Все засмеялись, а матери девочки стало стыдно. Она отвела ее от кавалера, приговаривая:
— Нельзя тебе так говорить теперь. Ты теперь госпожа. Госпожи так не говорят.
А Волков посмеялся и поманил к себе сестру, когда та подошла, он сказал ее негромко:
— Вдруг придется где говорить, так не забудь, Брунхильда — это наша сестра.
— Госпожа наша сестра? — Тереза Видль с удивлением покосилась на Брунхильду.
— Да, твоя младшая сестра. Запомни это.
— Хорошо, господин, — кивнула Тереза.
— Да, еще зови меня теперь брат.
— Да, господин… Как пожелаете, брат, — сказала Тереза.
В тот день они сидели за столом почти до вечера, вроде, все весело было, а когда нужно уже ко сну отходить, когда сестра, племянники и все другие из-за стола уже вышли, Брунхильда сказал ему негромко:
— Коли дети тут с нами спать будут, так вы ко мне не лезьте.
— Чего ты, они лягут в другой половине дома, — попытался уговорить ее кавалер, который уже соскучился по красавице.
— Нет, и не думайте даже. Стройте стену или не лезьте ко мне.
— Да когда же мне стену-то строить?
— Да хоть сейчас!
Волков понимал, что дело тут не в сестре и детях, они бы все легли за очагом, так и все нормально было бы, но красавица артачилась.
— Что ты бесишься опять? — Волков пытался погладить ее по руке.
— А не знаете вы, зачем к нам граф намеревается? — спросила она и свысока поглядела, словно пригвоздила его. — О чем говорить с вами хочет?
Спрашивала с подковыркой, с бабьей въедливостью.
— Почем же мне знать?
— Ох, врать вы мастер, — она скорчила рожицу. — Слухи ходят, что скоро мы с графом породнимся. Вот только знать бы как?
— Кто тебе об этом сказал? — сразу стал серьезен Волков.
— Сорока на хвосте принесла.
— Говори.
— Да к черту вы ступайте, — нагло заявила девица и попыталась встать и уйти.
Он поймал ее за руку.
— Ну, хватит, — заговорил он примирительно. — Говори, кто тебе сказал про это?
— А может, и сам граф, — свысока говорила красавица, не желая садиться. — Умолял остаться на бал, руки мне целовал.
— Руки целовал? — удивлялся кавалер.
Брунхильда протянула к нему руки и растопырила пальцы, сказала чуть ли не с гордостью:
— Каждый палец мне обслюнявил дурень старый. Говорил, что не было у него такой страсти за всю жизнь, просил меня остаться у него гостить, говорил, что породнимся мы скоро, что я, если захочу, хозяйкой его замка стану.
Волков даже рот раскрыл от удивления.
— Чего вы рот-то раззявили, чего невинную простоту изображаете? — зло ухмылялась Брунхильда. — Уж не думайте, что я поверю, будто вы о том не знали. Будто не поговорив с вами наперед, он стал мне такое говорить. Ну, чего зенки-то на меня пялите? Уже сосватали меня за старика, а сами теперь прикидываются.
— Да, я клянусь…
Но она его не дослушала и сказала:
— Пока стены не будет, так ног для вас не раздвину, а лезть будете, так на лавку спать от вас уйду.
Сказала, вильнула подолом да ушла, увернулась от его руки, когда он хотел ее поймать.
— Ёган, монах, — сразу крикнул кавалер.
Оба монаха откликнулись: и Илларион, и Семион. Они сидели у стены и оживленно беседовали. Семион говорил своему молодому товарищу, что потребна его помощь будет в богослужениях, когда храм готов будет, а брат Илларион с удовольствием соглашался помогать.
— Ты, ты, — указал кавалер на брата Семиона. — И ты, Ёган. Завтра в город езжайте, найдите архитектора, пусть подмастерья какого посоветует, чтобы дом этот поделить.
— Да, господин, — сказал Ёган. — Съезжу, нам еще и амбары большие потребуются, заодно о них поговорю.
— Да, съезжу, — согласился брат Семион. — Как раз место под церковь выбрал, думаю его в дерене ставить, на выезде.
— Сразу и материал купите, — сказал Волков и усмехнулся. — Деньги теперь у монаха есть.
Брат Семион поджал губы, видно, что деньги, полученные от епископа, на нужды господина ему тратить, может, и не хотелось, да ничего не попишешь.
— И мне нужно в город, — тут же вернулась Брунхильда. — Деньги давайте, мне юбки новые нижние нужны. И туфли новые. Иначе гость дорогой приедет меня смотреть, а я как нищенка, может и развернутся.
Волкова от этой мысли едва не передернуло, но он сдержался, чтобы не нагрубить, и сказал холодно:
— Терезу с племянниками возьми, им тоже одежду купи, чтобы выглядели подобающе.
— Как изволите, — ядовито отвечала красавица.
Уже тихо было в доме, сестра с племянниками улеглась за очагом, у кухонных столов, на сдвинутые лавки, и Брунхильда уже разбросала руки и ноги на перинах. В доме жара, она спит раскрытая, почти в прозрачной рубахе, а он все сидел за столом, хоть и хотелось лечь к этой строптивой женщине. Только еще служанка Мария, стараясь не шуметь, в кадке мыла посуду. Он составил кулак на кулак и опустил на них голову. Мыслей было столько, что передумать их все и трех голов не хватило бы. В голове сумбур. Тут и постройка церкви и дома, и распри с кантонами, все попы от него войны ждут, и женитьба на дочери графа, и сватовство самого графа, если не привирает Брунхильда, и волк.
Да разве все это осмыслить можно? Все продумать, все предусмотреть. И ведь никто не поможет, не разрешит за него ни одного дела. Попы только повелевать могут, а делать, а решать это все ему. Ему думать и решения принимать. Ему вести за собой людей. Ему брать на себя ответственность. И за распри, и за женитьбу, и за деньги, что на церковь получены. За все. А значит, и кара будет ему. А как иначе? Горцы обозлятся, герцог рассвирепеет, купчишки из Фринланда, и те могут деньги собрать и войско нанять. Как тут не призадуматься?
И главное, что все это: и попы, и женитьбы, и деньги, и волки, и церкви — все это сплелось в один клубок, который катится и его за собой тянет. А так не хочется распрю затевать, осточертели ему войны. Давно надоели. А от него только их и ждут.
Но почему, почему чертовы попы толкают его к этому? Разве не видят, что он давно устал, разве не понимают, что ему это все не под силу? Может, не видят, а может, им просто плевать, гнут свое, и все. Они и сеньоров в бараний рог при надобности скрутят, что им бывший солдат? Бросить бы все ему.
Если бы не боялся он потерять все, чего уже достиг: и славу свою, и имя, и землю — так собрался бы, взял деньги, Брунхильду с сестрой, да сбежал бы, куда глаза глядят. Но он так поступить не мог, уж больно дорого досталось ему положение его и его имя, чтобы вот так вот его потерять, бросить его. Он от своего уже не отступит, как разогнавшийся в атаке рыцарь, что несется на ряды пик, не может уже остановиться, даже предвидя свою погибель, не может. Так и он не мог. Видел ряды пик, продолжал нестись вперед и, кажется, уже не надеялся на то, что все обойдется. Он уже чувствовал, что не удастся ему пожить мирно. Не удастся.
Почему? А может, потому, что он и вправду Длань Господня?
Кавалер усмехнулся. Надо же, придумает поп тоже — «Длань Господня». За дурака его держит, думает, глупой лестью потешить его самолюбие.
Тут раздался грохот, он поднял голову. Горшок Мария на пол уронила. Теперь перепугано смотрела на него, а он поманил ее к себе.
— Простите, господин, — тихо сказала служанка, подходя к нему.
Он поймал ее за руку, притянул к себе, хоть она и упрямилась, попыталась не пойти, он все равно притянул, похлопал по заду и спросил:
— Ну, тяжко тебе одной весь дом вести?
— Тяжко, господин, — отвечала та, а сама ни жива, ни мертва, стояла и думала со страхом, что затевает господин.
Он достал из кошеля талер протянул ей.
— За что? — с испугом спросила девушка, деньги не брала.
— Да не бойся, ты, — произнес он, вкладывая деньги ей в руку, — это за старание твое, за работу.
Он опять похлопал ее по заду. Зад у девицы был тощий.
— Спасибо, — сказала она.
Он отпустил ее, а она вдруг не ушла. Осталась стоять.
— Ну? — удивился он, только что чуть не врывалась, а тут стоит.
— Люди в деревне говорят, что Бог вас послал, сначала думали, что вы лютовать будете, а солдаты ваши будут буйствовать, что барщиной да оброком изведете, а вы все в меру требуете, и солдаты ваши смирны, вот и говорят, что никак Господь вас послал нам за многотерпение наше. Говорят, что добрый вы.
— Далеко не добрый я, — вдруг сказал кавалер и засмеялся тихо, — Длань Господня.
Мария не поняла его, стояла и смотрела удивленно. А он продолжал ухмыляться:
— Ладно, иди, ложись.
Сам тоже встал не без труда из кресла и, тяжело хромая, пошел к кровати, к Брунхильде. Очень она не любила, когда ее будили, злилась от этого, но он решил сейчас рискнуть. И заранее улыбался, собираясь слушать ругань красавицы.
Глава 14
Поутру много народу направлялось в город. Три телеги. Брат Семион с Ёганом ехали к архитектору, сестра Тереза с детьми, еще одна телега, и Брунхильде тоже. Она ни с кем в одной телеге ехать не пожелал. Завалилась на перины госпожа, да и только. К тому же была на Волкова зла и не хотела с ним даже говорить. Помимо всех ехал в город и Брюнхвальд с двумя сыновьями.
Ехали они ставить лавку у восточных ворот города, чтобы торговать сыром. Очень Карл Брюнхвальд был признателен Волкову, что тот ему место для торговли выбил, и очень торопился начать дело.
Сыры-то у него уже скопились в изрядном количестве. Со всеми телегами решил кавалер отправить Максимилиана. Пусть и молод, зато ответственен он был не по годам. Ему кавалер доверил десять талеров на нужды сестры с племянниками и Брунхильды. Велел ему деньги экономить. Чем, естественно, вызвал еще большую злость красавицы.
Как они все уехали, так стало в доме тихо. Только одна Мария готовила обед, да Сыч от безделья валялся на лавке.
Говорят, что дела сами не делаются, а тут вдруг прибежал мальчишка со двора, что за скотом следил, глаза выпучил и кричит:
— Господин! Святой пришел, вас спрашивает.