Он видел всё.
Он видел человека, сползающего по древесному стволу, чья плоть обернулась багровой накипью на коре. И другого, у которого в руках разорвался ствол аркебузы, с вязкой багрово-серой маской вместо лица, на фоне которой выделялся крючковатый носовой хрящ. Еще кого-то, катающегося в снегу и вопящего так, что слышно было даже за грохотом выстрелов.
Это было жутко, страшно и… завораживающе? Оглушенная многоголосым ревом орудий, ошпаренная растаявшим снегом, душа металась в груди точно птица в раскаленной клетке, изнывая от ужаса и в то же время дрожа в незнакомом прежде экстазе.
Он впервые пустил в ход оружие. Впервые видел его не на выцветших гравюрах и зияющих проплешинами гобеленах, а так, как полагается видеть рыцарю, во всех доступных красках и цветах. И, кажется, его губы сами собой шевелились, силясь воспроизвести молитву.
Не оборванцы, отрешенно подумал Гримберт, точной очередью размолов двух или трех самых отчаянных стрелков, превратив их в хлюпающие алые вкрапления на снегу. Не вчерашние крестьяне, взявшиеся разбойничать в лесу от голода. У крестьян, даже побывавших в графском ополчении, никогда не будет такой выучки, как у этих лесных разбойников. Потрясающее хладнокровие. Несмотря на пулеметные очереди и пушечные разрывы, безжалостно пожинающие остатки их немногочисленной банды, они демонстрировали завидное, даже удивительное хладнокровие. Не пытались обратиться в бегство, спасая свои жалкие жизни, не падали на колени, бросая свои бесполезные аркебузы, не призывали на голову крушащего их рыцаря проклятья и еретические угрозы. Напротив, продолжали вести тщетный огонь, укрываясь за деревьями, точно в самом деле думали, что это жалкое оружие может причинить ему хоть какой-то ущерб.
На глазах у Гримберта какой-то здоровяк с бородой, не обращая внимания на пляшущие вокруг него фонтанчики снега, выпрямился во весь рост и выставил перед собой аркебузу с тлеющим шнуром. Выстрел! В грохоте собственных пулеметов он даже не услышал шлепка пули, размозжившейся о лобовую броню его шлема, лишь заметил краткое сообщение «Убийцы», даже не посчитавшего это попадание источником опасности.
Отчаянный народ, подумал он, короткой очередью превратив отважного стрелка в окровавленную ветошь, болтающуюся на ближайшем суку. До чего отчаянный, дерзкий, бесстрашный народ эти браконьеры. Вовсе не такие крысы, как он представлял. Напротив. После того опустошения, что он произвел в их рядах, даже хваленая туринская пехота, славящаяся своей стойкостью, пожалуй, бросилась бы врассыпную, теряя на ходу боевые знамена и кирасы. Эти же сопротивлялись так, будто сошлись в святом бою со злой силой, которая угрожает не просто их жизням, а их бессмертным душам.
Может, еретики, опасливо подумал Гримберт, стреляя через равные промежутки. Павлекиане, николаиты или даже лангобарды. Говорят, их беспутная вера, противная всякому христианину, наделят их презрением к смерти, отчего их орды делаются такими смертоносными. Вот почему они не бегут прочь от беспощадного рыцарского огня, сметающего их точно крошки со стола, вот почему так отчаянно палят, хоть и видят, что их примитивное оружие не в силах ему навредить.
Нет, подумал Гримберт, беглым огнем распарывая на клочья мечущиеся в пороховом дыму тени, едва ли это лангобарды, те никогда бы не пробрались так глубоко в Туринскую марку, миновав заслоны, сторожевые крепости и разъезды.
Как говорил Святой Григорий Богослов, мужество есть твердость в опасностях. Видно, даже в скверных душонках в смертельный миг может разгореться пламя истой отваги. Терзая корчащиеся в лопающем и трещащем подлеске силуэты короткими очередями пулеметов, он даже ощутил некоторое подобие уважения к этим незадачливым врагам. Их порыв, по крайней мере, можно было уважать.
Нет, подумал он мгновеньем позже, когда пулеметы «Убийцы» разорвали пополам еще одного незадачливого стрелка, тщетно пытавшегося прикрыться собственной аркебузой, нельзя даже мельком сравнивать это сопротивление с настоящей рыцарской отвагой. Это в некотором смысле лишь инстинкт, слепое и отчаянное желание подороже продать свою жизнь, известное всякой загнанной в угол крысе. Пожалуй, по возвращении в Турин стоит переговорить с кем-то из досточтимых прелатов на счет этого…
Но мысль эту додумать до конца Гримберт не успел. Визор доспеха, показывавший поле боя, вдруг полыхнул алой вспышкой, такой нестерпимо алой, будто в зимнем небе над лесом полыхнула несущая гибель смертоносная звезда Полынь.
Сообщение о повреждении, понял он, мгновенно теряя пьянящий запал, точно выныривая вмиг из беснующегося океана. Не мелком вроде содранной краски, а куда более существенном, пробившем броню и уязвившем какой-то внутренний узел. «Убийца» — стальной воин, не нытик, не станет жаловаться по пустякам…
Чертовы антихристы! Должно быть, какой-то еретический божок все-таки ответил на их предсмертные молитвы, позволив комку свинца из аркебузы найти бракованный участок брони, ненадлежащим образом закаленный, или узкую щель между бронепластин…
Еще одна вспышка, не менее яркая. И еще одна. И целая россыпь вспышек, злое алое марево которых едва не выжгло его сетчатку.
Во имя семи смертных грехов, что за чертовщина?!
Еще прежде, чем разобраться в показаниях визора, этих тревожных алых стигматах, пульсирующих перед глазами, Гримберт ощутил дрожь доспеха. Не ту грозную дрожь, которая сотрясала потроха «Убийцы» когда он взбирался на крутой холм, другую, болезненную, дребезжащую, говорящую о нарушении привычного течения его механической жизни.
Какого дьявола? Замыкание электропроводки? Сбой управления?
В ответ визор выплюнул ему в лицо целую россыпь колючих пиктограмм. Тревожно мерцающие, зловещие, они были похожи на древние языческие письмена, но, к сожалению, полнились не абстрактными призывами к демоническим сущностям и богопротивными клятвами, а самыми конкретными смыслами. Это был голос самого «Убийцы», спокойно рапортующий об обнаруженных повреждениях.
Повреждение сервоприводов наводки правого орудия.
Повреждение впускного коллектора.
Повреждение двух редукторов основной мощности в трансмиссии с частичной утратой функциональности…
Гримберт попытался разобраться в этой мешанине из пиктограмм, алых, как кровь на снегу, но не успел понять и половины, потому что бронекапсулу вдруг тряхнуло, да так, что он едва не откусил себе язык. Снаряд, лопнувший на броне, был недостаточно силен, чтобы нанести критические повреждения доспеху, но чертовски близок к этому. Гримберт вдруг ощутил, как по его внутренностям стремительно распространяется нехорошая сухость, точно острый корешок, прорастающий внутри и буровящий требуху.
Во имя Геенны Огненной, кто бы ни угостил «Убийцу» таким подарком, это была не дедушкина аркебуза! Очередной красный стигмат возвестил о повреждении фрагмента спинной брони и нарушении структурной целостности некоторых узлов оружейной и ходовой части.
Фрагмент спинной брони…
Гримберт вдруг захлебнулся воздухом, точно тот стал плотным и густым, как болотная жижа.
Спинной, безмозглый ты олух!..
Ему вдруг показалось, что он ощутил усмешку Магнебода, беззвучную, но обжигающую, как разрыв термобарического снаряда.
Засада. Уже не ложная, которую он так упоенно заливал огнем, а настоящая, скрытая до того момента, пока он, позабыв об осторожности, не развернулся к ней спиной.
Идиот. Чертов распроклятый идиот.
Бронекапсула, в которую он был заключен, дрожала от беспрестанных попаданий, точно стальное материнское чрево, сотрясаемое родовыми спазмами и готовое вышвырнуть его наружу, в обжигающий, полный огня и пороховых клубов, дым. Гримберт еще не видел противника, не знал его диспозиции, но мгновенно почувствовал — война. Уже не избиение безоружных мишеней, годных лишь для того, чтоб поцарапать краску на его броне. Настоящая, всамделишная война. И, уверяя его в этой жуткой мысли, где-то рядом, сотрясая его доспех до основания, почти в упор били вражеские орудия.
Били не надсадно и вразнобой, как незадачливые аркебузы, а слаженно, ровно, выдавая немалую выучку и величайшее хладнокровие стрелков. Сплетая многоголосый грохот в единый демонический хор разрушения, которого ему еще не приходилось слышать. Неудивительно, что от подобного натиска верный «Убийца», получивший в считанные секунды по меньшей мере дюжину прямых попаданий в спину, вдруг зашатался, впервые отказавшись беспрекословно подчиняться своему хозяину.
Гримберт развернул «Убийцу» отчаянным и резким маневром, полосуя рассыпающимися звенящими струями пулеметного огня лесную опушку. Он не рассчитывал поразить засевших в чаще застрельщиков, лишь сбить им прицел и подавить огонь их чертовых орудий. Хотя бы на несколько спасительных минут, которых ему хватит, чтоб отойти под защиту верного «Стража», уже спешащего на выручку, и изучить картину повреждений.
Скоординировав огонь и распределив между собой цели согласно рыцарской науке, они с Вальдо обрушат на противника такое море огня, что вдолбят его прямиком в адские бездны…
Это удалось ему, но лишь отчасти. По опушке пронесся смерч из огня и снега, разбрасывающий вокруг дымящиеся обломки ветвей, смерч яростный, но почти не принесший результата. Ему не удалось ни подавить противника, ни захватить инициативу. Укрывшиеся в чаще орудия вколачивали снопы искр в широкую бронированную грудь «Убийцы», заставляя его пошатываться, точно пьяного, и покрывая бронированную грудь оспинами из расплавленного металла.
Бронеплиты лобовой брони опасно заскрипели, этот звук Гримберт расслышал даже сквозь грохот снарядов. Опасный, жуткий звук. Напоминающий о том, что даже у огромного стального существа есть свой запас прочности, отнюдь не бесконечный. Учебный доспех такого класса может принять на себе немало повреждений, прежде чем выйдет из строя, но он не рассчитан на столь плотную бомбардировку при том самыми настоящими снарядами, а не имитационными, как на полигоне под Турином…