая попытку купить его за 50 тыс. талеров. Русское правительство решительно отказалось от предложенной сделки, а местное торгово-промышленное население не выказывало желания идти под власть датчан. Стремление сохранить русское подданство было продемонстрировано во время прихода в Колу в 1599 г. датской эскадры под командованием короля Христиана IV, пытавшийся убедить жителей города признать его государем, но не сумевшего отвратить их от верности отечеству.
Ситуация на северных границах Руси вновь обострилась во время шведской интервенции 1610–1611 гг. В феврале 1609 г. король Карл IX пытался склонить соловецкого игумена к согласию на оккупацию Сумерской волости под предлогом военной помощи правительству Василия Шуйского.
Шведское предложение было отклонено, так как тушинские отряды тогда в Беломорье не проникли. В феврале 1611 г. начальник Улеаборской области Эрик Харе, по поручению шведского правительства, начал готовить открытое нападение на северные русские земли, вступив в новую переписку с соловецким настоятелем. На границе были сосредоточены войска Андерса Стюарта и Кнута Хокансона, усиленные отрядом ирландских наемников под командованием Роберта Сима. Доставленная им королевская инструкция содержала предписание вступить в русскую землю и захватить Северную Карелию, Сумской и Кемский остроги, Соловецкие острова. В конце зимы 1610/11 г. неприятельские войска начали наступление, действуя на двух направлениях. Большая часть шведских сил выступила из Улеаборга в направлении Белого моря, отряд под командованием губернатора Вестерботнии Бальтазара Бека нанес удар по Кольскому острогу. По-видимому, на Мурман шведы напали с целью отвлечения внимания русских от направления главного удара — на Сумы. Неслучайно в шведских источниках зимняя кампания 1611 г. получила название Сумский поход.
Отряд Б. Бека выступил к Кольскому острогу 12 февраля, но 2 марта вынужден был вернуться на свою территорию. Осадив город, шведы изготовили подвижную башню, придвинули ее к крепостным стенам и начали штурм. Одной из вражеских колонн удалось ворваться в город. После тяжелого боя на улицах Колы противник, понесший тяжелые потери, отступил и снял осаду. Двигаясь к своему рубежу, шведы разорили оставшийся незащищенным приграничный край: «и деревни пожгли, и людей секли, а иных в полон взяли». Не зная о неудаче Бека, в конце марта 1611 г. начали наступление войска А. Стюарта, насчитывавшие 1500 человек. Вражеские отряды разорили 11 селений: Лендерса, Ловуш-остров, Тюжня, Чолка, Ребола, Котвас-озеро, Ровкула, Вопгоры, Кимас-озеро, Юшко-озеро и Сопасалма. Однако дальше деревни Чюпы, расположенной на расстоянии 150 км от побережья Белого моря, шведы продвинуться не смогли. По сообщению К. Хоканссона, наступление было остановлено из-за снежных сугробов, «глубиной в рост лошади». Продвижению шведов мешали русские «шиши» — жители разоренных селений, объединившиеся в партизанские отряды для борьбы с захватчиками. Отряды Стюарта и Хоканссона прекратили поход и вернулись в Улеаборг, однако Карл IX не отказался от своих завоевательных планов.
Второй поход А. Стюарта начался в начале лета 1611 г. Его войско на лодках спустилось к Белому морю и высадилось на островах Кузова, в 30 км. западнее Соловецких островов. Напасть на хорошо укрепленный монастырь шведы не решились и, простояв вблизи него до осени, бесславно вернулись назад. По жалобе монастырского начальства руководители Первого ополчения направили на Север отряд воеводы Максима Лихарева и стрелецкого головы Елизария Беседного. 15 августа они прибыли в Сумской острог, начав переговоры со шведами о прекращении враждебных действий. Миролюбие русского воеводы ввело в заблуждение противника. Осенью 1611 г. шведские отряды напали на заонежские погосты и разорили волость Толвую. Собрав войско, Лихарев настиг и разгромил вторгшиеся в Заонежье неприятельские отряды.
Овладев Карельским уездом, Ижорской землей (Ингрией) и Новгородом, Я. Делагарди попытался реализовать завоевательные планы в отношении северных русских уездов и волостей. По словам Видекинда, в 1613 г. он побуждал короля Густава II Адольфа оккупировать русский север, прежде всего совершив нападение на Холмогоры — «город, находящийся в 200 милях к северу от Вологды». Для захвата его Делагарди предлагал направить 3-тысячный отряд, так как по полученным шведами сведениям город был защищен лишь двумя валами. Захватив Холмогоры, его следовало укрепить и продолжить покорение Поморского края. Главными объектами новых шведских атак были избраны Сумской острог и Соловецкий монастырь, мимо которого «везут драгоценнейшие английские и голландские товары». Описав предложения Делагарди, Видекинд с сожалением добавил, что «эти советы Якоба были вполне своевременны, и если бы король, освободившись от прочих забот и расходов, мог тогда все внимание уделить им, то, без сомнения, достиг бы успеха. Но, <…> положение государства было очень трудным, и все двигалось медленно». Действительно, все внимание Густава II Адольфа было привлечено русскими нападениями на шведские гарнизоны Тихвина, Гдова и Порхова и начавшейся борьбой за Псков. В этих условиях на организацию большой северной экспедиции у него не было ни сил, ни средств, в большом количестве потраченных на выкуп крепости Эльфсборг, за которую захватившие ее датчане потребовали миллион риксдаллеров. Тем не менее попытку овладеть Беломорьем противник все же предпринял. Исполнителем королевских предначертаний стали перешедшие на шведскую службу отряды черкас под командованием полковников Барышпольца и Сидорки. Осенью 1613 г. их войско выступило из-под Тихвина. Источники сообщают разные сведения о численности неприятельской рати. Убедительными выглядят данные, приведенные воеводой Богданом Чулковым, сообщившим, что в Андомскую волость пришли «двемя дороги» полковник Сидор, у которого «в полку польских и литовских людей и русских воров семьсот человек» и полковник Барышполец, имевший под своим началом 800 казаков. Дождавшись на Вытегре установления «зимнего пути», противник через Заонежье двинулся к Северной Двине.
21 ноября 1613 г. черкасы напали на Андомскую волость на Онежском озере, однако попытка овладеть построенными там Никольским и Егорьевским острожками успехом не увенчалась. Под началом воеводы Богдана Чулкова собрались «ратные казаки» атаманов Томилы Антипьева и Ермолая Поскочина, а также ополченцы из окрестных сел. Осада Никольского острожка в Шуйском погосте, где оборонялся Б. Чулков, длилась 2 недели и 3 дня. Черкасы безуспешно штурмовали крепость, используя «штурмы» — большие бревенчатые щиты, поставленные на сани. В боях под Никольским острожком противник потерял по одним сведениям, 200, по другим — 300 человек ранеными и 50 убитыми. Победители захватили два неприятельских знамени. Обойдя неприступный городок, Барышполец и Сидорка повели полки к богатым северным русским городам и посадам. Покинув Андомскую волость, черкасы собирались идти к Каргополю, но под этим городом русские заставные сторожа «взяли у них языков, и они по тем языком к Каргополю не пошли, а пошли прямо на Двину».
Прорвавшись к Северной Двине в районе села Турчасово, противник получил здесь сведения о недоделанном остроге в Холмогорах и малочисленности местного гарнизона. Изменив первоначальное намерение (целью похода являлся захват Сумского острога), черкасские полки двинулись на Холмогоры. Осада города началась 8 декабря 1613 г. Для холмогорского воеводы Петра Пронского нападение не стало неожиданностью, и двиняне успели укрепить острог, за стенами которого укрылись перед неприятельской атакой. Черкасы, изготовив «штурмы», пытались приблизиться и поджечь крепость. По словам «выходца» (перебежчика) казака Смирки Иванова, было сделано «приступных хитростей шестнадцать штурм, да шестнадцать возов соломы и берест обливали смолою, да веники обливали смолою, да салом». Однако зажечь острог противнику не удалось; защитники Холмогор «от острогу де их и от щитов их отбили и многих литовских людей и черкас у них побили». На шестой день осады, потеряв под Холмогорами 30 человек убитыми, «воровские» казаки отступили. В числе раненых находился полковник Сидорка. По сообщению того же казака, он был «за Падрокурьею ранен на бою по ноге в колено».
Отступив от Холмогор, черкасское войско направилось к устью Северной Двины. Неприятельские полки прошли мимо Архангельска и напали на селения, расположенные на южном и юго-западном побережье Белого моря и Онежской губы. Противник разорил Николо-Карельский монастырь, Неноксу, Луду и Уну Сумскую волость, штурмовал Сумской острог и, потерпев под его стенами поражение, по льду замерзшего Онежского залива ушел в Заонежье. Предпринятые черкасами нападения на Сумской и Шунгский остроги закончились неудачей, вскоре отряды Барышпольца потерпели поражение в бою у реки Сермяксы, а в марте 1614 г. были окончательно разбиты под Олонцом.
В начале XVII в. в Англии также было составлено несколько проектов покорения России. Первый из них, не позднее 1603 г. предложил анонимный автор, несомненно бывавший на русском Севере и сумевший оценить богатство и слабую военную защиту приморского края. Составитель проекта предлагал захватить Соловецкий монастырь, скрупулезно подсчитав, что для успешного осуществления операции необходимо не менее 5 тыс. солдат, снабженных осадной артиллерией и провиантом на 6 месяцев.
Еще один проект разработал знаменитый Жак Маржерет. В 1612 г. он предложил английскому королю Якову I Стюарту захватить весь русский Север, установив над этой территорией британский протекторат. Проект вызвал определенный интерес английского правительства. Как полагала И. И. Любименко, речь шла о подчинении «суверенитету или протекторату английской короны» всей северной России: Поморья и Вологодщины, «а также по возможности и Поволжья», то есть той части Московского государства, которая представляла исключительный интерес для английских торговых интересов. Все же, проанализировав возможные негативные последствия военной интервенции на русском Севере, правительство Якова I не решилось пожертвовать добрыми отношениями с Москвой. Кроме того, демонстрируя свою дружбу, оно взяло на себя роль посредника в начавшихся нелегких переговорах России с захватившей Новгород Швецией. Главным аргументом отказа от завоевательных планов стал трезвый расчет: для России единственным резоном торговать с Европой через удаленные северные города являлась их принадлежность Московскому государству. Оккупация русского севера Англией или другой страной привела бы к прекращению торговли через Архангельск. Потеряв северные территории, русское правительство вынуждено было бы налаживать торговые связи с Западом через территорию шведской Лифляндии, что сулило английским купцам большие убытки.
События Смутного времени до крайности подорвали военную организацию Московского государства. Правительство вынуждено было концентрировать скудные боевые ресурсы страны на наиболее опасных направлениях — западном (польском) и южном (крымском). Военное прикрытие северных рубежей ослабло. Этим обстоятельством пытались воспользоваться жаждавшие легкой добычи европейские авантюристы, действовавшие либо на свой собственный риск, либо при молчаливом одобрении своих правительств. Известно несколько случаев агрессивных действий в этом районе в первой половине XVII в.
В 1619 г. несколько датских купцов направили на Печору для скупки пушнины торговую экспедицию. Платить за приобретенные меха негоцианты собирались деньгами, начеканенными по образцу русских монет из низкопробного сплава серебра с медью. Изначально этой мошеннической операции покровительствовал датский король Христиан IV. Руководить предприятием было поручено Клименту Блуму («Климу Юрьеву»). Без уведомления русских властей, датчане ходили «на Печору, в Пустоозеро», но 2 сентября 1619 г. на обратном пути их корабль зашел на зимовку в Кольскую губу. Появление торговых людей, самовольно ходивших на Печору, вызвало подозрение местного воеводы, задержавшего датчан. К. Блума доставили в Архангельск, но после допроса освободили — русское правительство не хотело обострять отношения с Данией из-за небольшого торгового инцидента.
Датский король, наоборот, попытался извлечь из сложившейся ситуации максимум выгод для себя. Воспользовавшись как предлогом законными действиями русских властей, он направил на русский Север военный флот и сделал попытку овладеть морскими путями в Баренцево и Белое моря. В июле 1621 г. в русские воды у Кильдин-острова вошли два датских военных корабля, захватившие торговое судно из «Амбурха» (Гамбурга) и несколько русских промысловых и рыбацких лодей и лодок. Цель этих нападений скоро прояснилась: датчане собирались не только воспрепятствовать английской и голландской торговле с Россией, но и взять в свои руки скупку всей рыбы, добываемой в русских водах. Нападения продолжились и в следующем году. Кольскую гавань блокировали пять датских кораблей, под командованием «началного человека Ондрея Ондреева». Нападающие захватили три голландских судна. Высадившиеся на берег «воинские люди» требовали от русских рыбаков продажи рыбных уловов лишь датским купцам. В 1623 г. к русским берегам подошли шесть датских «воинских кораблей». Командовавший эскадрой «воевода Миколай» получил приказ о захвате и грабеже русских судов и поселений с целью возмещения убытков, понесенных К. Блумом.
Исполняя его, датчане опустошили побережье Кольского полуострова. Одной из неприятельских яхт удалось обнаружить направлявшийся в Кольский острог царский караван, состоявший из 6 лодей, на которых везли хлебные и другие припасы. Не имея возможности сражаться с врагом на море, сопровождавшие караван стрельцы высадились на берег в устье реки Териберки, построили небольшой «острожек» (блокгауз) и приняли бой. Скоро положение русских ухудшилось — на помощь обнаружившей караван яхте пришли два других датских корабля. Блокгауз был разбит пушечными ядрами, а оборонявшиеся в нем стрельцы прекратили бой и отступили в горы. Противник не преследовал их, а ограничился захватом припасов и уничтожением трофейных лодей.
Из царской грамоты, направленной 5 августа 1623 г. в Соловецкий монастырь игумену Иринарху «с братьею» известно, что летом «пришли к Колскому острогу датского короля воинские люди на четырех кораблях и наших людей грабят и на корабли к себе емлют». Единственное, что сделали московские власти, это посоветовали соловчанам жить «с великим береженьем, чтоб немцы, пришед к Соловецкому монастырю, над монастырем и над Сумским острогом какова дурна не учинили». Лишь в самом крайнем случае они могли прийти на помощь местам, подвергшимся нападению: «будет мочно, и вы б, смотря по вестем, и Колскому острогу помогали, чтоб его от немецких людей уберечь и волостей бы поморских извоевать не дать; а о всем бы есте ссылались с двинскими воеводы». Процитированная грамота констатировала ситуацию, в которой жители русского Севера в военном отношении были полностью предоставлены самим себе. Двинские воеводы в данных обстоятельствах не координировали действия земских сил, ограничиваясь пересылкой в Москву поступающих к ним сообщений.
Спустя 10 лет ситуация в Поморье несколько изменилась. 14 июля 1635 г. приехавшие в Кольский острог лопари сообщили о приходе к Егорскому становищу иноземного корабля, с которого «на берег приезжали немцы». Местные жители предусмотрительно покинули становище, а по возвращении нашли свои жилища разоренными. Более точные сведения о неприятельском корабле и его команде доставили кольские стрельцы Ивашко Иевлев и Ивашко Ковдя «с товарыщи», отлучавшиеся на рыбный промысел на Кильдин остров. Находясь там, они увидели, что «по морскую де сторону Килдина острова шол корабль и с того де корабля в становище приезжали к ним на берег немецких людей десять человек». Вид этих мореплавателей насторожил стрельцов. Были они «худоваты и платье на них худо ж, не как у торговых людей». Каждый «немец» имел «по два пистолета, да по палашу». Еще больше встревожили Иевлева и его товарищей расспросы нежданных гостей о Кольском остроге, его артиллерии, количестве стрельцов, прибывших кораблях. Стрельцы многократно преувеличили число находившихся в Кольском остроге воинских людей, поведав «немцам» о 2 тыс. стрельцов и таком же количестве «посадцких и прихожих людей», о том, что «у Колского же острогу стоят два корабли торговых немецких людей. А на них людей и наряду много». Разочарованные известиями «немцы», через толмача пытались найти среди стрельцов лоцмана, способного проводить их до Архангельска, но никто из русских людей не вызвался идти на подозрительный корабль.
Позднее кольскому воеводе Дементию Кафтыреву стало ясно, что речь шла о «воровском» (пиратском) корабле. Подтвердил это стрелецкий голова Захарий Матюшкин, ездивший «на море в судах для проведыванья воровских кораблей». На побережье около Печенгского монастыря он встретил каргопольских торговых людей, старшим из которых был Мартынка Тонин, поведавший стрелецкому голове, что «немецкие» люди с корабля, стоявшего у Кильдин острова, разграбили двинскую и каргопольскую лодьи, «а он де, Мартынко с товарыщи, у тех немец ушли с лодьи в карбасе, а иных де людей на лодьях оне поимали и привезли х кораблю». В погоню за бежавшими каргопольцами «немцы» выслали на лодке («в шняку») 10 человек, которые «стреляли по ним из мушкетов».
В ответной государевой грамоте двинскому воеводе Григорию Андреевичу Плещееву и дьяку Тимофею Пеелину предписывалось, чтобы они «на море и в становища для вестей посылали сотника стрелецкого, а с ним стрелцов человек по сороку и по пятдесят». Помимо сторожевой службы этот отряд должен был бороться с теми «воровскими людьми», которые «от корабля ездят в шняках».
Сообщения о происходивших на Севере событиях необычайно встревожили русские власти, о чем свидетельствует молниеносная реакция на полученные вести. 30 августа 1635 г. о «воровском корабле» писал на Двину Дементий Кафтырев, после чего об этом было сообщено в Москву. Ответная грамота датирована 22 сентября 1635 г.
Открытая с моря северная граница требовала особого внимания. За ситуацией на рубеже следили не только заставы служилых людей, но и приказные соловецкие старцы, ездившие по делам в отдаленные монастырские угодья. О всех заслуживающих внимания происшествиях они незамедлительно оповещали монастырские власти и царских воевод. Пристальное внимание уделялось находившимся здесь крепостям. Обветшавшие и требовавшие ремонта укрепления исправлялись и восстанавливались. В 1643 г. был вновь отстроен Сумской острог, для починки которого заготовили и доставили с Выг-озера 30 тыс. бревен.
О безопасности русских владений в Беломорье правительство решило позаботиться в 1646 г., когда царю Алексею Михайловичу «ведомо <…> учинилось, что изо многих государств иноземцы немецкие люди учали приходить к Архангельскому городу Двиною рекою на кораблех заповедным Березовским устьем». В связи с этим архангельскому воеводе Илье Безобразову и дьяку Калистрату Жохову был послан наказ «розсмотрити и роспросить и сыскать всякими сыски накрепко: в которых местех на Двине реке, которою в Березовское устье неметцкие карабли учали вновь тайно проходить, по обе стороны реки Двины мочно сделать крепости, башни поставить каменные, и поперег чепи железные сделать?». В соответствии с полученным предписанием И. Безобразов и К. Жохов ездили к Березовскому устью «до таких мест, где бы башни каменные поставить и чепи железные сделать, розсматривали», побывали они и на Пудожемском устье, «где стоят на караулех сотники и стрельцы для карабленного приходу, и на Мурманском устье», однако подходящего места не нашли, о чем и сообщили в Москву.
Крупнейшими крепостями русского Севера являлись остроги на реках Коле, Суме и Кеми, а из расположенных в Беломорье обителей — Соловецкий монастырь, расположенный на самом крупном из Соловецких островов, между гаванью Благополучия и Святым озером. На монастырские деньги были построены не только Сумской и Кемский остроги, но и укрепления сел Керецкое и Сороцкое, находившихся в зоне действий шведских отрядов.
Важнейшую роль в обороне Беломорья играла Соловецкая обитель. В отличие от деревянных Кольского и Сумского острогов монастырь на Соловках представлял собой первоклассную крепость. В 1584–1594 гг. ее укрепления были значительно усилены постройкой новых стен и башен из гранитного валуна. Руководил работами постриженник Соловецкого монастыря, уроженец Ненокского посада Трифон Кологривов, сумевший сделать монастырь неприступной твердыней. Пять угловых и три пристенных башни в соответствии с новейшими фортификационными требованиями были выдвинуты им за линию стен, сложенных из местных диких камней. Некоторые из лежавших в основании стен валунов достигали 6 м длины и 1,5 м ширины. Камни были плотно подогнаны друг к другу, образовавшиеся при кладке «порожние места» заделывались щебенкой и скреплялись известковым раствором. Первоначально крепость защищали 6 башен, во время работ в начале XVII в. строители пристроили еще 2 башни — Поваренную и Квасопаренную. Высота башен достигала 14–15 м, а длина каменной монастырской стены — 509 саженей. Бои (амбразуры) устроили на нескольких уровнях и под разными углами, направленными к земле, поэтому под крепостными стенами не было мертвых непростреливаемых зон. Находившиеся в наиболее уязвимых местах южная и северная стены обители достигали в высоту 11 м, а в ширину — 6 м. Оборона крепости с напольной стороны была усилена рвами, выложенными крупными валунами.
Постройка мощной каменной цитадели на Соловках упрочила оборону северных рубежей, превратила обитель в крупный военный центр, где размещались нанятые монастырем стрельцы и пушкари, находили надежное укрытие жители близлежащих селений. С 1657 г. военному делу стали учиться и сами соловецкие монахи.
Главным форпостом России в Поморье стал Архангельск — «государева корабельная пристань». Основание города, первоначально называвшегося Новыми Холмогорами, Двинская летопись относит к 1584 г., хотя первый дошедший до нас документ о его строительстве датирован 4 марта 1583 г. Речь идет о царской грамоте двинским воеводам Петру Афанасьевичу Нащокину и Залешанину Волохову, приискавшим к тому времени место для нового города на мысе Пур-Наволок. В ней сообщалось о получении росписи и чертежа будущей крепости и приказывалось «город делати на том месте и той мере, по росписи и чертежу, какову роспись и чертеж к нам прислали, наспех, теми посошными людьми, которую посоху к тому к городовому делу есмя указали».
Строители новой «государевой пристани» изначально позаботились о ее безопасности. Посетивший в 1586 г. Россию Жан Соваж Дьепский оставил восхищенный отзыв о построенной на Пур-Наволоке крепости: «Она составляет замок, сооруженный из бревен заостренных и перекрестных; постройка его из бревен превосходна; нет ни гвоздей, ни крючьев, но все так хорошо отделано, что нечего похулить; хотя у строителей русских все орудия состоят в одних топорах, но ни один архитектор не сделает лучше как они делают».
Под защитой прочных стен новый город стремительно рос и развивался. Вскоре он стал крупнейшим торговым центром Беломорья и всего русского Севера. В 1585 г. в Новые Холмогоры переводится торг из Колы, о чем сообщал датчанам кольский воевода Г. Б. Васильчиков. На Мурмане иностранные купцы могли отныне закупать лишь рыбу и ворвань. Во многом такое решение царя Федора Ивановича объяснялось соображениями безопасности. Этим же руководствовались двинские воеводы, укрепляя город на Пур-Наволоке. По описанию 1622–1624 гг. укрепления Архангельска, получившего свое современное название в 1613 г., состояли из двух частей: Кремля (рубленого города, состоявшего из 6 башен, 204 городен стены) и «острога стоячего на иглах». У Архангельской и Воскресенской воротных башен были устроены «быки» — дерево-земляные платформы, прообраз сооружений бастионного типа. В крепостном арсенале в 1622–1624 гг. находилось 35 орудий, из них в исправном состоянии 32 пушки. Большинство составляли малокалиберные орудия, стрелявшие ядрами от 3 до 12 гривенок. На протяжении второй четверти XVII в. артиллерийский парк Архангельска не обновлялся — все изготовлявшиеся на московском Пушечном дворе орудия направлялись на западные и южные границы. Обслуживали архангельский «наряд» 10 пушкарей и 20 затинщиков.
Главной русской крепостью на Мурмане был Кольский острог, сооруженный на мысе, находившемся в глубине мелководного залива, в 75 км от открытого моря, в устьях рек Колы и Туломы. Небольшое русское поселение существовало здесь уже в первой половине XVI в. Значение его резко возросло после 1565 г., когда к устью Колы стали приходить иностранные, преимущественно голландские, торговые корабли. В 1582 г. сюда прибыл первый воевода — Аверкий Иванович Палицын, построивший в городке гостиный двор и установивший таможенные сборы, что свидетельствовало о превращении Колы в крупный торговый центр. Однако установление регулярного сообщения России с европейскими странами спровоцировало ряд нападений на северные русские города со стороны Дании и Швеции. Русские поселения на северном пограничье следовало незамедлительно укрепить. В 1583 г. второй кольский воевода Максак Федорович Судимантов начал строительство в Коле острога, завершенное в 1584 г. Тогда укрепления вокруг города состояли из бревенчатого тына, 4 башен и рва. Постоянный гарнизон Колы насчитывал 30 стрельцов. Неоднократные нападения шведов на Кольский острог, совершенные в годы войны 1590–1595 гг., вынуждали русские власти продолжать мероприятия по усилению оборонительных сооружений этой крепости. В 1592 г. укрепления Колы, сильно пострадавшие во время шведских нападений 1590–1591 гг., восстановили. Из Москвы сюда привезли пушки новой отливки, значительно повысившие боевые возможности кольского гарнизона. В 1608 г. Кольская крепость представляла мощное сооружение из 6 башен и рубленных городнями стен. Главное внимание горододельцы уделили 106-метровому участку стены, выходящему к заливу, откуда к Коле могли подойти вражеские корабли. По этой причине расположенная здесь Егорьевская башня была вооружена 4 орудиями: двумя — в верхнем ярусе, одним — в среднем и еще одним — в «подошвенном» (нижнем) бое. Еще одна крупнокалиберная пищаль находилась на бруствере передового укрепления. Всего в 1608 г. артиллерия Кольского острога насчитывала 21 орудие. Гарнизон города увеличился с 30 до 63 стрельцов, «наряд» обслуживало 5 пушкарей.
Обстановка, сложившаяся на русском Севере после Смутного времени, требовала постоянного присутствия здесь значительных воинских контингентов. В связи с этим гарнизон Колы был увеличен до 200 человек. Дальнейший рост его численности связан с датскими нападениями 1621–1623 гг. на побережье Мурмана. В 1625 г. в Кольском остроге находилось уже 500 стрельцов. Артиллеристов в крепости было немного — в 1636 и 1647–1648 гг. здесь насчитывалось всего 9 пушкарей, но они обслуживали 54 орудия.
Как и на других участках русской границы, сельское население, предоставленное само себе, возводит собственные крепости. К их числу можно отнести Вотложемский городок, возникший на месте старинного, давно заброшенного укрепления на правом берегу Северной Двины, в 40 км. к югу от места впадения в нее р. Вычегда. Крепость была построена в Смутное время как убежище для местных жителей, за стенами которой они находили спасение от проникавших в Подвинье вражеских отрядов.
Наряду с борьбой за спорные приграничные территории, принадлежащие соседним странам, еще одной важнейшей задачей, стоявшей перед русским правительством, являлась защита собственных рубежей. На практике она реализовывалась через систему мер, характер и масштаб которых заметно отличался на разных участках границы и зависел от боевых возможностей и образа действий противника. На южных и восточных «украйнах», где почти ежегодно происходили нападения татар, наиболее действенным средством их отражения стало создание сплошных засечных укреплений, особенно усилившихся в XVII в., после постройки Белгородской, Симбирской и Закамской оборонительных линий. Помимо этого, сначала на опасных местах, а затем и по всей степной границе были устроены сторожевые посты и разъезды, по сигналам которых навстречу прорывавшемуся врагу выдвигались конные рати Большого и Украинного разрядов.
На западных и северо-западных рубежах защиту страны обеспечивали более мощные крепости, возводившиеся на труднопреодолимых водоразделах, на торных дорогах, окруженных лесными чащобами, болотами и другими естественными преградами. Прорваться в обход таких опорных пунктов противник, как правило, не пытался, стараясь овладеть расположенными на границе городами. Только взяв эти крепости и разорив их окрестности, неприятель продвигался во внутренние районы Московского государства. Учитывая боевые возможности литовских, польских, ливонских и шведских армий, оснащенных артиллерией, владеющей техникой ведения осадных работ, крепости здесь укрепляли особенно тщательно. Как и на юге, литовский и «свейский» рубежи Московского государства прикрывала цепь отъезжих сторож, застав и станиц, составлявших первую линию русской обороны. На отдельных, особо опасных местах возводились засечные укрепления.
С середины XVI в. русское правительство вынуждено было укреплять и северную границу. После открытия нового морского пути из Европы в Россию ряд государств, прежде всего Швеция и Дания, попытались установить контроль над северными морями и захватить Русское Поморье. В XVII в. в этом районе действовали и пиратские корабли. Правительство не осталось безучастным к возросшей угрозе своим интересам. На севере строятся новые и усиливаются старые крепости: Соловецкий монастырь, Холмогоры, Архангельск, Кольский, Кемский и Сумской остроги, Каргополь. Но из-за отсутствия в то время на Севере военных судов, ничего более существенного русское командование предпринять не могло.
Таким образом, оборона Московского государства строилась на использовании многочисленных фортификационных сооружений: городов, острогов, засечных линий, базируясь на которых, предпочитала действовать русская армия. Гарнизоны крепостей, усиленные «осадными людьми» из числа местных и уездных жителей, в большинстве случаев демонстрировали хорошую воинскую выучку и могли противостоять значительным неприятельским силам. Защищаясь, они не ограничивались пассивной обороной, совершая вылазки и разрушая осадные работы противника. Неоднократно русские атаки наносили тяжелый урон осаждающим. Известно несколько случаев гибели или ранения видных начальников вражеской рати. 27 апреля (6 марта) 1609 г. под стенами Москвы стрелой был тяжело ранен гетман Роман Ружинский, командовавший армией Лжедмитрия II. Он так и не смог оправиться от полученной тяжелой раны и умер в 1610 г. Авраамий Палицын описал ранение тушинского полковника Александра Лисовского «вылазными людьми» крестьянином Никифором Шиловым и московским стрельцом Нехорошкой, которые, по словам автора, «ведомы бойцы бешя, на многих вылазках объявляющеся, бьющеся крепко». 30 июля 1615 г. во время осады Пскова пулей из самопала был убит известный шведский военачальник фельдмаршал Эверт Горн.
Иноземцы отмечали стойкость русских воинов при обороне своих городов. Такой вывод сделал Д. Флетчер, писавший, что «русский солдат, по общему мнению, лучше защищается в крепости или городе, нежели сражается в открытом поле». Он сослался на самый известный в то время пример: «Это замечено во всех войнах, а именно при осаде Пскова, за восемь лет тому назад, где польский король, Стефан Баторий, был отражен со всей его армией, состоявшею из 100 000 человек, и принужден, наконец, снять осаду, потеряв многих из лучших своих вождей и солдат». Но наиболее развернутая оценка действий русских воинов в городах принадлежит Бальтазару Рюссову, попытавшемуся проанализировать причины их героического поведения. 85-я глава его «Ливонской хроники» названа «Почему русские так сильны в крепостях». Рюссов начинает ее с констатации общеизвестного факта: «Русские в крепостях являются сильными боевыми людьми». По мнению хрониста, это вызвано следующими причинами:
«Во-первых, русские работящий народ: русский, в случае надобности, неутомим ни в какой опасной и тяжелой работе днем и ночью, и молится Богу о том, чтобы праведно умереть за своего государя.
Во-вторых, русский с юности привык поститься и обходиться скудною пищею; если только у него есть вода, мука, соль и водка, то он долго может прожить ими, а немец не может.
В-третьих, если русские добровольно сдадут крепость, как бы ничтожна она ни была, то не смеют показаться в своей земле. Потому что их умерщвляют с позором; в чужих же землях они не могут, да и не хотят оставаться. Поэтому они держатся в крепости до последнего человека и скорее согласятся погибнуть до единого, чем идти под конвоем в чужую землю. Немцу же решительно все равно, где бы не жить, была бы только возможность вдоволь наедаться и напиваться.
В-четвертых, у русских считалось не только позором, но и смертным грехом сдать крепость».
Слова Рюссова подтверждают примеры героических осад эпохи Ливонской войны. Тем не менее, потери, понесенные московскими войсками в ходе этого многолетнего конфликта, использование противником новых осадных средств (каленых ядер) поколебали восхищавшую врагов стойкость русских воинов в обороне. Это отмечено и наблюдательным немецким хронистом: «Однако со временем, и они об этом стали другого мнения. Потому что, получая известие о большом войске, не шутя угрожавшем им, и ими овладевала, как и другими нациями, человеческая слабость и робость, по которой передавались крепости». Впрочем, робость охватывала, как правило, потерявших мужество воевод, сдававших Баторию крепости, способные держаться еще достаточно продолжительное время. Когда во главе гарнизона оказывались решительные коменданты, поляки бесславно отступали либо захватывали город ценой больших потерь в течение продолжительного времени. Погибали, но не сдавались врагу защитники Сокола, Падиса и Корелы, Ругодива (Нарвы), осажденного армией шведского полководца Понтуса Делагарди. В XVII в. русские продолжали упорно защищать свои города. Оборона Смоленска и Пскова, Корелы и Троице-Сергиева монастыря в годы Смутного времени служит этому лучшим подтверждением. Неудачная Смоленская война памятна героической обороной Дорогобужа, Новгород-Северского, Путивля и Белгорода, где было остановлено черкасское войско Я. Острянина, уничтожившее крепость Валуйки. В ту же войну замечательный пример стойкости явил небольшой гарнизона города Белая, которым решил овладеть Владислав IV после победы над армией М. Б. Шеина под Смоленском. Во время одной из вылазок русским удалось ранить самого короля; в боях под городом противник потерял до 4 тыс. человек. Поражение под Белой поставило польское правительство перед необходимостью начать мирные переговоры с Россией, завершившие русско-польскую войну 1632–1634 гг.