Эта позиция уравнивает познавательную деятельность и искусство, поведение человека в научно-исследовательской лаборатории и на подмостках сцены или в литературно-художественном салоне, критическую дискуссию интеллектуалов и споры о вкусах. Другими словами, разрушаются границы между культурными сферами, все перемешивается и сливается, образуя некую амальгаму. Это относится и к познанию, и к морали. Нет универсальной ("общечеловеческой") морали, а есть только обычаи и институты, разнообразные, как разнообразны история человечества и структура человеческих обществ на различных стадиях истории и культуры. "Любая дискуссия о сравнительных преимуществах различных... систем морали будет, очевидно, столь же безрезультатна, как дискуссия о достоинствах одной любимой книги или личности по сравнению с другой любимой книгой или личностью"54. Упование на универсальные нормы рационального рассуждения, как и на универсальные "моральные обязательства" - утопия. Не прогресс, а то или иное стечение обстоятельств, счастливое или несчастное, вот на что может рассчитывать человечество в целом и каждый человек в отдельности.
Чем мог бы завершиться спор таких позиций? Может ли вообще быть продуктивным спор идеалов? Стать на сторону того или иного идеала - значит выбрать жизненную позицию, спор между идеалами не может быть решен третейским судьей. Н.С. Юлина предполагает, что можно отказаться от самого спора: лучше говорить не об идеалах, которые действительно трудно примирить, а о культурных традициях, направляемых этими идеалами. В таком случае приходится признать, что эти традиции сосуществуют в культуре, они переплетены одна с другой и каждая играет свою роль на своем месте. Релятивистскую (инструменталистскую и прагматистскую) традицию удерживает от абсурдных крайностей наличие рационалистической традиции, с которой приходится считаться, если учесть, что в техногенной культуре наука остается одной из важнейших доминант. Рационалистический абсолютизм также обязан учитывать не только уроки истории, но и современную аргументацию своих критиков. Одним словом, обе названные традиции продолжают существовать по максиме: живи сам и дай жить другим.
Но философское решение дилеммы остается нереализованной интенцией.
9. Х. Патнэм: "конвергентная теория" научной рациональности
Значит, мы должны либо признать множественность истинных рациональностей (тогда как быть, если одна из них противоречит другой?), либо заявить, что истинной может быть "на самом деле" только одна рациональность, прочие же следует считать только претендентами на истину. А пока истина не установлена, все претенденты имеют равные права.
Именно так и поступает, например, Х. Патнэм. Рациональность, по его мнению, имеет двойственную природу. С одной стороны, она не существует вне конкретно-исторических и культурно-обусловленных форм, с другой же стороны, она является регулятивной идеей, которой мы руководствуемся, когда подвергаем критическому разбору любые формы своей деятельности и познания. Обе эти стороны едины, и в способе, каким Х. Патнэм их объединяет, легко угадываются идеи Ч. Пирса: абсолютная (и потому недостижимая в любом конечном исследовании) истина является "регулятивной идеей", идеалом; что касается истинности какой-либо данной теории, то этот вопрос решается коллективным приговором ученых: истинным признается то, относительно чего в настоящее время нет достаточно веских сомнений55. Х. Патнэм трансформирует эти идеи: идеал истины - это идеал рациональной приемлемости (warranted assertability), некое совершенное состояние теоретической системы, к которому как к регулятиву устремлены "конечные", наличные формы рациональной приемлемости, обусловленные конкретными ситуациями употребления языка, коммуникации, практической применимости знания и пр.
Ясно, что при таком подходе всякое наличное состояние рациональности это некое множество критериев, принятых в науке, причем для конкретных оценок могут применяться различные критерии; истина, как и рациональность, плюралистична. "С моей точки зрения, - пишет Х. Патнэм, - истина как понятие не имеет иного содержания, кроме правильной применимости суждений (при благоприятных условиях). Вы спросите, каковы же эти благоприятные условия? Их слишком много, и я не могу выразить их в некоторой обобщающей теории. Истина так же плюралистична, неоднозначна и открыта, как мы сами"56.
Но признание "плюрализма истины" - еще более резкий крен к релятивизму, чем допущение "плюрализма рациональностей"57!
9. В поисках курса
Я. Джарви предложил различать в структуре научной рациональности "стабильное ядро" (внутреннюю рациональность) и "поверхностный слой" (наружную рациональность); например, законы логики относятся к "ядру", а стандарты решения задач - к поверхностному слою. Одним "ядром" не объяснить изменение научного знания, но без него рациональность необратимо растворяется в релятивизме58. Так реализуется идея компромисса, намеченная еще И. Лакатосом: сочетание в структуре рациональности абсолютных и релятивных моментов.
Идея выглядит привлекательно. Но ее трудно реализовать. Что отнести к "ядру", а что к "поверхностному слою"? Решение может быть интуитивным, произвольным. Вопрос о структуре рациональности решается нерациональным способом! Если же под такое решение подвести некий "нормативный" базис, неизбежен вопрос о природе самого этого базиса. Нельзя без противоречия обратиться за оправданием и к исторической практике науки: ведь сама эта практика должна быть подвергнута анализу на рациональность!
"Нормативисты" конечно, осознают эти трудности. Н. Кертж, например, предложила выход из них, сравнивая теорию научной рациональности с идеализационной теорией. Идеальный образ научной рациональности говорит о том, какой "должна быть" наука, чтобы называться рациональной. По отношению к этому образу "большая часть научной истории оказывается иррациональной", как напомнил Я. Хакинг59, но это не беда - ведь и движения реальных тел отличаются от галилеевских законов движения60.
Эта аналогия остроумна, но неудачна. Галилеевские законы позволяют делать подтверждаемые опытом предсказания о поведении реальных объектов, тогда как нормативная эпистемология позволяет высказываться о рациональности прошлых исторических событий в науке, но не позволяет делать уверенные прогнозы о будущем развитии научного знания. Но дело не только в этом. Нормативная эпистемология вынуждена быть догматичной и неопровергаемой! Историю науки, не укладывающуяся в прокрустово ложе эпистемологических догм, пришлось бы объявить нерациональной "проказницей", что и было сделано И. Лакатосом.
С одной стороны, рациональность науки должна выражаться какими-то критериями - и в этом правы "абсолютисты". С другой стороны, как только некий критерий или группа критериев объявляются адекватными выразителями научной рациональности, она тут же превращается в "прокрустово ложе" реального научно-познавательного процесса - и в этом правы критики "абсолютизма". Очевидно, что историческое развитие науки не может не оказывать решающее воздействие на представления о научной рациональности. Но историческая изменчивость и относительность научной рациональности - не то же самое, что отсутствие всяких устойчивых оснований, по которым в науке видят высшую форму разумности!
Противоречие между "абсолютизмом" и "релятивизмом" заводит в тупик из-за противопоставления крайних позиций: либо абсолютная и неизменная рациональность, определяемая неким универсальным критерием, либо никакой устойчивости и определенности, никаких критериев рациональности.
Иногда в качестве решения предлагается "средняя линия": научная рациональность определяется совокупностью норм, правил, критериев, однако сама эта совокупность не является неизменной и абсолютной, а меняется в зависимости от исторического движения научного познания. Само это изменение также является важным условием прогресса науки.
Такая точка зрения отчасти напоминает концепцию Т. Куна, но отличается от нее в существенном моменте: историческое движение науки, по Куну, не имеет определенного направления (к истине, к идеальной науке и т.п.), поэтому сама рациональность просто "привязана" к каждому периоду господства той или иной парадигмы; с точки же зрения сторонников "средней линии", наука движется в определенном направлении, существуют объективные критерии прогресса этого движения, и изменения рациональности также соответствуют этим критериям.
Например, Я. Сух называет четыре "модели" рациональности: логическую, онтологическую, эпистемологическую и методологическую. Каждая из этих моделей определена соответствующими принципами. Эти принципы не являются неизменными (даже принципы логики). Например, принцип однозначного детерминизма может быть заменен принципом вероятностного детерминизма. "В физике, - пишет Я. Сух, - поочередно выступали, по крайней мере, три модели рациональности: рациональность античной физики (аристотелевской), физики Нового времени (классической) и современной физики (неклассической, квантовой)... Различия между этими моделями в физике затрагивают философские принципы (онтологические и эпистемологические), методологические, а в случае квантовой механики, возможно, и логические"61.
Движущей силой изменения моделей рациональности является прогрессирующее приближение физики к истине. Современная физика более истинна, чем физика Аристотеля, поэтому она и более рациональна.
Измерять рациональность по шкале истинности - путь, который при своей видимой естественности может быстро привести к парадоксам. Это было отмечено и Т. Куном. Рассуждая таким образом, мы должны сделать вывод, что все научные теории, некогда принятые учеными, а затем отброшенные как не согласующиеся с опытом, а также вся деятельность по их созданию, разработке и применению были, по крайней мере, нерациональными с точки зрения современной науки. Но ведь и эта точка не является последней в истории науки! Не получается ли так, что ученый, работая в рамках теори