– Делишес – значит вкусный. А ты по-немецки что-нибудь помнишь?
– Отдельные слова: гут, хаус, геен, юнга, метхен… – скривился Иван Фёдорович. – не пригодилось и забылось, с немчурой не общался.
– Почему тебя в деревне Кряжем зовут?
– Фигура моя кому-то напомнила обрубок бревна, вот и пошло.
– Кряж – обрубок бревна?
– Пустой разговор, – нахмурился дед. – не мужское дело – фигурой хвалиться, мужик должен делом самоутверждаться. Запомни это. А порой треба и кулаками вразумить. – серьёзно посмотрел на фиолетовое пятно, расползшееся по скуле внука. – хвалю за храбрость, но опасаюсь, что теперь потеряю доверие твоих родителей. – Он вздохнул. – не успели уехать – казус вышел.
– Они привыкли, – успокоил Айнур. – Валеркин папа к моему папе даже жаловаться приходил на меня.
– И что Булат?
– Напоил его, а потом станцевал брейк.
– Хо-хо-хо! – раскатисто расхохотался дед. – твой отец – хитрожопый татарин. Только с виду мямля, но всегда знает, как удачно дело повернуть, – дипломат… Встань передо мной, научу стружку снимать. Вначале треба почувствовать станок, дерево полюбить и руки приучить.
– Коня сделаем?
– Сейчас потренируешься малость, побежишь в дом, принесёшь ручку с бумагой, там, в комоде, и заодно телефон захватишь, – вдруг родители позвонят.
Тимошка жалобно сипел возле железных дверей. Пробовал открыть – не получилось, а хозяева его не слышали из-за шума станка.
– Тимошка! Заходи! – появился в просвете двух створок Айнур. Раздвинув двери шире, пропустил щенка внутрь. – Я сейчас, сиди там, – велел Тимке, развернувшемуся за ним. – Сиди, я в дом, не гулять.
Тимка поплёлся в пахнувшую свежей древесиной прохладу. Грустя, лёг на груду кудрявых стружек и колких опилок, сметённых Кряжем в угол.
– Что, грусть-тоска тебя съедает? – заметил невесёлое состояние собаки Иван Фёдорович. – натворил делов, дружок. Я не думал не гадал, что не простецкий ты щенок, хотел обучать чему-нибудь, а у тебя врождённый талант имеется.
Тимошка, обидевшись, прикрыл морду лапами. Он не понимал, каких делов натворил и почему Кряж всё выговаривает и выговаривает. Хотелось на речку или просто на улицу. «Буду спать, пока гулять или кушать не позовут».
Вернулся Айнур.
– Рисуй, – велел ему дед, – только не слишком сложно, чтобы выточить возможность была.
– Попробую, хотя без понятия – как.
– На средней полке в шкафу есть эскизы самолётов, посмотри…
Айнур полез в шкаф и кроме эскизов обнаружил ещё кое-что интересное.
– Это чья фляжка?
– Прадеда твоего.
– Он воевал?
– Мой дед воевал, а отец не успел по возрасту. Сбежал на фронт. Сняли с поезда. Там один солдат эту фляжку и подарил.
– Просто так?
– Мой отец тому солдату сына его напомнил… Нашёл эскизы?
– Угу.
– По аналогу рисуй.
Айнур вздрогнул – при словах «по аналогу» вспомнилась Софийка, с ее «алгоритмом», ее сегодняшные слова: «Вечером вместе стадо встречать будем. А завтра, может, на гору, если Грина сено возить не запрягут, как сегодня».
«А дед зачётно рисует, как настоящий художник!» – изучая эскизы, поразился Айнур дедовскому таланту рисовальщика.
– Классные самолёты! В Интернете хуже рисунки выкладывают.
– Я, Айнур, когда-то в училище на художника-оформителя учился, а потом в деревню вернулся и боле никуда! Прикипел. Новый дом построил на месте полуразвалившейся отцовской избёнки. Сам себе проектировщик и строитель. Деревом увлёкся. Капиталы в станки вложил. Теперь стабильный доход, только не ленись. А рисовать расхотелось.
– Из-за ноги? – аккуратно подвёл к нужной теме внук.
– Нет, там другая история.
– Расскажи.
– Пойди за рабочий стол сядь, я буду набалдашники вытачивать и рассказывать, а ты рисуй. Сделай несколько эскизов.
– Ок.
– Алефтина, Алька, твоя бабушка, – перекрикивая звук станка, начал дед, – мне всегда нравилась…
Айнур оторвал голову от бумаги, озадаченно посмотрел на него: «При чём здесь бабушка?»
– И она мне симпатизировала, но до армии я к ней серьёзно не подкатывал, – продолжал Кряж.
– А? – не расслышал Айнур.
– Обоюдная, говорю, симпатия была, – добавил громкости дед, – но не дружили. Сначала учились в городе в разных училищах, в деревне урывками по выходным виделись, а потом я мудрость не по годам проявил, хе-хе, решил, если судьба, и так дождётся, а если нет, зачем связывать девушку обещанием? Вдруг влюбится в моё отсутствие? Ей – неловкость, и мне – служба не служба, страдания из-за юбки. – дед, оторвавшись от станка, подковылял, заглянул в рисунок внука. – дельно, теперь с другого ракурса покажи. – вернулся к станку. – И вот демобилизовался. Домой пришёл бравый такой! Нет, не смейся, ха-ха! – погрозив пальцем, сам засмеялся. – сейчас не хвалюсь, истину говорю. Видный я был, могучий в плечах, сильный. Девчонкам нравился… – Он замолчал, сосредоточившись на работе.
Айнур, ожидая продолжения, смотрел на сползающую стружку.
– А дальше?
– Заладилось у меня с Алефтиной. А она… тихая, ладная, глазища во! – дед руками показал «глазища». – Стали мы дружить. Я задумываться о женитьбе начал. А бабушка твоя нравилась не только мне, но и тёзке моему, ещё одному Ивану. Пока меня не было, он, оказывается, сватался, только Алька ему – от ворот поворот. И задумал Ванька, как в кино, а может, из кино и взял пакость… Короче, месть задумал…
Айнур, перестав рисовать, подошёл близко. Слушал внимательно.
Дед поинтересовался:
– Как сюжетец заворачивается?
– Экшен!
Иван Фёдорович остановил станок, заметив в руках мелкую дрожь. Начиная рассказывать, не ожидал, что всколупнёт старую болячку. Сел на широкий табурет.
– Ванька, паскуда, гнилым насквозь был. Не зря его Алька напрочь не приняла. Разгадала. А я – нет. Он в друзья набился. Я хоть и вспыльчивый был, но дружелюбный… тогда. Ни разу не заподозрил неладное. Алька говорила: «Не дружи с ним». Я думал: «Неловко ей, сватался же…» Даже сочувствовал тёзке, невесту ему подыскивал… слушай, Айнур, за станок я сегодня уже не встану и тебя не поставлю. Айда-пошли в дом, чайку попьём, там и доскажу. Ихтиандра растолкай, весь в опилках, снова вычёсывать придётся. Давай-ка я на тебя эту обязанность перекину! – обрадовался дед хорошей идее.
В сенях на полу валялись вещи.
– Это что такое?! Опять Тимошка в белье рылся! Запрещаю ведь в сени заходить, у самого будка с мой дом…
Ругаясь, Иван Фёдорович стянул с перекладины одну из чистых бахил. Грязные он бросал в бельевую корзину возле стиральной машинки «Бош». Сейчас корзина была опрокинута. Айнур принялся собирать вещи, а дед, покряхтывая, сунул правую ногу в мешок. Проворчал:
– Размером со слона, а послушания на грамм… Бахилы ещё Алечка понашила… удобно… часто убираться не успеваю, да и надоедает наклоняться по сто раз на дню, пристёгивая и отстёгивая деревяшку.
Айнур поражался, как человек, не имеющий стопы, может делать за день столько дел: доить корову, кормить птиц, возить сухую траву, вытачивать что-то из дерева… вспомнил, что столы, табуреты, полки и шкафы дед тоже сам мастерил. И лепёшки выпекал, которые мама не умела печь.
Уважение к деду Ивану росло, ширилось и крепло.
– Пока живу у тебя, убираться буду, – пообещал Айнур, немного гордясь принятым решением.
– Правильно. У нас уборщиков нет. Треба всё самим. Не стыдно убираться – стыдно в грязи сидеть. Любая работа облагораживает человека, – завёлся Иван Фёдорович.
Айнур не любил лишние наставления. Сказал один раз – и хватит, чего миллион раз одно и то же талдычить! У деда он такую привычку заметил и пока не знал, как на неё реагировать. Наружу недовольство не выказал, хотя внутри поморщился. И ещё ненавидел Айнур, когда заставляли что-то делать против желания. Должен был сам захотеть. Как с уборкой дома, например.
– Значит, этот Ванька другом твоим стал, – напомнил Айнур, прихлёбывая чай.
– Да, изучил он меня хорошо. Привычки все разузнал. Что люблю, что не нравится. В бане нашей мыться повадился. А мне, как напарюсь, треба нагишом в снег…
– Зимой?! – вырвалось у внука. – ха… снег же только зимой! – самому смешно стало.
Дед добавил себе в большую кружку заварки.
– Я специально к бане весь снег перекидывал, сугробы создавал, чтобы нырять глубже было.
– Брр! – передёрнулся Айнур.
– Не брр – ух! – поправил дед. – Однажды мыться поздно ночью пошёл, на последний пар, хотя любил первым ходить, но так вышло. Как обычно, напарился, выскочил и бултыхнулся в сугроб, а когда на ноги встал, сердце вместе с воплем из горла чуть не вылетело. Боль дикая! В глазах помутилось… не мог понять, что за дрянь в стопу вцепилась. На мой ор родители выскочили… представь, картина: голый парень сидит в снегу, орёт…
– Я всё понял! Это он тебе капкан подложил! – Айнур взволнованно вскочил с места.
С того дня, как дед упомянул «капкан», он все думал и гадал: «Как? На охоте! А где ещё?» Воображение рисовало деда почему-то в ушанке, непременно с ружьём, пробирающегося по дремучему лесу. Напал на него медведь, и дед, убегая, попал в свой же капкан… Но оказалось, охота тут ни при чём.
– Вот урод!
– Паскуда. Всё рассчитал. Выждал, когда я мыться пойду.
– Но ты мог и не наступить или в сугроб не нырять?..
– Судьба заставила и нырнуть, и наступить… будь я обутый, а то – голая нога… капкан кости раскрошил, не собрать, не склеить… ай, да что! Жалуюсь, как баба!
– Как узнал, что это он?
– Сарафанное радио, в деревне ничего скрыть нельзя. Это как один петух кукарекнул – остальные подхватили. Сам же по пьяни и разболтал кому-то.
– И?..
– Возненавидел я людей, Айнур. Всех. Угрюмым и злым из больницы вышел.
– Посадили урода?
– Успел сбежать. Больше никогда в Верхоречье не появлялся. Твоя бабушка меня из трясины вытащила. Я-то думал, ей калека ни к чему, а она первой в больницу пришла… намучилась со мной Алечка… Вика отчасти права: ухайдакал я её…