— Уж если вырастут, я, по крайней мере, узнаю их, — отозвался Гримберт, выбираясь наружу и стирая масло с ладоней снежным катышком, — Потому что уже видел их прежде и знаю, как они выглядят. А ты можешь похвастаться тем же?
Ловко вышло, подумал он, взглянув на вытянувшееся лицо Аривальда. Точно подавил точечным попаданием вражескую батарею, даже не взглянув на баллистические таблицы. Так тебе, Вальдо, будешь знать, как поддевать хозяина.
Необходимости продолжать осмотр не было. Несмотря на восьмичасовой марш «Убийца», хоть и капризничал, как это пристало пожилому механизму, много лет нюхавшему порох и пыль, но функционировал вполне пристойно. Гидравлика в порядке, потери давления в системе терпимые. Легкий перегрев оболочек реактора — неприятно, но вполне объяснимо, учитывая, какого жару он задал своему доспеху, странно еще, что заклепки не повылетали от тряски…
— А ты, небось, готов и вовсе никогда не выбираться из доспеха, а, Грим?
Аривальд уже закончил с осмотром «Стража», ловко у него это получилось. Небось, не стал даже заглядывать во внутренние отсеки, ограничился небрежным внешним осмотром. Ну ничего, подумал Гримберт не без злорадства, вернемся в Турин — заставлю тебя разобрать «Убийцу» самолично и без помощи оруженосцев. Посмотрим, что будет больше идти твоему лицу, самодовольная улыбка или несколько унций машинного масла…
— Рыцарю не пристало жаловаться на неудобства, — с достоинством ответил он, — В некоторых походах, говорят, приходится не выбираться из скорлупы по целой неделе.
Это не произвело на Аривальда должного впечатления.
— Тебе хватит и трех дней, чтоб превратить свою голову в печеную тыкву, — заметил он, — Постоянная нейро-коммутация истощает мозг. А уж неделю к ряду…
Гримберт вздернул голову.
— Бьюсь об заклад, что выдержал бы. Магнебод выдерживал десять дней во времена Бычьего Бунта, если не врет.
— Наверно, напился трофейного вина с барбитуратами и позабыл, как разблокировать входной люк.
— Вовсе нет, — Гримберт не испытывал теплых чувств к своему наставнику, хорошо помня, через что прошел благодаря ему, но подобного навета стерпеть не мог, — И вовсе не поэтому. Возле них взорвался склад с химическими снарядами и всю округу окутало месивом из иприта, фосгена и фтороводорода, они даже малую нужду наружу справить не решались. Правда, потом с ним случился припадок, он наполовину ослеп и еще месяц лежал пластом под присмотром отцовских лекарей. Но и это не рекорд. Мессир Иштван, мадьярский рыцарь, как-то провел в своем доспехе семнадцать дней, не отключая нейро-штифтов. Семнадцать, Вальдо! Вот уж кому не занимать мужества! Говорят, он перенес несколько припадков и мозговых ударов, а под конец его и вовсе разбил паралич, верные слуги с трудом вытащили его из доспеха, пробив дыру в броне. Но он все равно не позволял себе выйти из боя, пока последний из противников не оказался повержен!
— Подумать только, семнадцать дней!.. Только вообрази, какие мозоли на жопе он обрел за это время, дадут фору лобовой броне!
— Не смей зубоскалить, мерзавец! — вспылил Гримберт, — Об этом случае писал аббат Роффредо в своем романе «Жизнеописание мессира Иштвана».
— Ах, ну раз аббат…
Нечего и думать было произвести впечатление на Аривальда. В противоположность Гримберту он никогда не был поклонником рыцарских романов, мало того, позволял себе откровенно потешаться над некоторыми описанными подвигами, мгновенно находя в их описании нестыковки и неточности. Мало того, ловко оборачивая их против автора и зачастую превращая исполненный рыцарского благородства подвиг в сущую нелепицу. Будь на месте Вальдо кто-то другой, Гримберт не раздумывая отправил бы его на расправу дворцовым экзекуторам, но тут… Получалось у него обычно это так ловко и остроумно, что Гримберт даже не сердился на него. Что с него взять — баронское семя!..
— Я лишь хотел сказать, что семнадцать дней — это не предел, — заметил Аривальд, убедившись, что вспышки гнева не последует, — Я слышал про одного рыцаря из Прованса, который выдержал девяносто.
— Девяносто? Врешь! — вырвалось у Гримберта, — Мозг не может выдержать такого возбуждения, начинается воспаление оболочек, угнетение гипоталамуса, судороги…
— Рассказывал один малый, из младших пажей. Он сам из Прованса, служил прежде при одном рыцаре, имени которого поклялся не произносить. Знаешь, из числа тех рыцарей, у которых всех богатств — доспех да старая мельница, зато рыцарской чести столько, что все закрома ломятся…
Гримберт решил не обращать внимания на дерзость — история обещала быть интересной и прерывать ее он не хотел.
— И что с ним?
— Он вознамерился сделать единым целым со своим доспехом. Может, в голове у него чего помутилось после контузии — его перед тем знатно оглушило фугасно-комбинированным — а может, просветление нашло или обет какой дал… Не знаю, в душу не заглядывал. Да только решил он не вытаскивать штифт из затылка вовсе. Мол, рыцарь должен оставаться рыцарем днем и ночью, ибо он есть защитник христианской веры и добродетелей от рождения и до смерти, а не только лишь в определенные часы.
Гримберт склонил голову, задумавшись. Звучало выспренно, но, в общем-то, не так уж и дико. Он на память мог перечислить по меньшей мере полдюжины прославленных рыцарей, которые, пожалуй, могли бы пойти на такое, даже доподлинно зная, что фокус этот смертельный и сравним разве что с мученической смертью.
— И он…
Аривальд кивнул.
— Вообрази себе. Просуществовал в своем доспехе девяносто дней. Первая неделя далась ему тяжелее всего. Сенсорная депривация, нервное возбуждение, бред, галлюцинации… Короче, как обычно и бывает, если не отключаться от проклятой машины, чтоб проветрить голову. К исходу второй недели ему вроде бы стало получше, по крайней мере, он мог назвать свое имя и прочесть «Отче наш», хоть и не без запинок. Зато потом…
— Что потом? — живо спросил Гримберт.
Несмотря на плотный гамбезон, выбравшись из-под защиты стальной шкуры «Убийцы», он сразу озяб — Сальбертранский лес быстро высасывал тепло из утомленного долгой тряской тела. Были бы здесь слуги, они мгновенно разбили бы походный шатер, развели огонь и уже накрывали стол, пока прочие растирали бы онемевшее тело Гримберта ароматическими маслами. Но сейчас он не жалел об их отсутствии. Морозный воздух Сальбертранского леса царапал носоглотку, но втягивать его в себя было истинным удовольствием.
— Потом начал чудить. Говорят, энцефалограф выдавал такое, что только у казнимого на электрическом стуле бывает, все графики скакали как безумные. Сперва он палил по всему, что попадалось ему на глаза, но лишь пока снарядов в боеукладке хватало. Потом бросался на стены, точно пытаясь их протаранить. Иногда на несколько часов замирал, при этом, если включить радиостанцию, слышно было, как он поет старинные рыцарские романсы в дециметровом диапазоне. Потом вновь принимался буйствовать, да так, что даже преданные слуги спасались от него бегством. Вот тебе и служение рыцарским идеалам, Грим.
Гримберт ощутил себя уязвленным.
— Это был его выбор, — пробормотал он, — Но девяносто дней? Ты всерьез ли?
Аривальд вновь кивнул, сохраняя на лице самую серьезную мину.
— Еще как. Это творилось первые три недели. То буйство, то транс, то молитвы… Мессир не узнавал окружающих, даже старых приятелей и слуг, а если и говорил, то нес сущую околесицу. Плакал, как ребенок, бранился, как сапожник, проповедовал какой-то вздор… Но на четвертую затих. Остановился прямо посреди выгона, перестав маршировать, и замер, задрав шлем к небу. Поначалу к нему боялись подходить, думали, он опять за свое возьмется. Шутка ли, доспех восьмидесятитонного класса, раздавит и не заметит…
— Но он был жив?
— Без сомнения. Он больше не выходил на связь, но телеметрия отчасти работала. Она показывала наличие углекислого газа в бронекапсуле, постоянную температуру и, иногда, незначительные движения. Рыцарь оставался жив даже спустя три недели нейро-коммутации.
— Но это… чудо? — неуверенно произнес Гримберт, — Это же больше предельно допустимых нагрузок!
— Может, и чудо, — согласился Аривальд, хлопая себя по плечам, чтобы согреться, — На пятую неделю к нему осмелились подойти слуги, но на их просьбы и мольбы рыцарь не отвечал. Молчал, хотя приборы, как и прежде, показывали наличие жизни в бронекапсуле. Не то погрузился в молитвенный транс, не то потерял дар речи. На седьмую неделю доспех осветил священник из ближайшей церквушки, возвестив сошествие чуда, и к нему потянулись паломники со всех окрестных земель. Выглядело, говорят, чертовски благопристойно. Доспех стоял неподвижно, точно величественное изваяние, а у его подножья горели день и ночь свечи, проповедовали монахи, бранились нищие…
— Ну и ну.
— Вообрази, а? — Аривальд ухмыльнулся, не справившись с серьезностью момента, — Чудо это местным святошам пришлось не по горло, мессир рыцарь прежде не раз бранил Святой Престол, да и заповеди нарушал не раз. Не лучший кандидат в святые. Но не обращать внимания на него уже не получалось. На двенадцатую неделю туда прибыл сам епископ — возвестить снисхождение чуда. С ним была дюжина монахов с автогенами и гидравлическими пилами. Мученика надлежало изъять из доспеха и поместить с почетом в монастырь госпитальеров. Едва ли для того, чтоб почитать как святого. Госпитальеры — народ дотошный, а лаборатории их дадут фору даже императорским. Думаю, они просто хотели вскрыть рыцарскую черепушку, чтоб посмотреть, каким это образом чудо не испепелило остатки его сифилитичного мозга.
Гримберт напрягся, ожидая окончания истории. Судя по тому, как Аривальд барабанил пальцами по предплечью, нарочно испытывая его терпение и талантливо напуская на себя безразличный вид, концовка не должна была его разочаровать.
Вальдо, сукин ты сын…
— Заканчивай, — буркнул Гримберт, — Привал будет недолгий, впереди еще много часов ходу. И лучше бы нам успеть развести костер и поджарить пару галет.