инесли к нему. Он коварно принял все записи и сказал им: “Сейчас идите, чтобы я наедине с собой поразмыслил, каким образом это подтвердить, и жалоба никогда не повторится”. И, приняв все, сложил записи в отдельные книги и сжег в огне печи в своей бане. Таковые клятвопреступления этот архиепископ совершил по отношению к своим овцам и обманул их злым обманом. О если бы он имел не престол пастырский, а место наемника! На своей кафедре он был как волк в стаде, лев среди четвероногих, коршун среди пернатых, буря среди зрелых плодов. Что помогло этому архиепископу? Еще и до сего дня, когда клирики показывают место захоронения, где покоится похороненное и разложившееся его тело, они, пожалуй, и лет через сто восемьдесят будут произносить в его адрес поношения и проклятия. А прочие, которые не знают этого, говорят: “Сведите нас туда, где покоится этот самый несправедливый архиепископ!” …Феодор, архиепископ этого города, не отступал от начатых им бесконечных злодейств. Когда он относился с любовью к пресвитерам, удалял всех диаконов; наказав их, он вновь приближал диаконов к себе и ненавидел пресвитеров. Негоднейший сеятель сеял среди клира такие разногласия и брал дань с обеих сторон. После того как архиепископ вверг всех в нищету и привел недостачей в большой убыток, все вознегодовали величайшим негодованием вследствие сильной нищеты. Ибо в канун Рождества Господня, когда было ночное бдение, священнослужители пришли единодушно к архипресвитеру Феодору и архидиакону Феодору и сказали им: “Скажите нашему господину архиепископу, что он дурно поступает с нами, достаточно нас притесняет или тревожит, многие тяготы на нас возлагает, которые мы не можем терпеть. При случае он отнимает у нас четверть доходов, нарушает апостольские установления, сжигает записи церковных обычаев, отменяет списки клириков, изгоняет нас из лона Церкви, пренебрегает евангельскими заповедями, сокрушает плоть, расхищает средства пропитания, присваивает имущество, всеми силами стремится заставить нас платить ему дань. Мы не можем сносить его злобу”. Пойдя к архиепископу, они довели слова клириков до его слуха. Он, выслушав все сказанное, немедленно пришел в озлобление, схватил копие (небольшой нож с треугольным обоюдоострым лезвием, употребляемый для раздробления “Агнца” (части большой просфоры) и вынимания частиц из просфор при богослужении. – Е.С.), как дротик, и сказал им: “Это вы раздражаете клириков, вы эти слова вкладываете в их уста. Конечно, тот, кто сказал такое, никогда не достигнет лучшего”. И, повернувшись к архипресвитеру, сказал: “Ты – вдохновитель этих преступных слов, ты – глава разногласий среди клириков, ты целиком и полностью мой жесточайший враг, ты подстрекатель народа и во всех отношениях опасный противник. Я так обойдусь с тобой после этого праздника, что ты никогда никому другому не будешь докучать речами”. И в таком гневе все пошли к церкви Блаженной Приснодевы Марии служить ночное бдение. И после того как служба была совершена, архипресвитер и архидиакон передали слова архиепископа всему клиру; все возмутились и, посовещавшись друг с другом, поодиночке разошлись по домам. Тогда архипресвитер Феодор отправился к архидиакону Феодору, своему собрату, в монастырь Св. апостола Андрея, основанный недалеко от церкви готов, близ дома, называемого Маринин. Когда он колотил в дверь, подошли монастырские слуги спросить стучащего, кто он. И он ответил: “Я”. Они же, быстро отойдя, рассказали архидиакону: “Архипресвитер Феодор колотит в дверь, желая войти к тебе”. Другой слуга быстро подошел и сказал, что архипресвитер в монастыре. И архидиакон говорит: “Что пользы от того, что мы беседуем, ибо мы не дошли до действий?” И монастырские сказали архидиакону: “Что это, что вы гневаетесь? Он тебе как близкий родственник, если он одних с тобой мыслей; поговори с ним, не разделяйтесь. Что если архиепископ против тебя свирепствует, а он за тебя словечко замолвит?” И архипресвитер Феодор вошел в ранее упомянутый монастырь, и собратия побеседовали друг с другом; перед тем как расстаться, они разговаривали между собой: “Как бы сделать нам неизменными те замыслы, о которых мы беседовали?” Архипресвитер сказал: “Да будет Всемогущий Бог Посредником между мной и тобой в Судный день, а равно и этот апостол Его; кто нарушит слово, с того Бог спросит причину обмана”. Архидиакон ответил: “Да будет, да будет так! Между нами закреплено такое окончательное решение, которого никто не сможет нарушить”. Архипресвитер продолжил: “Пусть все пресвитеры этого вот дома соберутся ко мне, ты же созови всех диаконов и прочих клириков. Пойдемте к церкви Блаженного Аполлинария и, войдя в дом мужа-антиохийца (т.е. св. Аполлинария. – Е.С.), встанем там и там же отслужим миссу (так в использованном переводе, более распространена форма “месса”. – Е.С.). Пусть никто сегодня не служит с архиепископом. Отвергнем его, ибо он нам не пастырь”. Сказав это, архипресвитер удалился. Той же ночью все клирики пошли к церкви Блаженной Приснодевы Марии служить торжество миссы; и архипресвитер и архидиакон тайно поговорили со служащими, пришли к согласию, и те воскликнули: “О если бы так сделалось прежде, чтобы не впадать нам в столь великую нищету!” Когда была отслужена мисса в церкви Апостолов, занялась заря, и когда Фебов свет осиял землю, все клирики единодушно пошли к церкви Блаженного Аполлинария, расположенной в городе, прежде называвшемся Классис, и, восклицая, зарыдали в тягостном расположении духа. После того как солнечные лучи воссияли на небе, случилось так, что вышеупомянутый архиепископ послал, по обычаю, нотария призвать священнослужителей, чтобы ему, архиепископу, идти в церковь и служить миссу. Тот, отправившись, не нашел никого из клира и по возвращении объявил об этом архиепископу. Архиепископ сказал: “Возможно, они спят, потому что этой ночью утомились, и по этой причине их угнетает сон”. Отложили служение почти до первого часа дня, и архиепископ снова послал нотария, а тот, не найдя никого из клириков, объявил архиепископу, что никого нет. И архиепископ говорит: “Что это? Какой уже час? Если не все придут, то хотя бы будет кто-нибудь, кто придет?” И некто из его окружения сказал: “Да взвесит наш господин мои слова: среди своих священнослужителей ты не найдешь сегодня никого, кто бы приблизился с тобой к престолу в этот праздник”. И архиепископ спросил: “Почему?” Тот ответил снова: “Потому что все отправились по Цезарейским тропам и ушли к Святому Аполлинарию и там служат миссу; туда перешли пресвитеры, диаконы, субдиаконы, аколиты, гостиарии, чтецы и певцы с разнообразным клиром; из них ни одного не осталось, церковь пуста, нет ни одного стража. Они объявляли, что понесли весьма сильный ущерб и перешли туда”. Тогда архиепископ поднялся с трона, где он сидел, и, ударив себя по лбу, сказал: “Увы, я побежден!” Издавая вздохи, идущие из глубины сердца, и оплакивая самого себя, он вошел в свои покои. Народ же в церкви дивился, не зная причины такого поступка. Итак, совершив это, архиепископ немедленно послал благородных мужей на самых резвых конях, чтобы весь клир, убежденный ими, вернулся в церковь. Когда клирики увидели этих мужей, подъезжающих к ним, они все тотчас поднялись, опустили лица к земле и, прежде чем заговорили посланцы архиепископа, великим гласом сказали: “Удалитесь, ибо мы имеем не пастыря, но убийцу. Когда он входил в эту овчарню, он давал обещание делать не то, что он сделал”. “Восстань, святой Аполлинарий, служи нам миссу в день Рождества Господня. Тебя нам дал святой Петр как пастыря. Потому мы – твои овцы. К тебе прибегаем, спаси нас. Не здесь ты принял рукоположение, но сам Апостол благословил тебя своими руками и сообщил благодать Святого Духа; к нам он направил тебя, и мы приняли твою проповедь. Ты послан, чтобы управлять, а не уничтожать. Ты стоишь перед Справедливым Судией, поборись за нас, сокруши кровавую пасть волка, чтобы ты мог отвести нас на приятные пастбища Христовы”. “Если ты не восстанешь и сегодня, в день Рождества, не станешь служить миссу, мы все единодушно уйдем из твоего дома и отправимся в Рим к блаженному Петру, твоему учителю, и с рыданиями упадем перед ним ниц, и с громкими стенаниями, безмерным плачем и великими воздыханиями скажем: “Мы были у твоего ученика, нашего предстоятеля и проповедника, которого нам дал ты, и он не пожелал служить миссу в столь знаменательный день Рождества Господня. Или освободи нас от него, или дай нового пастыря, который убережет нас от дракона, который будет жить в городе и сострадать нашим скорбям. Вот ты сам, пастырь добрый, знаешь, что многие из твоих овец из-за немалых тягот и голодной нужды ушли и отступили от Святой Заповеди и Твоего учения, потому что душил их негоднейший предстоятель”. Если же он нас не услышит, направимся оттуда в Константинополь к императору и попросим у него отца и пастыря”. При этих словах с обеих сторон начались столь великий плач и необыкновенное рыдание, что те, кто вернулся к архиепископу, по причине неумеренных слез и неясной речи всех этих клириков едва были в состоянии передать их слова и не смогли выполнить возложенного на них поручения. Тогда опечалившийся архиепископ Феодор, страшась происходящего, с великой поспешностью прошел во дворец и поведал все, что с ним приключилось, патрицию (т.е. экзарху. – Е.С.), говоря: “Бросили меня мои овцы, я лишен пастырской почести, отвергнут и удален. Стадо Господне, врученное мне, просит себе другого пастыря; они поспешили в Классис и, войдя в церковь Блаженного Аполлинария, обвиняют меня перед Богом и насмехаются надо мной”. Патриций тотчас же послал благородных мужей, чтобы те призвали всех клириков назад, а он, патриций, восстановит все их прежние обычаи. Клирики же, возмутившись, заплакали и сказали: “Если мы достигнем Константинополя, мы еще и на этого экзарха пожалуемся, ибо прежде он не желал исправить архиепископа. Не пойдем, но до девятого часа будем ждать блаженного Аполлинария, нашего архиепископа; если же он промедлит, пойдем в Рим”. И благородные мужи воротились, проливая обильные слезы, объявили услышанное архиепископу и патрицию и зарыдали. Они еще добавили, что в самой церкви отдавались эхом столь великие плач и рыдание, каких никогда не слыхали и не видали во всем Классисе: “Мы с ними горько заплакали, еще услышав и их скорбные голоса”. Тогда архиепископ, весьма пораженный скорбью, пожелал упасть к ногам патриция; с сильным плачем он сказал: “Умоляю твое милосердие, да не будет тебе неприятно пойти туда, испытывая ради меня усталость; поручись за меня, что я сделаю все, что обещаю, согласно тому, как им угодно, и буду иметь долю от церковного имущества не большую, чем любой из них”. Тогда патриций приказал возложить на своего коня фалеры (знаки своего достоинства), сел на него и поехал к гробнице вышеупомянутого мученика; созвав к себе всех клириков, он произнес кроткие и умиротворяющие слова и привел их назад с собой, обещая все исправить, как вы и прежде слышали. И они пришли, и, когда день уже клонился к вечеру, отслужили миссу и вечерню вместе с усмиренным архиепископом. На другой день экзарх пришел в церковный дом и сел с архиепископом и всеми пресвитерами, позади них стояли ди