Экономисты считают, что выпуклая кривая полезности соответствует «склонности к избеганию риска». Это несколько сбивает с толку, потому что «избегать риска» в данном контексте не значит быть робкой овечкой в противоположность отчаянному сорвиголове, а лишь отражает тот факт, что люди предпочитают гарантированное вознаграждение лотерее с той же ожидаемой выгодой. И все же два эти представления нередко совпадают. Мы покупаем страховку, чтобы обеспечить себе душевный покой, но и бесчувственный рациональный агент, опираясь на кривую полезности, сделал бы то же самое. Покупка страховки сдвигает плательщицу чуть левее по оси денег, что несколько понижает ее уровень счастья, но, если ей придется покупать себе новую машину взамен незастрахованной, сумма на ее банковском счету резко уменьшится, и уровень счастья просядет значительно. Неудивительно, что рациональный агент предпочитает гарантированную потерю некоторой суммы лотерее, в которой можно лишиться гораздо большего, пусть даже ожидаемая выгода гарантированной потери (не путайте с ожидаемой полезностью) должна быть немного ниже, чтобы страховая компания не работала себе в убыток.
К несчастью для теории, по той же логике люди вообще не должны играть в азартные игры, покупать лотерейные билеты, начинать бизнес или стремиться к известности; все должны учиться на дантиста. Однако некоторые люди, конечно же, это делают — парадокс, который не дает покоя экономистам-классикам. Человеческая кривая полезности не может быть одновременно выпуклой, объясняющей, почему мы избегаем риска и покупаем страховые полисы, и вогнутой, объясняющей, почему мы стремимся к риску и играем в азартные игры. Можно, конечно, сказать, что в азартные игры мы играем ради азарта, а страховку покупаем ради душевного спокойствия, но подобная апелляция к эмоциям просто поднимает парадокс на следующий уровень: как так вышло, что эволюция наделила человека конфликтующими мотивами — и заводить себя, и успокаивать, платя деньги за обе привилегии? Может, мы просто нерациональны — и все тут. Может, полуголые танцовщицы, вишенки в бокале и прочий антураж казино — это само по себе развлечение, за которое готовы платить крупные игроки. А может, график имеет точку перегиба и правее уходит резко вверх, вследствие чего ожидаемая полезность джекпота оказывается выше ожидаемой полезности простой прибавки к банковскому счету. Это возможно, если игрок ощущает, что выигрыш способен переместить его в другой социальный класс и обеспечить ему новый образ жизни: гламурного и беззаботного миллионера, а не простого успешного буржуа. Реклама лотерей вовсю играет на подобных фантазиях.
Проанализировать следствия из теории проще всего, когда ожидаемая полезность исчисляется в деньгах, но та же логика применима к любой ценности, которую можно отметить на шкале, в том числе и к ценности человеческой жизни. В высказывании, которое ошибочно приписывают Иосифу Сталину: «Одна смерть — трагедия, миллион смертей — статистика», — указаны неверные числа, и тем не менее оно совершенно точно описывает, как люди обходятся с моральной стоимостью жизней, унесенных бедствиями вроде войн или пандемий. Эта кривая тоже изгибается подобно графику ожидаемой полезности денег[254]. В обычных обстоятельствах СМИ, освещая теракт с дюжиной жертв, звонят во все колокола. Но в разгар войны или пандемии даже тысяча смертей ежедневно воспринимается как должное, несмотря на то что каждая из этих жизней, в отличие от падающего в цене доллара, принадлежала разумному существу, реальному человеку, который любил и которого любили. В книге «Лучшее в нас» (The Better Angels of Our Nature, 2011){24} я предположил, что наше морально неоправданное восприятие убывающей предельной полезности людских жизней позволяет мелким войнам разрастаться в гуманитарные катастрофы[255].
Нарушение аксиом: насколько мы нерациональны?
Вы, наверное, думаете, что аксиомы рационального выбора настолько очевидны, что любой нормальный человек просто обязан их соблюдать. В действительности люди плюют на них сплошь и рядом.
Давайте начнем с соизмеримости. Ее-то, кажется, невозможно нарушить — это просто требование, выбирая между А и В, склоняться либо к А, либо к В либо быть равнодушным к выбору. Но в главе 2 мы наблюдали акт неповиновения этой аксиоме, а именно феномен «запретной уступки»[256]. Есть в жизни вещи, которые люди считают священными; они уверены в аморальности самой мысли о том, чтобы их сравнивать. Они чувствуют, что любой, подчиняющийся этой аксиоме, подобен цинику Оскара Уайльда — «человеку, который всему знает цену и ничего не ценит»{25}. Сколько мы должны потратить, чтобы уберечь от вымирания редкий вид животных? Спасти маленькую девочку, упавшую в колодец? Должны ли мы сокращать бюджетный дефицит, урезая финансирование образования, пенсионной системы или защиты окружающей среды? Шутка из прежней эпохи начинается с того, что мужчина спрашивает женщину: «Ты переспала бы со мной за миллион долларов?»[257] Идиома «выбор Софи» обязана своим происхождением душераздирающему сюжету одноименного романа Уильяма Стайрона (Sophie’s Choice, 1979), главная героиня которого должна была выбрать, которого из двоих детей обречь на смерть в газовой камере Освенцима. В главе 2 мы видели, что отвращение к требованию соизмерять священные ценности может быть как рациональным, подтверждающим нашу преданность значимым отношениям, так и нерациональным — когда мы не желаем обдумывать болезненный выбор и в результате совершаем его бессистемно и непоследовательно.
Другую группу нарушений объединяет сформулированная психологом Гербертом Саймоном концепция ограниченной рациональности[258]. Теории рационального выбора исходят из допущения, что выбирающий — ангелоподобный субъект, обладающий всей полнотой знания, а заодно неограниченным временем и объемом памяти. Но смертным, принимая решения, приходится учитывать неопределенность шансов и исходов, а также стоимость поиска и обработки информации. Нет никакого смысла 20 минут обдумывать объезд, который сократит путь на 10 минут. Затраты отнюдь не пренебрежимы. Вселенная — сад расходящихся тропок, и каждое решение приводит нас к необходимости принимать другие, взрываясь фейерверком вероятностей, которые никак не укротить аксиомой консолидации. Саймон пишет, что существам из плоти и крови редко бывает доступна роскошь оптимального решения; вместо этого им приходится довольствоваться разумно удовлетворительным, для которого Саймон предлагает термин satisfice — слово-гибрид, образованное от satisfy («соответствовать») и suffice («годиться»). Это значит соглашаться на первую же альтернативу, соответствующую некоему минимально приемлемому стандарту. Учитывая стоимость информации, лучшее может быть врагом хорошего.
К несчастью, это правило, хотя и упрощает жизнь, заодно вынуждает нарушать аксиомы рационального выбора, в том числе аксиому транзитивности. Ого, даже транзитивности? А неплохо было бы жить припеваючи, отыскав недотепу, из которого можно качать деньги, продавая ему снова и снова одни и те же вещи, как это делал Сильвестр Мак-Манки Мак-Бил из стихотворения доктора Сьюза «Сничи». Мак-Бил брал со Сничей по 3 доллара за то, чтобы приклеить им звезду на пузо, и по 10 долларов, чтоб ее оттуда убрать:
Вплоть до момента,
Когда не осталось в карманах ни цента…
И выключил обе машины Мак-Бил,
Затем, разобрав, в кузов их уложил
И, не попрощавшись со Сничами даже,
Уселся за руль и поехал по пляжу{26}.
Хотя нетранзитивность — эталон нерациональности, она легко возникает из двух свойств ограниченной рациональности.
Во-первых, мы пренебрегаем сложениями и умножениями, необходимыми, чтобы мысленно сплавить все качества предмета в ком общей полезности. Вместо этого мы оцениваем его свойства одно за другим, сужая свой выбор посредством элиминации вариантов[259]. Выбирая колледж, мы сначала вычеркиваем те, где нет команды по лакроссу, затем те, где нет медицинского факультета, затем те, что слишком далеко от дома, и так далее.
Во-вторых, мы игнорируем небольшую разницу в величине одного из свойств, если другие кажутся нам важнее. Сэвидж предложил пример с путешественницей, которая не может решить, куда ей поехать — в Париж или в Рим[260]. Предположим, что теперь ей предлагают выбрать между поездкой в Париж и поездкой в Париж + 1 доллар. Париж + 1 доллар бесспорно лучше, чем просто Париж. Но это не значит, что Париж + 1 доллар бесспорно лучше, чем Рим! Вот вам и своеобразная нетранзитивность: путешественница отдает предпочтение А (Париж + 1 доллар) перед В (Париж) и равнодушна к выбору между В и С (Рим), но при этом не отдает предпочтения А перед С.
Выбирая при помощи процесса элиминации, можно вляпаться в нетранзитивность обеими ногами[261]. Тверски придумал задачу с тремя претендентами на должность, которые набрали разное количество баллов в тесте на профпригодность и отличаются друг от друга опытом работы:
Директор по персоналу сравнивает их попарно, следуя правилу: если один набирает более чем на 100 баллов больше другого в тесте на профпригодность, выбирай его; в противном случае выбирай более опытного. В итоге кадровик предпочитает Арчера Бейкеру (больше опыта), Бейкера Коннору (больше опыта) и Коннора Арчеру (выше результат в тесте на профпригодность). Когда испытуемых ставили на место этого кадровика, многие из них предлагали нетранзитивные наборы решений, не осознавая этого.