— Лучше не уповайте на это! — отрубил Магнебод, тяжело махнув рукой, — Был у меня один приятель, с которым мы в давние времена плечом к плечу брали Кремону. Тоже норовил скинуть на отряд прикрытия всю работу. Пер на противника что бык, не глядя по сторонам. Такая у него была тактика, значит. И, вообразите, через полчаса после начала штурма, только мы миновали вторую крепостную стену, поймал загривком тандемный кумулятивный снаряд, пущенный каким-то метким мерзавцем с башни. Хотите верьте, хотите нет, три дюйма ламинатной золинговской стали уберегли его от этого выстрела не больше, чем обозную шлюху — образок Марии Магдалины от орды похотливых ландскнехтов. Его «Ретивый Паломник» рухнул как подкошенный прямо посреди Кремоны. Тем же вечером епископ Миланский, безумный старик, ведший нашу свору в атаку, перечисляя потери, помянул его отдельно, много злых слов сказав про его убийц. Но поверьте, даже в молитвенном экстазе он выглядел до крайности бледно по сравнению с оруженосцами моего покойного приятеля. Те рыдали так, будто в его лице утратили не только преданного хозяина, но и надежду всего христианского мира. Знаете, почему?
Гримберт покачал головой, едва державшейся на плечах.
— Почему?
— Этим беднягам пришлось всю ночь выскабливать развороченный торс «Ретивого Паломника», собирая все то, что осталось от его хозяина после попадания кумулятивной струи. Для этого им потребовались не только все ведра, что были в поклаже, но так же и все фляги, все винные меха и табакерки. Им даже потребовалось изъять для этой цели все соусники из нашей походной кухни. Гримберт, мой мальчик, если тебе тоже когда-нибудь суждено превратиться в лужу горелого жира с клочьями волос, в которой будут поскальзываться пикинеры, пачкая казенные сапоги, я не хочу, чтоб кто-то тыкал мне в спину пальцем, называя меня твоим наставником. Эй, остолоп, вина!
Покорный жесту рыцаря, к нему с винным бочонком заковылял дворцовый сервус. Тощий, облаченный в ливрею с золотым туринским тельцом на груди, он мог бы сойти за человека, если бы не шаркающая походка и странная порывистость движений, которая иногда бывает у тяжело контуженных. Серое лицо казалось серым и шелушащимся, цвета мокрого песка, как лик святого, чьей прижизненной святости не хватило в полной мере для обеспечения его телесным мощам нетленной силы.
Когда-то он и верно был человеком, пока за какие-то грехи Святой Престол не наложил на него печать покаяния, очищающим пламенем вырезав из сложного узора нейронов мозга лишние фрагменты, мешающие искуплению неизвестных Гримберту грехов. Того немногого, что осталось после этого от его разума, не хватило бы и на улитку, одни только примитивные моторные функции, но, подчиненные кибернетическим имплантам, они сделали из него сносную дворцовую прислугу, выносливую и не знающую сомнений. Может, сообразительности у нее было недостаточно для того, чтоб вспомнить свое прежнее имя, но достаточно, чтоб подносить вино.
Гримберту не требовалось нажимать пальцем гашетку, как это было устроено в древних доспехах эпохи Проклятых Чумных Веков. Погруженный в основание его мозга нейро-штифт делал это бессмысленным. Пулеметы «Убийцы» выплюнули по короткой очереди, в шахты гильзоприемников покатились, дребезжа, рассыпчатые гроздья пустотелых бронзовых плодов.
Магнебод даже не вздрогнул, когда стоящий в трех шагах от него сервус с бочонком в руках задергался, точно опьяненный танцор, отплясывающий какую-то невообразимую кадриль. Треск лопающегося бочонка в его руках сливался с треском его собственных костей, в воздухе повисли клочья волос и тлеющие суконные волокна из ливреи. На песок хлынуло вино вперемешку с мутной, похожей на масло, консервирующей жидкостью из пробитых сосудов, заменяющей ему кровь.
Пулеметы — куда лучшее средство избавления от злости и прочих подтачивающих сердце душевных недугов. Гримберт убедился в этом еще за мгновенье до того, как установилась тишина. Несмотря на то, что сервус был бездушной вещью, его уничтожение принесло ему облегчение. А еще секунду спустя — и стыд.
— Мессир Магнебод, извините!
Магнебод вздохнул, глядя в свой пустой кубок. У его ног копошился сервус. Наполовину уничтоженный, больше похожий на ком мятого белья, он все еще пытался судорожно дергающейся рукой дотянуться до кубка, чтобы наполнить его. Ни размозженные кости, ни лопнувший винный бочонок в его мертвых глазах не имели значения.
— Недурной выстрел. Я-то думал, что ты в свой ночной горшок не попадешь даже с автоматической наводкой.
— Мессир, я приношу свои…
Магнебод уронил свой пустой кубок.
— Но если ты думаешь, что сможешь меткостью компенсировать свои вопиющие нелады с маневром, то слишком плохого мнения обо мне.
— Мессир, я…
— Тебе слишком рано доверили рыцарский доспех, Гримберт. Следующие три часа ты будешь проходить макет сидя верхом на старом осле. Мы, старики, умеем сносить насмешки, но только не жажду.
Поленобург, сооруженный Магнебодом из бревен, был непростым испытанием, но он не шел ни в какое сравнение с проклятым Сальбертранским лесом. В этом Гримберт убедился уже спустя несколько минут погони.
Исполинские стволы вырастали на пути, возникая из ниоткуда, точно пшеничные колосья, и Гримберту приходилось напрягать механические сухожилия «Убийцы» до тревожного гула, чудом избегая столкновения. Беглецам было куда проще. Юркие, едва видимые в своих маскировочных накидках, они беззвучно текли по снегу, словно расплавленные тени, укрываясь за корнями и бросаясь из стороны в сторону. Он ощущал себя закованным в панцирь бегемотом, преследующим юрких крыс.
Эти браконьеры оказались дьявольски ловкими тварями, поднаторевшими, должно быть, в подобной охоте. В отличие от него. Время от времени они затаивались, укрываясь под корнями и Бог весть в каких щелях, заставляя «Убийцу» растеряно кружить, вспарывая сизое брюхо сумеречного леса ослепительными шпагами прожекторов. И стремглав бросались прочь всякий раз, как он их замечал. Ровно на половину секунды раньше, чем он успевал активировать пулеметы.
Проворные, хитрые, ловкие твари.
Несколько раз Гримберт открывал огонь на ходу, но пули лишь разносили вдребезги древесные стволы, вышибая из них каскады коры, вздымали в небо комья снега и перемалывали гнилые коряги, превращая их в россыпи трухи. Стиснув зубы, Гримберт заставил себя бросить стрельбу. С таким же успехом он мог бы полосовать воздух, пытаясь поразить призрак прошлой пятницы. Не хватало еще остаться без патронов!
Прав был Магнебод, прав старый пьянчуга, потешавшийся над своими подопечными, заставлявший их вновь и вновь штурмовать несуществующий, из обтесанных бревен, город. Маневр, чертов маневр! Гримберт грыз губы всякий раз, когда «Убийца» сносил своей бронированной грудью очередной ствол, отчего все его потроха вместе с Гримбертом дребезжали в стальной утробе. Только вот трижды проклятый Сальбертранский лес имел свой взгляд на маневры и то, в какой манере их следует выполнять. Тут не было улиц, вдоль которых рыцарская тактика предписала наносить фронтальные удары, не было переулков, годных для того, чтоб обойти узловую оборону, обрушив ее с неожиданного направления. Не было площадей, дающих возможность перегруппировать рыцарские порядки и взять передышку. Ни черта не было! Только узловатые пальцы деревьев в стремительно сереющем воздухе, россыпи снега и летящие во все стороны щепки.
Атаки уходили в пустоту. Каждый раз, когда прицельный маркер смыкался было вокруг человеческого силуэта грозным багровым нимбом, тот ловко уворачивался, отскакивал, крутился волчком и пропадал, чтоб секундой спустя появиться вновь, но еще дальше. Это даже не охота, это чертова ловля блох…
Гримберт ощущал себя так, словно погружается в тягучее асфальтовое озеро, только распространяло оно не обжигающий жар, а липкий холод.
— Грим!
Кажется, Аривальду пришлось выкрикнуть это несколько раз, прежде чем Гримберт заметил вызов.
— Бррсьх!
— Что?
— Брось! Их! — произнес Аривальд, раздельно, но как-то глухо, точно сквозь зубы, — Не будь дураком!
— Бросить? Ты рехнулся?
— Брось! Ты что, не видишь?..
Наверно, в этот самый миг Господь Бог, обозревающий с высоты дальнюю часть своих владений под названием Сальбертранский лес, увидел творящуюся там вопиющую несправедливость и воздел невидимый перст. Потому что в следующую секунду один из браконьеров, уже улизнувший было из границ прицельного маркера, зацепился рукавом за торчащий из ствола сук, да так, что повалился ничком. Встать он не успел. Пулеметы «Убийцы» рыкнули в два голоса — дребезжащий оглушительный дуэт двух голодных демонов — вмяли его в снег и растерзали, превратив в обложенную рыхлой кровавой кашей обезглавленную тушу.
Гримберт завопил, издав боевой клич маркграфов Туринских. Пусть получилось совсем не так звучно и грозно, как у отца или Магнебода, он ощутил упоительно горячий огонь, пляшущий в груди.
Первый настоящий противник, которого он убил. Не сваренная из жестяных обломков мишень, изображающая рыцарский доспех так жалко, что даже стрелять желание пропадает. Не чертовы никчемные сервусы, эти ковыляющие мертвецы с выжженным мозгом. Ладно, пусть это был не рыцарь, не ровня, упомянуть об этом будет не зазорно, сидя в окружении отцовских вассалов и рыцарей. Главное, сделать это нарочито небрежно, чтоб ни у кого не возникло мысли, будто он хвалится.
«Не так давно я охотился в Сальбертранском лесу и, вообразите себе, столкнулся с браконьерами. Ну и задал же я этим негодяям трепку, только клочья летели!..»
Едва ли сойдет за подвиг, кто-то наверняка подденет его, но благодушно, как полагается среди равных, в обществе боевых товарищей, связанных клятвой чести и рыцарскими идеалами. И даже суровый Магнебод, смахнув с бороды винную капель, украдкой подмигнет ему и…
— Идиот! Оставь их!
Аривальд не поспевал за ним, хоть и пустил «Стража» во весь опор. Топал в дюжине туазов позади, даже не пытаясь стрелять. Это тоже вызвало у Гримберта злорадное удовлетворение. Глядите-ка, кто поучал больше всех, а как пришло время расчехлять орудия, опростоволосился и бесславно плелся в хвосте! Это тебе не деревянные фигуры по клеточному полю двигать, Вальдо! Знай маркграфов Туринских, которые одерживают свои победы на всамделишных полях, обагренных кровью и обожженных порохом.