— Что ищем? — спокойно и деловито спросил Аривальд, — Следы древнего побоища? Священную реликвию? Может, заржавевший доспех самого мессира Ланселота?
Гримберт презрительно рассмеялся.
— Не в этот раз, Вальдо. Отряхни песочек со своих шосс и выбирайся из детской песочницы. Баловство закончилось. Больше никаких детских проказ. Сегодня мы ищем кое-что особенное.
— И что?
— Мы ищем браконьеров.
3
Несколько секунд Аривальд молчал, механически притаптывая подошвой ботфорта снежную кашу, укрывшую кострище.
— Ты серьезно?
— Я серьезен, как епископ в борделе, — Гримберт сам не в полной мере понимал смысл этого выражения, но Магнебод обычно использовал его, когда хотел показать, что не настроен шутить, и звучало оно чертовски по-взрослому, — Вообрази себе, какие-то мерзавцы поселились тут, в Сальбертранском лесу, который испокон веков принадлежал маркграфам Туринским, и безнаказанно бьют зверя и птицу, тем самым утверждая на наших фамильных землях беззаконие. Что думаешь на этот счет?
Аривальд рассеянно потер бровь, не замечая, что испачканным в саже пальцем оставляет на лбу угольные разводы. Гримберт нарочно не стал ему об этом говорить, чтобы потом вместе посмеяться.
— Что думаю? Что его преподобие аббат Винсент, обучающий тебя риторике, недаром получает по три сольдо[24] в месяц и стол в придачу. Откуда бы в Сальбертранском лесу взяться браконьерам? Или ты думаешь, что браконьеры самозарождаются, как лягушки и крысы?
Гримберт смерил его презрительным взглядом, холодным, как броня «Убийцы».
— Уж можешь мне поверить!
— Как чуть было не поверил в хвостатого Святого Франциска? Ну уж нет…
Гримберт колебался несколько секунд. С одной стороны, не хотелось раскрывать все карты, пусть даже и перед Вальдо, с другой… Черт, уже слишком поздно секретничать.
— Рапорты отцовского егермейстера, — наконец неохотно обронил он, — Он оставляет их во дворце каждый второй четверг каждого месяца.
Аривальд кивнул. Но не насмешливо, как сперва показалось было Гримберту, а вполне заинтересованно.
— Допустим. И?
Непонятливость Аривальда, обычно достаточно сообразительного, чтоб голыми руками хватать с небес звезды, сейчас вызывала раздражение. Тем более, что непонятливость наверняка была нарочитой, специально демонстрируемой. Это тоже было в духе хитрого пажа.
— Мой отец не обучен грамоте, — сдержанно произнес Гримберт, — Он умеет считывать пиктограммы показаний с визора доспеха на зависть всем имперским мудрецам, но презирает письмо. Говорит, исписанный лист напоминает ему пашню, испачканную гусиными лапами и…
— Я знаю. Что с того?
— А то, что я-то грамоте обучен, — не удержавшись, Гримберт подмигнул ему, — И у меня есть три четверти часа, пока отец с утра отдает распоряжение майордому и делает утренние впрыскивания ноотропов. Теперь ясно?
Аривальд негромко хмыкнул.
— Яснее не бывает. Но если отец прознает, что ты тайком читаешь его депеши, тебе здорово влетит. Пожалуй, отец прикажет заблокировать «Убийцу» на месяц и заставит тебя штудировать целыми днями устройство гидравлической системы или…
Гримберт не собирался выслушивать упражнений Аривальда в остроумии.
— Последние три недели егермейстер почти ежедневно фиксирует в лесу какую-то активность, — он многозначительно выделил тоном последнее слово, — Смекаешь? Датчики движения, нажимные ловушки, автоматические разведчики — все они словно проснулись и время от времени подают голоса. И чуют они не оленей, Вальдо. Это люди. Какие-то люди в отцовском лесу. Были и другие знаки. Иногда егеря находят следы стоянок, потухшие костры и следы полозьев. Иногда остатки разделанных животных и туш. Следы сапог. Пыжи от аркебуз и брошенные шалаши.
Кажется, серьезность его тона произвела впечатление на Аривальда. По крайней мере, он прекратил посмеиваться себе под нос. Небось, враз позабыл про свои шуточки, когда понял, куда зашло дело. Да уж, Вальдо, это тебе не единички и нолики друг с другом сводить, тут сразу видно, что за душа в твоем теле теплится…
— Браконьеры?
— Так считает наш егермейстер. Эти мерзавцы точно чертовы паразиты. Чуют чужую слабость и стекаются туда со всех сторон, как вши…
— Говорят, мессира Суниульфа заели вши, — некстати вставил Аривальд, — Прямо в его «Сиятельном Разрушителе», представь только. Высосали всю кровь начисто, ну точно сама Святая Хильдегарда ему вены отворила…
Наверно, это был какой-то отвлекающий прием, как в чертовых шахматах. Но Гримберт не позволил сбить себя с толку. Сейчас все его мысли были устремлены в едином направлении, в едином порыве. Они не закрутятся вслепую на деревянной доске, точно беспомощные фигурки.
Нет уж, Вальдо. Не в этот раз. Сегодня я тебе победы не подарю.
— Чертовы паразиты, — повторил он звучно, — тайком вторгшиеся в лес моего отца и промышляющие там охотой. Если их немного, один или два, это терпимо. Но если дюжина… Им хватит одной зимы, чтоб выбить из Сальбертранского леса половину живности.
— Твой отец мог отправить сюда сотню егерей, — предположил Аривальд, — Те знают лес как свои пять пальцев и, конечно, знают как обращаться с браконьерами. Или даже усилить их парой рыцарей из своего знамени, чтоб те выжгли наглецов подчистую. Достаточно просто подождать и…
— Мой отец маркграф. У него до черта других забот, кроме как гонять эту чернь по лесам, — нарочито небрежно произнес он, и легкомысленно добавил, — К тому моменту, когда он наконец вспомнит про эту досадную проблему, она уже разрешится сама собой. С нашей помощью, конечно.
Прозвучало, кажется, вполне естественно, по крайней мере, Гримберт в глубине души на это надеялся. Может, на всем белом свете у него нет более доверенного приятеля, чем старина Вальдо, но даже ему не стоит знать все детали. Не потому, что они угрожали опорочить его собственную честь — у него нет тайн от друзей — но потому, что могли бросить тень на честь отца.
Узнав тревожные новости, отец не сделал ничего того, что, по мнению Гримберта, надлежало сделать, чтобы уберечь Сальбертранский лес от разграбления. Не отправил туда ни егерей, ни рыцарей, ни даже роты придворных аркебузиров. Напротив, начисто проигнорировал рапорт егермейстера и приказал тому уделить внимание более насущным вопросам.
И это его отец! Маркграф Туринский!
Отец всегда считал зазорным интересоваться презренными металлами, утверждая, что торгаш и рыцарь никогда не смогут сосуществовать в одной душе, однако, сколько его помнил Гримберт, посягательств на собственность Туринской марки и казны не терпел, находя в ней не столько ущерб для своих денежных интересов, сколько явственное оскорбление рыцарской чести.
В свое время он развязал настоящую войну за высохший виноградник с одним из соседей, виноградник, красная цена которому была три-четыре сотни денье, но который оказался удобрен кровью двадцати трех рыцарей с обеих сторон. Были и другие случаи, оставшиеся в памяти Гримберта, случаи, демонстрировавшие, до чего щепетильно относится к своей собственности маркграф Туринский. Так, презиравший законников не менее, чем торгашей и утверждавший, что единственный закон, заслуживающий почитания, это Закон Божий, отец провел три или четыре года в бесконечных судах с Папским нунцием из-за разногласий в подсчете церковной десятины, причем эти разногласия не стоили даже чернил, потраченными ими за годы препирательств.
В другой раз дело кончилось еще хуже, обернувшись войной, которая вошла в летописи как Война Куриных Голов. Причиной ее была сущая мелочь, которую любой другой сеньор, пусть даже и императорский сенешаль, стерпел бы не моргнув глазом, но которая показалась отцу нарочитым оскорблением рыцарской чести. В каком-то придорожном трактире ему подали похлебку из курицы, но отец обнаружил, что количество куриных лап в тарелке не соответствует количеству куриных голов, по всему выходило, что одной головы не достает. Подлец-трактирщик оказался порублен в капусту верными телохранителями-квадами, трактир сожжен, а барон, на чьей земле происходило дело, заручившись поддержкой нескольких венецианских проходимцев и сплетя хитрую интригу, объявил отцу войну. Война Куриных Голов бушевала два года и унесла в могилу стократ больше людей, чем погибло куриц для похлебки маркграфа Туринского. Однако он добился своего. Больше никогда и никогда не дерзал посягать на его собственность. Как шутили Гримбертовские пажи, если крестьянину приходилось по делу пройти через фруктовый сад маркграфа, он для верности застегивал карманы — чтоб туда ненароком не упало яблоко.
Вместо того, чтоб покарать наглецов, осмелившихся вторгнуться в его лес, отец приказал егермейстеру не беспокоиться его более с подобными мелочами. Мало того, распорядился отключить радарные станции и ловушки по периметру леса, чтоб те не отрывали его подданных от работы, а разъезды в той области сократить до минимально возможного количества.
Гримберту не требовалось задавать вопросы, да он и не осмеливался никогда докучать вопросами отцу. Довольно было и того, что он ежедневно лицезрел лицо майордома, а то лучше всякого барометра демонстрировало положение дел. И становилось все кислее день ото дня.
Туринская казна переживала не лучшие свои времена. Возможно даже, чертовски не лучшие. Недаром количество приемов и балов сократилось в этом году до того прискорбного минимума, который был необходим для поддержания репутации, но не более того. Расходы на боезапас и без того урезались каждый месяц, многие рыцарские доспехи надолго замерли в темных залах маркграфских мастерских, тщетно ожидая ремонта или замены узлов, похожие на пугающих каменных идолов. Пришлось даже сократить штат дворцовой прислуги и отменить многие запланированные в этом году отцовские визиты.
Послать полнокровный егерский полк в Сальбертранский лес, чтобы прочесать его частой гребенкой и выжечь самовольных охотников, означало увеличить и без того увеличивающиеся год от года расходы. Выкинуть на ветер несколько десятков флоринов, и не имперских, а туринских, полновесных, чеканящихся из благородного золота, а не презренного э