Тут же из другого окна кареты выглядывало лицо Бригитт. Она как раз была спокойна, и ее лицо выражало больше интереса, чем негодования.
Все еще усмехаясь и поглядывая на женщин, то на одну, то на другую, кавалер сказал:
— Ну, если у вас нет другого мужа, то придется вам пожить тут.
— Господь милосердный, — взвизгнула дочь графа, но нет, она не просила помощи у Господа, она пылала яростью, — в поместье моего отца даже подлые, и то в лучших домах живут.
— Уверяю, внутри намного лучше, — стал уговаривать ее Волков, открывая ей дверь кареты. — Выходите и посмотрите дом изнутри.
— Нет, я уеду домой, буду жить там, пока вы не построите дом, подобающий женщине из рода фон Маленов, — кричала она, пытаясь захлопнуть дверцу.
— Нет, вы не уедите, — наконец изменил тон кавалер, — выходите и займитесь размещением.
— Нет, не выйду, — упрямилась жена.
— Хорошо, — с нехорошей ухмылкой произнес Волков, он повернулся, прошел пару шагов и заговорил с кучером, который все еще сидел на козлах. — Ну, а тебя тоже нужно уговаривать?
— Меня? — удивился кучер. — Мне тоже в дом идти?
— Лошадей распрягай, дурень! — заорал Волков. — В конюшню их веди, пои, корми и чисть!
— Ах, вы про то! — обрадовался кучер госпожи и полез с козел.
— Не смей! — закричала из кареты Элеонора Августа. — Не забывай, чей ты слуга!
Кучер замер, но стал коситься на Волкова. А Волков ничего ему говорить не стал, просто показал крепкий рыцарский кулак, ну а лицо его говорило само за себя. И кучер сразу понял, кто тут хозяин, недолго думая, спрыгнул с козел и стал выпрягать коней из кареты.
— Не смей, а ну, не распрягай лошадей, холоп! — кричала ему его бывшая хозяйка, но он словно не слышал, озирался немного испуганно и пожимал плечами. Мол, не я виноват.
А кавалер, подойдя к открытой дверце кареты, произнес, протягивая руку:
— Госпожа, пойдемте в дом.
— Нет! — взвизгнула Элеонора Августа. — Уберите руку, не пойду в холопскую хату.
— Ну, что ж, сидите, коли нравится, — сказал кавалер, — колодец вон там, уборная здесь, рядом с конюшней.
Он повернулся и пошел в дом, ему хотелось поесть и отдохнуть, у него впереди было много дел. Очень много.
Глава 22
Все было готово, тянуть больше смысла не было. В тот же день, что они вернулись домой, Волков позвал офицеров на ужин, и после того, как недовольная его жена, ее молчаливая подруга и сестра Тереза с детьми вышли из-за стола, он сказал офицерам:
— Господа, думаю, пришло время ответить поганым горцам за товарища нашего. Скажите людям своим, что те, кто пойдет со мной, не пожалеют, а те, кто со мной не пойдет на тот берег, те жить на моей земле не будут.
Все офицеры понимающе кивали. Это воодушевило Волкова.
Значит, все все понимали и были готовы. Только Бертье поинтересовался:
— Пойдем в набег?
Волков на мгновение задумался. Грабить села и предместья городов — дело веселое, бывало, что и прибыльное, но уходить вглубь вражеской земли он не хотел, поэтому ответил:
— Нет, Карла били на ярмарке, ярмарку мы и ограбим.
— Отличная мысль, — сказал Рене.
— Дело прибыльное, — согласился Роха.
— Одним днем все быстро сделаем, — продолжал Волков. — Вышли, оцепили, взяли все, что дорого и в лодки влезть может, ушли.
— Все, что дорого? — уточнил Бертье.
— Первым делом нужно переловить всех менял и купцов, деньги — главное. Второе — торговцы мехами и шубами, третье — торговца перцем, четвертое — торговцы материей, парча и шелк нынче в хорошей цене.
— Сыч нам рисовал, где ярмарка, где пристани и подъезды к ней, но он не сказал нам, где кто сидит, — сказал Рене.
— Он еще нарисует, — обещал кавалер. — Память у него прекрасная. Но для начала нужно знать, сколько у нас людей?
— Сто пятьдесят два человека, — сразу сказал Рене. — Шесть больны, еще двух оставим с ними. — В поход готовы выйти сто сорок четыре.
— Пятьдесят два стрелка, — сказал Роха, — все пойдут.
— Сколько людей у Брюнхвальда?
— Двадцать восемь, кажется, — вспомнил Рене.
— Двести двадцать четыре человека, нас и моих людей еще десяток. Десять лошадей. Итого… — Волков задумался, считая в уме. — Итого нам нужно десяток лодок и две баржи. Рене, берите деньги, езжайте в Лейдениц, наймете десяток лодок и пару барж. Как наймете, так своих людей грузите и спускаете их по реке до заброшенной рыбацкой деревни.
— Понял, кавалер.
— Бертье, вы все окрестности знаете лучше меня, — продолжал Волков. — Езжайте-ка на юг, до рыбацкой деревни. Как следует разведайте пути, где может провести обоз, чтобы телеги не поломать и лошадей не угробить. Возьмите людей, если где-то придется подсыпать грунта или порубить кустарник, так сделайте это.
— Я знаю, как туда ехать. Я все проверю, — обещал Бертье.
— Роха, собери все телеги, какие есть, проверь все, дорога, сам понимаешь, будет тяжелой, обратно даст Бог, поедем груженые. Проверь все оси и втулки. Найди Ёгана, скажешь, чтобы дал хороших лошадей к каждой подводе. Все телеги и лошади — твоя ответственность.
— Понял. Займусь сейчас же.
— С собой ничего не берем, идем налегке и одним днем, по куску хлеба, не больше. Оружие и броню берем по полной.
Вроде, все, но тут же у господ офицеров стали возникать вопросы.
И Волков сидел с ними допоздна. Все говорили и говорили. А его сестра Тереза с детьми и госпожа Бригитт Ланге сидели на лавке у стены. Ждали, пока господа разойдутся, так как спать им приходилось в этом зале. Госпожа Элеонора Августа фон Эшбахт давно поднялась на второй этаж, который только что закончил архитектор. Там теперь у Волкова была спальня. Кухня была отделена, а вот столовая стала спальней для его сестры Терезы, детей и теперь еще для госпожи Бригитт. Не отправлять же госпожу Бригитт в людскую, где спали Сыч, Максимилиан, Мария, а теперь еще и Увалень. Теперь она спала на лавках с детьми и Терезой, на лавках, на которых сейчас сидели офицеры.
Когда они, наконец, разошлись, Мария, сестра и Бригитт стали сдвигать лавки и стелить на них перины. Дети стали укладываться, а самая маленькая племянница его, Катарина, взобралась к нему на колени и спросила:
— Дядя, а вы собираетесь делать какое-то дело?
— Откуда ты знаешь? — усмехался Волков.
— Мама сказала, чтобы мы не шумели и не мешали вам разговаривать и делать дело. Какое вы собираетесь делать дело?
Он опять засмеялся:
— Я собираюсь наказать злых еретиков, что избили палками моего товарища.
Глаза девочки стали круглыми. Она стала говорить о том, что там, где она жила раньше, половина людей была еретиками. И что ей было страшно там жить, так как там церкви без святых отцов. А здесь все церкви со святыми отцами, здесь ей спокойно. Честно говоря, он подумывал, что и сестра Тереза, и дети — все они приехали с севера, так что, наверное, и крещены дети в еретической вере. Только Волков предпочитал не спрашивать сестру о том. Потом как-нибудь. Он засмеялся. Другие дети тоже подошли послушать их разговор. Он расспросил их о том, как они учатся, не тяжело ли им, не мучает ли их брат Ипполит? Нет, им тут нравилось, да и не мудрено, прежняя жизнь их больше походила на рабство, ни дома у них не было, ни еды вдоволь. Еда — объедки.
Работа в трактире с утра до вечера. Сон на кухне, под столами.
Одежда — лохмотья.
Наконец, постели были постелены, и мать позвала девочек спать.
Волков тоже встал, прежде чем подняться в опочивальню к жене, он остановился перед Бригитт Ланге:
— Потерпите немного, поспите пока с моими племянниками, — сказал он ей, — скоро будет построен дом, и у вас будет комната.
Она даже, кажется, испугалась такого внимания. И, улыбаясь смущенно, отвечала:
— Господин, не стоит вам волноваться из-за меня. Я могу и на лавке спать, мне не впервой.
Он только кивнул, ничего не сказал больше, пошел наверх, в спальню.
Жена еще не спала, лампа с ее стороны кровати горела. Она то ли читала, то ли делал вид, что читает книгу. И теперь она смотрела на него недобрым взглядом.
— Отчего вы, госпожа моя, не в радости?
— Отчего же мне быть в радости, если живу я как холопка, не в покоях, а в хлеву каком-то.
— Потерпите, я дом велел строить, — сказал кавалер, стягивая сапог.
— Надумала я, — говорит ему Элеонора Августа, — что пока дома у меня подобающего не будет, к себе я вас допускать не буду.
— Отчего же так? — усмехался кавалер, снимая панталоны.
— Оттого, что детям моим в таком доме рождаться не должно. — Заносчиво сказала жена.
— А теперь, госпожа сердца моего, — начал он, залезая к ней на кровать, — запоминайте, что я вам говорю. Брать я вас буду когда хочу и где хочу, потому что право это мое, данное мне Господом и батюшкой вашим. Вас не силком под венец вели, и церковь мое право освятила.
Он откинул перину, схватил жену за ноги и рывком подтянул к себе, она только вскрикнула с испуга. А он спокойно продолжал, задирая ей подол рубахи, она снова была похожа на лягушку, что валяется кверху брюхом:
— А рожать вы будете там, где получится. Хоть в шатре, хоть в этом доме, хоть в обозной телеге, знали вы, за кого шли. Знали вы, что выходили вы замуж за воина, а не за сеньора или вельможу придворного.
Она что-то хотела ответить, но он ладонью закрыл ее рот:
— Молчите и подчиняйтесь!
День был полон хлопот, в последний момент выяснилось, что многие телеги плохи и что на те телеги, которые хороши, лошадей здоровых не хватает, а еще что людей будет меньше.
И что лодок столько, сколько нужно, нанять не удалось. А те, что, вроде как, соглашаются, хотят знать, куда им плыть и что возить. А говорить лодочникам о том было нельзя. А если им не сказать, то они наниматься отказываются. Приходилось врать.
Вопросов появилось много, все нужно было решать. Только к вечеру все разрешилось, когда приехал Бертье и сказал, что дороги по сути нет, но он проведет груженый обоз от юга, от Рыбацкой деревни, до Эшбахта.