Дали ему денег под великий процент. Под четыре сотых в год, всего тысячу двести гульденов, но дали. Бумаги составляли и считали деньги весь день без обеда. И уже к вечеру два тяжелых мешка Максимилиан и Увалень тащили из ратуши к коновязи.
Волков шел позади них. Он был доволен. Золото!
Ничего лучше, чем трактир «Веселая грешница», Сыч не нашел.
Трактирчик этот был не Бог весть что, но именно его посоветовал землемер Куртц. И гостей пришло намного больше, чем собирался пригласить Волков. Зато гости были как раз такие, что надо.
Офицеры, сержанты, корпоралы и старшины из ландскнехтов Его Величества Императора, что служили в Южной роте Ребенрее.
Некогда это были грозные воины, а сейчас все они были почтальонами и таможенниками, счетоводами в имперских складах и писарями при государевых службах. И среди этих резаных, колотых и увечных людей, прошедших тяжкие горнила войн, он и все его офицеры чувствовали себя прекрасно. Не то, что среди спесивой знати. Это были его люди, с ними он с удовольствием пил, им он заказывал самые лучшие кушанья. И пиво, и вино лилось в тот вечер рекой. И он им нравился, он чувствовал их приязнь. Кавалер не скрывал, что начинал простым солдатом, и ему было приятно видеть удивление на лицах этих смелых людей, когда они узнавали об этом.
И этим людям он нравился не потому, что угощал их, а потому что он одним был из них, вышел из них и по-прежнему не чурается их общества.
Он был пьян и весел, орал вместе с ними тосты за здравие Императора, кричал во славу Имперскому домену, родине всех ландскнехтов. А еще и пел с ними похабные солдатские песни, когда они уже расходились по домам ночью.
Он смеялся с ними, когда они желали ему ехать домой и как следует натянуть графскую дочку, раз пришелся такой случай. Он обещал им так и сделать.
После того, как все разбрелись, он садился со своими офицерами на коней и ехал по ночному Малену к резиденции графа. Ехал и все еще улыбался, вспоминая веселый вечер. Да, он потратил кучу денег на него, да и черт с ними, денег у него дома мешки стоят.
Главное, что теперь, если герцог фон Ребенрее решит собрать здесь, в Малене, ополчение, мало кто из местной роты ландскнехтов встанет под его знамена. Не пойдут солдаты против собрата. Ну, во всяком случае, не все.
Он поймал какого-то лакея, что еще не спал, и потащил к себе в спальню, чтобы тот помог снять ему сапоги, за что лакей был премирован талером от щедрот зятя графа. Естественно, они немного пошумели, роняя на пол и меч, и сапоги, и стул еще, чем разбудили госпожу.
Госпожа фон Эшбахт выразила недовольство, что господин фон Эшбахт ее будит посреди ночи. Но сделала она это зря, так как господину фон Эшбахту была плевать на ее недовольство. И он, узнав, что она не спит, сообщил ей, что намерен взять то, что принадлежит ему по праву, если даже госпожа фон Эшбахт и будет тем недовольна. Госпожа фон Эшбахт пыталась отказаться от чести, сказав, что это ей не по нарву и что она хочет спать. Но господин фон Эшбахт сообщил ей, что ему все равно, что она сейчас хочет, пусть она даже спит, если ей так будет угодно, а он будет делать то, что ему советовали господа ландскнехты Его Величества из Южной роты Ребенрее. Госпожа фон Эшбахт поинтересовалась, что же посоветовали господину фон Эшбахту его дружки и собутыльники, бродяги и ландскнехты Его Величества. На это господин фон Эшбахт отвечал ей, что добрые и набожные господа-ландскнехты посоветовали ему как следует натянуть графскую дочку на то, что другим человеческим дочерям по сердцу, и он это сделает, даже если графской дочери это будет не мило. И госпожа фон Эшбахт, услышав непреклонный тон господина фон Эшбахата, смирилась с участью своей и принимала его покорно, даже когда почувствовала, что от господина фон Эшбахта несет, как от пивной бочки.
Уехать с рассветом, конечно же, не получилось. Начали грузить на телеги все приданое жены, так телег не хватило. Пришлось в город посылать людей для найма других телег. Мебель, посуда, спальные принадлежности, одежда, материя, еда, вино. Мешки, тюки, телеги — все это таскалось и пересчитывалось. Управляющий для этого приехал из поместья графа, он сообщил Волкову, что скот и восемь крепостных-дворовых, четверо каждого пола, положенные по брачному контракту за Элеонорой Августой, уже направлены в поместье Эшбахт.
— А деньги? — спросил Волков, осматривая отличную медную посуду для кухни, что укалываясь на телеги. — Когда мне передадут золото, что причитается за женой, и серебро ей в содержание?
— А про это мне не ведомо, — заявил управляющий. — То не ко мне, то к молодому графу, я только за скот, крепостных и другое грубое имущество отвечаю.
Кавалер пошел разбираться, а Теодор Иоганн, Девятый граф фон Мален, его не принимал. Граф почивать еще изволил. А юная жена графа сообщила, что он может так и до обеда проспать.
Раз речь шла о золоте, ни о какой вежливости и манерах кавалер и думать не желал. И он зло сказал лакею:
— Ступай, проси графиню графа будить, скажи, что мне ждать до обеда недосуг, желаю отъехать я скорее.
Лакей ушел и вернулся, сообщив, что граф его примет.
Но ждать пришлось почти час. Уже все было погружено, серебряный сервиз, шубы и все-все-все было посчитано, уложено и привязано, прежде чем молодой граф вышел к нему в приемную сам. Граф был в домашнем платье, то ли он так к кавалеру, как к родственнику, вышел, то ли демонстрировал пренебрежение.
Они сухо раскланялись, фон Мален положил кошель на стол, опять же не в руку отдал.
— Серебро, что в приданое сестер обещано, она уже взяла, — сообщил граф с видимым высокомерием, — золото тут.
— Тут? — удивился Волков, указывая перстом на кошелек. Не таков должен был быть кошель, в котором лежали шестьсот гульденов.
Это он знал наверняка, у него в телеге под охраной Увальня и Максимилиана лежали два мешка золота.
— Тут сто шесть монет, что полагаются в приданое за моей сестрой, — ничуть не смутившись, отвечал граф. — Остальное получите позже.
Граф кивнул ему, полагая разговор законченным.
Волков взял тяжелый кошель, подержал его на руке, он не собирался уходить:
— Соизвольте назвать дату, когда я смогу получить остальное, господин граф.
— Я сообщу вам дату позже, — уже с раздражением сказал фон Мален.
— Прошу вас с этим не затягивать, — почти с вызовом отвечал ему Волков, — я нуждаюсь в деньгах, так как собираюсь строить замок для вашей сестры.
— Я очень счастлив за мою глубоко любимую сестру, — едко сообщил граф.
Волков был рад, когда ему сообщили, что госпожа фон Эшбахт уже идет. Он хотел побыстрее ухать к себе из этого большого и старого дома, который совсем не казался ему гостеприимным. Карета была подана ко входу. Он стоял рядом с ней, ждал жену.
Элеонора Августа вышла из дому не одна. И были с ней вовсе не ее братья. С ней была все та же ее служанка и подруга Бригитт Ланге.
Красивая женщина по возрасту чуть старше Элеоноры. То, что она не простая служанка, говорило ее платье. И уж очень близка была она к дочери графа, что бы быть простой подлой девкой. Явно она была из людей непростых.
Волков сам, без лакея, помог жене сесть в карету.
— Благодарю вас, — сказала она.
Он также помог сесть в карету и Бригитт. Та тоже его поблагодарила.
И уже когда он садился на коня и, наконец, хотел кивнуть кучеру, из окна кареты высунулась его жена и сказала томно:
— Господин мой, велите ехать по улице Красильщиков.
— Зачем же нам по ней ехать, госпожа сердца моего, та улица ведет на запад, а нам надобно к южным воротам, — удивился кавалер. — Да и дух там дурной.
— Хочу приглядеть себе шарф синий. Он будет мне к лицу, — невинно отвечала жена.
— Как пожелаете, — кивнул он и, повернувшись к Рене, сказал. — Ротмистр, езжайте к южным воротам.
— Потом надобно будет заехать на улицу Святой Матильды, — продолжала Элеонора.
— Зачем же нам туда? — опять удивлялся Волков.
— Там, в пекарне Бренера, хочу купить себе хлебов.
— Хлебов?
— Да, хлебов и пряников.
— Помилуйте, сударыня, в обозе пять или шесть корзин с едой, там и хлеба есть. И… Чего там только нет, — не понимал Волков.
— Я хочу пряников! — твердо сказал госпожа фон Эшбахт, глядя прямо в глаза мужу.
— Так, может, пошлем кого-нибудь, — предложи ей он. — Пока вы будете выбирать шарф, вам купят пряники.
— Я сама хочу выбрать себе и шарф, и пряники, — говорила она, и по ее тону Волков понимал, что она не уступит.
— Нас будут ждать мои офицеры, — произнес он наконец, — это будет невежливо.
— Подождут, — зло сказала жена, — ничего, со мной, например, этой ночью тоже обошлись невежливо, и я смиренно ждала, когда все закончится. И офицеры ваши подождут, пока ваша жена покупает пряники.
Больше ему сказать было нечего, разве что только кучеру:
— На улицу красильщиков езжай.
Карета тронулась, а жена его победно на него глянула из окна проезжающее кареты. А Сыч вздохнул и спросил:
— Теперь госпожа с нами будет жить?
— А как ты думаешь, болван? — зло ответил Волков и дал шпоры лошади.
Когда карета остановилась во дворе его дома, кавалер чуть не расхохотался, глядя на выражение лица свой жены. Максимилиан держал ему стремя, когда он вытаскивал из него больную ногу, а сам он губу закусил, пытаясь сдержать смех. Но это было непросто, если хоть краем глаза взглянуть на вытаращенные глаза и на перекошенное лицо молодой женщины.
— Господин мой, — орала она, все еще торча из кареты. — Это постоялый двор какой-то?
А по двору, меж ног лошадей, бодро бегали перепуганные таким нашествием куры, в хлеву трубно замычал бык, а на пороге стояла худощавая девица, босоногая и в потрепанном платье.
Волков усмехнулся и ответил, разминая спину после долгой езды:
— Нет, госпожа, это и есть поместье, хозяйкой которого вы являетесь.
— Что, этот мой дом? Мне что тут жить? — не верила Элеонора Августа. — Вы шутите, муж мой?