— Грешно использовать такой талант не по делу, — буркнул Магнебод, — Пусть лучше считает зерно при майордоме, уж всяко будет больше пользы.
— Он помнит не только имена — титулы, параметры их доспехов, детали…
— Это меня и беспокоит, мессир, — на правах старшего рыцаря Магнебод использовал «мессир» вместо принятого при дворе «ваше сиятельство», еще одна заслуженная его привилегия, — Мальчишка, безусловно, толков, сообразителен и развит не по годам. Я видел некоторые проказы, в которые он завлекает своих пажей — чертовски изобретательно. Но…
Гримберт стиснул кулаки, ощущая, как предательски горят уши.
Проклятый Магнебод, старый ты винный бочонок!
Нельзя сказать, чтоб при маркграфском дворе мессир Магнебод не пользовался репутацией, однако репутация эта была странного свойства. Над ним посмеивались, находя невежественным, грубым и не смыслящим ни в чем за пределами его доспеха. Стоило ему заявиться на маркграфский бал, как церемонийместер страдальчески закатывал глаза — мессир Магнебод непременно являлся последним, при этом был облачен так, точно перед визитом полол огород, и делал столько нарушений в придворном протоколе, что хихикать начинали все окружающие. За обедом мессир Магнебод без тени смущения заливал в себя галлонами драгоценные маркграфские вина, так, точно хлестал дешевое пойло в ближайшем трактире, а в попытке отвешивать комплименты дамам был столь же неуклюж, как «Багряный Скиталец», вздумавший прогуляться по посудной лавке.
Над ним охотно подшучивали, за ним откровенно смеялись, ему давали обидные прозвища, но все это исключительно за глаза. Даже среди рыцарей Туринского знамени, отчаянных воинов и бесстрашных рубак, не нашлось ни одного, который готов был бы произнести их ему в лицо. И это при том, что мессир Магнебод уже много лет не участвовал в турнирах, предпочитая громить своих врагов исключительно за обеденным столом!
Ну ничего, подумал Гримберт, ты у меня еще попляшешь, старый осел. Только попробуй снять сапоги, и я мигом налью тебе туда вара. А еще раздобуду хорошую краску и хорошенько испишу ноги твоего «Скитальца» самыми паскудными словечками. А еще…
Вспоминая все самые обидные ругательства, Гримберт отвлекся и едва не позабыл про отца и Магнебода, они все еще разговаривали, скупо жестикулируя и не глядя ни на кого вокруг. Даже на «Пламенеющий Долг», от которого сам Гримберт не мог оторвать взгляда.
— Все это пройдет с возрастом, — отец бросил в рот какую-то таблетку и, поморщившись, разжевал ее, — Всего лишь пыл юности.
— И этот пыл внушает мне тревогу.
Отец нахмурился.
— Тревогу? Я ведь прочил тебя к нему в наставники, Магнебод.
— И я поклялся выполнить вашу волю, мессир. Воспитать из него настоящего рыцаря.
— Тогда отчего тебя это беспокоит?
Магнебод вздохнул, потирая лапищей подбородок.
— Мальчишка избалован, мессир. Привык получать все, что ему захочется и мало считается со мнением окружающих. Такое бывает с охотничьими собаками, которых хозяин кормит со своего стола и позволяет спать где заблагорассудится. Через какое-то время с ними нельзя сладить, они просто творят что хотят. От таких не будет толку, проще снять шкуру. Уж извините, если обидел, мессир. Я как и раньше могу без баллистических вычислителей всадить подкалиберный снаряд с расстояния в лигу, но вот складно говорить, как ваши парадные попугаи, так и не выучился.
Отец не разгневался, как втайне ожидал Гримберт. Более того, с его лица стала уходить нездоровая бледность, которой пуще смерти боялись придворные сановники и слуги.
— Как и прежде, в тактике ты стократ сильнее, чем в тактичности, — маркграф неожиданно улыбнулся, — Возможно… Возможно, ты отчасти прав, Магнебод. Последние годы я часто удовлетворял капризы Гримберта, даже те из них, что удовлетворять не следовало. Его мать… Когда-то она корила меня за то, что я почти не занимаюсь его воспитанием. Мол, рыцарские турниры и охота для меня важнее собственного ребенка. Голубка моя… Я не хотел, чтобы она печалилась, взирая на меня с облаков. Зачастую мне было проще выполнить его желание, чем объяснить, почему я не могу этого сделать. Думаешь, я испортил его этим?
Магнебод покачал головой.
— Он самонадеян, мессир, а самонадеянность скверная черта для будущего маркграфа и почти смертельная для будущего рыцаря. Но мне не привыкать к таким ученикам. Думаю, за пару лет я выбью из его головы то, чему там быть не полагается. Если он в самом деле вознамерился стать рыцарем, пара лет хорошей муштры лишь закалят это желание. Если же нет…
— Что с доспехом? — быстро спросил отец, мотнув головой, — Ему все равно понадобится доспех.
— Мессиру Гримберту не терпится получить свой рыцарский доспех? Заверяю, он получит его, у меня на примете как раз есть один подходящий. Может, не такой внушительный, как этот золоченый болван, но он вполне сгодится для обучения рыцарской науке.
— Какое имя он носит?
— «Радетель Истины», мессир.
Гримберту показалось, что в голосе Магнебода он уловил злорадство.
Чертов старый пьянчуга! Он стиснул кулаки, изнывая от дурного предчувствия. Он никогда не испытывал к Магнебоду особого почтения, несмотря на множество сигилов, украшавших броню его «Багряного Скитальца». Не обученный манерам, грубый, насмешливый, одевающийся хуже, чем многие конюхи, он являл собой столь неприглядное зрелище, что сам казался насмешкой над рыцарским званием. Совершенно невозможно было представить его посреди настоящей битвы, равно как и упоминания его имени в рыцарском романе.
По мнению Гримберта отец сделал самую большую свою ошибку, назначив мессира Магнебода своим старшим рыцарем. Ошибку, которая, быть может, еще отольется самому Гримберту самым неприятным образом…
— Я не припомню такого доспеха, — медленно произнес отец, — А я думал, что знаю наизусть все рыцарские доспехи туринского знамени.
— Он не из числа знамени, — спокойно ответил Магнебод, будто ждал этого, — Просто старый вояка, которого я приберегал про запас. В нем, конечно, нет многих новомодных штучек, но вы же знаете, как говорят в Турине — иной раз спокойный мерин лучше бесшабашного жеребца.
Гримберт внезапно ощутил дурноту, от которой под языком распространялась болотная вязкость.
Он вдруг вспомнил «Радетеля Истины».
Не рыцарский доспех, пусть даже и устаревший, лишенный современных вычислителей и навигационных приборов. Чертов хлам, сохранившийся Бог весть с какой войны, осколок изувеченного прошлого, который Магнебод приспособил для своих учеников в качестве самоходной мишени для стрельбы имитационными снарядами. Жестяной болванчик, по которому баронские сынки палили из своих орудий, издевательски улюлюкая и постигая сложную науку корректировки огня с учетом баллистических поправок.
Нет, подумал Гримберт, ощущая как крепко сжатые кулаки смерзаются в острые ледяные глыбы. Ты не посмеешь. Ты…
— Это не доспех, а груда хлама, — медленно произнес отец, — Но, кажется, я понял, что ты имеешь в виду.
Магнебод кивнул ему. Он уже не ухмылялся, как прежде, напротив, сделался непривычно серьезным. По крайней мере, в таком виде Гримберт прежде старшего рыцаря Туринской марки не видел.
— Испытайте его, мессир. Дайте ему «Радетеля» и посмотрим, что из этого выйдет. Если он начнет воротить нос и жаловаться, значит, рыцарская стезя для него закрыта, это всего лишь каприз избалованного ребенка, который тщится завладеть вниманием. А если стиснет зубы и начнет учиться… Знаете, даже если бы я умел читать, в жизни не прочел бы ни одного рыцарского романа. Кропают их обычно старые скопцы, ни черта не смыслящие в военном деле. Искра, горящая в душе и пробуждающая силу, заточенную в стальном доспехе… Все это чушь собачья, годящаяся чтоб пичкать ею не в меру восторженных дураков. У меня в требухе такой искры точно нет, а может, из меня ее вырезали ваши коновалы вместе с осколками бретонских снарядов.
— Значит, испытание, мессир Магнебод?
— Испытание, господин маркграф. Я буду учить его как следует, как учили меня самого. Если станется так, что он в самом деле готов постигать эту науку, лет через пять я лично буду хлопотать, чтоб его привели к рыцарской клятве и сам поднесу к его плечу меч.
Гримберту показалось, что он сейчас заплачет. Озаренный светом «Пламенеющий Долг» сочувственно глядел на него с высоты своего исполинского роста. Если он и хотел утешить с трудом сдерживающего рыдания ребенка, то был бессилен это сделать — в его стальном теле не было рыцарской искры. А без нее он был лишь куклой — огромной вооруженной механической куклой, не более самостоятельной, чем ярмарочные марионетки.
Испытание? Гримберт стиснул зубы. Это не было ему внове.
Рыцари из прочитанных им романов часто подвергались испытаниям на своем пути, как телесным, так и духовным, призванным определить, готовы ли они встать на стезю подвига. Испытания, которые им надлежало пройти, были самыми разнообразными и изобретательными, но неизменно тяжелыми. Мессир Хильперик семь дней тащился в доспехе с поврежденной изоляцией реактора, подвергаясь ужасным мукам лучевой болезни, а когда слуги наконец вытащили его из бронекапсулы, оставил в ней почти всю свою кожу. Мессир Эйнгард по прозвищу Кельтская Смерть, оговоренный своими недоброжелателями, лишился всех титулов, земель и доходов, отчего многие месяцы вынужден был искать пропитания на городских свалках, поедая дохлых крыс и объедки. Мессир Гунольд, чье имя было занесено по меньшей мере в три чемпионские книги различных графств, в конце своей жизни так страдал от проказы, что вынужден был приказать своим слугам наглухо запаять бронекапсулу с собой внутри, добровольно заточив себя в доспехе до конца дней, и при этом совершил еще множество славных подвигов.
Если все эти рыцари справились со своими испытаниями, отчего бы юный макрграф Туринский станет роптать на судьбу? Магнебод думает, что это лишь каприз? Что ж, он докажет им всем, что его желание твердо, как закаленные пластины лобовой брони. Выдержит, чего бы это ни стоило. Пять лет — огромный, невообразимый срок, но что он значит, когда речь идет о рыцарской чести?