— Насчет чего?
— Насчет тех искусно связанных сетей, которыми опутывают регента?..
— Да, вы мне говорили об Антонии Верди…
— Именно; и о ней-то опять я хочу поговорить с вами сегодня.
— Ага…
— Вы, без сомнения, забыли осведомиться об этой интриганке!..
— Нет; но я не узнал ничего такого, что могло бы быть нам полезно.
— Тем хуже, потому что влияние итальянки на Филиппа Орлеанского увеличивается истинно странным образом. Она каждый день бывает в Пале-Рояле и три раза в неделю имела несказанную честь пользоваться особенными милостями регента.
— Его возлюбленные, должно быть, страшно перепуганы?
— Парабер и Сабран в отчаянии, а другие уверяют, что итальянка опоила регента зельем… Он хочет подарить ей прехорошенький отель на улице Серизэ…
— В самом деле, как вы говорите, это важно… Если эта женщина овладеет регентом посредством не только легковерия, но и чувственности, ее влияние может сделаться неограниченным…
— И вы понимаете, так же хорошо, как и я, что неограниченное влияние Антонии Верди погубит нас…
— Мы будем бороться…
— Это еще не все… Вы ранили на дуэли виконта д'Обиньи, который, к счастью, вас не знал…
— Да.
— Он убит несколько дней тому назад…
— Я об этом слышал…
— Он с вами дрался?
— Нет.
— После первой дуэли виконта регент принял сторону своего офицера и словно взбесился, оттого что кто-то имел дерзость напасть на одного из его приближенных. Он убежден, что рука, поразившая виконта смертельно, та самая, которая уже ранила его раньше, и приказал произвести самые деятельные розыски. Все полицейские сыщики на ногах… Я думаю, что виконт д'Обиньи был втайне любовником итальянки, и она всеми силами раздувает в душе Филиппа Орлеанского пламя мщения.
— Не и пусть ищут… Я уверен заранее, что они не найдут противника д'Обиньи во второй дуэли.
— Может быть; но вы сражались с ним в первый раз и этого может быть достаточно, чтобы погубить вас…
— Мне кажется, любезный маркиз, что вы смотрите на вещи с черной стороны их…
— Я вижу их в настоящем свете… Но подождите: я еще не все сказал…
— Еще есть что-нибудь?
— Есть. В последнее время мы, кажется, уж чересчур рассыпали нашу фальшивую монету; горожане жалуются, купцы доброго города Парижа раскричались как орлы. Регента завалили жалобами и просьбами… не сегодня завтра он вспылит, и я очень боюсь, чтобы тогда полиция не бросила на наши дела и операции нескромный взор… Ну, вы еще по-прежнему думаете, что я вижу вещи в черном свете?
— Я согласен, что положение дел запутывается… Но вы показываете мне зло, а не указываете на средства предотвратить его.
— По-моему, есть только одно средство…
— Какое?
— Сделать отводы.
— Прекрасно, но каким образом?..
— Я надеялся на вас…
— На меня?.. Боже мой! Что я могу сделать?
— Вы можете многое. Я сейчас из Пале-Рояля… Я видел регента, и, по моей просьбе, мы с вами включены в число гостей маленького ужина на нынешнюю ночь…
— Что а должен буду делать за этим ужином?
— Вы умный человек, любезный Рауль… человек с воображением, плодовитый на выдумки. Я убежден, что нынешней ночью вы сумеете снова овладеть воображением регента и возвратить свое влияние, очень колеблющееся в настоящую минуту. Каким же способом дойдете вы до этого результата, я не знаю, да, по всей вероятности, вы и сами знаете это не более меня. Но до вечера вы придумаете… Я в этом не сомневаюсь…
— Вы делаете мне слишком много чести, любезный маркиз, — отвечал Рауль, смеясь. — Вы, кажется, чересчур уверены во мне, а я между тем, говоря откровенно, вовсе не спокоен…
— Полноте! Это скромность, возвышающая вас в моих глазах. Через два часа вы составите ваш план и расскажете его мне, когда я приеду за вами, чтобы, в случае надобности, я мог помочь вам… О чем идет речь? О том, чтобы поразить Антонию Верди ее же собственными представлениями. Она показывает ему черта. Это очаровательно! Превзойдите чародейство Антонии Верди, покажите Филиппу что-нибудь еще страннее черта, и вы выиграете партию… Это не трудно!
— Хорошо вам говорить! — вскричал Раль. — Регент начинает пресыщаться, и я не вижу, каким образом могу я превзойти Антонию… Разве что показать ему кардинала Дюбуа, черта первого разряда и высшего достоинства, чем черт итальянки…
— Вы шутите — это хороший знак!.. Я полон надежды и доверия,
— Дай Бог, чтобы это доверие не разрушилось!..
— Полноте! Мы приедем в Пале-Рояль в полночь. Я заеду за вами в одиннадцать часов, чтобы успеть переговорить.
— Очень хорошо… а теперь чем вы займетесь?
— Уезжаю — мне надо окончить кое-какие дела…
— Пожалуйста, окажите мне услугу.
— Какую?
— Я позову мадам де ла Транблэ…
— Мне будет очень приятно засвидетельствовать ей мое уважение… — перебил маркиз.
— Придумайте мне какой-нибудь искусный предлог, чтобы оправдать в ее глазах мое отсутствие на целую ночь.
— Предлог? Неужели вы дошли до этого, мой бедный друг? Как!.. Чтобы провести ночь вне дома, вам нужны предлоги!
— Что же делать?.. Жанна такая хорошенькая…
— Это извинение. Но вы поставили себя на дурную ногу!.. Впрочем, это меня не касается и я исполню вашу просьбу.
Жанна, которую муж предупредил, что маркиз де Тианж хочет засвидетельствовать ей свое уважение, не заставила себя ждать. Маркиз, с шутливой любезностью вельможи и придворного, попросил у ней прощения, что увозит ее мужа на целую ночь. Он сказал, что делает приятельский ужин на холостую ногу и непременно хочет иметь своим гостем Рауля…
— Однако, — прибавил он, — если отсутствие возлюбленного мужа должно нагнать облака на этот чистый лоб, слезу на эти нежные глаза, я откажусь, не без сильнейшего огорчения, от удовольствия иметь кавалера своим гостем.
— Ах! маркиз, — отвечала молодая женщина, — слишком взыскательна и деспотична была бы та любовь, которая пожертвовала бы для своей прихоти не только мужем, но и лучшими его друзьями!.. От имени Рауля я принимаю ваше приглашение…
Маркиз поблагодарил Жанну, сказал ей несколько любезных слов и уехал.
— В котором часу назначен ужин, друг мой? — спросила Жанна, оставшись одна с Раулем.
— В полночь, дитя мое.
— А долго он продолжится?..
— До рассвета, по всей вероятности.
— Маркиз де Тианж сказал правду, не так ли?
— Я тебя не понимаю…
— Это приятельский ужин?
— Без сомнения.
— И за этим ужином женщин не будет?..
— Ревнивица! — прошептал Рауль с несколько принужденной улыбкой. — Успокойся… уверяю тебя, что за этим ужином женщин не будет.
Жанна, успокоенная этим уверением, подставила свой лоб Раулю для поцелуя и ушла в свою комнату.
Около двух часов Рауль находился в глубокой задумчивости, похожей на озабоченность романиста, приискивающего сюжет романа, или драматурга, обдумывающего план драмы. Через два часа Рауль поднял голову. Молния сверкнула из его торжествующих глаз, и он вскричал:
— Царица Савская!.. Так!.. Да, так!.. Я придумал!..
Ровно в одиннадцать часов Рауль сел в карету маркиза де Тианжа.
— Ну? — спросил последний.
— Я думаю, — отвечал Рауль, — что вы хорошо сделали, положившись на меня…
— Вы придумали?
— Придумал.
— Я был в этом уверен!.. Могу я узнать, в чем дело?..
— Конечно… тем более что вы мне нужны…
И Рауль рассказал маркизу во всех подробностях придуманный им план, который маркиз полностью одобрил.
За несколько минут до полночи карета Тианжа въехала в Пале-Рояль.
III. Филипп Орлеанский — Парабер
За маленькими ужинами в Пале-Рояле прислуживали избранные слуги, на скромность которых можно было вполне положиться. Иногда даже, когда регент намеревался сделать из ужина особенную оргию — слуг заменяли молодые, прелестные девушки в костюмах, приличных обстоятельствам. Но — поспешим сказать, чтобы успокоить наших целомудренных читательниц, — ничто менее не походило на оргию, чем тот ужин, за которым мы будем присутствовать.
В ту минуту, когда лакей ввел маркиза де Тианжа и кавалера де ла Транблэ в овальную гостиную средней величины, все гости и даже регент находились уже там.
Этими гостями были мужчины: Филипп Орлеанский, регент Франции, герцог де Ришелье, маркиз де Носэ, маркиз де ла Фар, граф де Фаржи; женщины: мадам де Парабер, мадам де Сабран, мадам д'Аверн, мадам де Гасэ, герцогиня де Жевр, Мышь и Эмили. Если прибавить к этим знаменитым особам обоих полов маркиза де Тианжа и кавалера де ла Транблэ, то выйдет четырнадцать человек.
Филипп Орлеанский стоял, прислонившись спиной к высокому белому мраморному камину; приподняв полы своего фиолетового бархатного кафтана, великолепно вышитого золоток, он грел у огня свои икры, которыми очень гордился, потому что у него в самом деле была очень красивая нога. Маркиз и кавалер подошли поклониться ему, и он принял их с полной благосклонностью.
Регент был мужчина среднего роста, хорошо сложенный, с изящной походкой и благородной наружностью. Глаза его были когда-то хороши, но так как одним из них он видел очень плохо, то другой постоянно утомлялся, что уменьшало его блеск. Волосы у Филиппа были черные, цвет лица румяный, губы красные, зубы очень хорошие. Лицо его, чрезвычайно добродушное, отличалось выражением остроумия. Взглянув на черты этого лица, можно было безошибочно сказать, что характер у регента приветливый, открытый, чистосердечный, немножко слабый. Филипп Орлеанский был любезен, добр, нрава почти всегда ровного. Веселость его была неизменна, и с трудом можно было возбудить в нем гнев или даже нетерпение. Не имея ни надменности, ни спеси, он любил, чтобы все окружающие его говорили с откровенностью, которая, к несчастью, была притворна. Он любил, чтобы приближенные его выражались свободно, почти фамильярно, и всегда пользовался случаем наговорить им много лестного и любезного. Восторженный поклонник героев и великих полководцев, регент приходил в восторг от рассказов об их знаменитых подвигах. Он обожал Генриха IV, и самой приятной для нег