«Да, на Равнике Гидеон будет жить вечно. Но не как человек. Человека запомнят немногие. Остальные запомнят только героя».
И эта утрата была невыразимо горька.
«Конечно, он – герой. Конечно, эпическая слава достанется ему по заслугам. Но Гидеон, живой Гидеон, был не просто кумиром для общего поклонения. Живой, он был гораздо, гораздо глубже, сложнее и многограннее… И вся его многогранность, вся глубина… все это погибло ради того, чтоб я осталась в живых».
В ушах прозвучал собственный шепот:
– Убейте же меня поскорее!
Но Лилиана поспешила прогнать подобные мысли и чувства прочь.
«Нет, ты не такова. Не такова. Это, знаешь ли, жалость к самой себе, а жалеть себя – не в твоем стиле».
Звучало сие напутствие откровенно неубедительно… но ничего, до поры сойдет. Тыльной стороною ладони Лилиана утерла лицо, смахнула с глаз слезы, обрадовалась тому, что до сих пор сохранила способность плакать, но тут же спрятала эту радость поглубже.
«На самое дно… на самое дно».
Дотянувшись до Боласова Камня Души, она крепко стиснула самоцвет в кулаке.
Ладонь обожгло ледяным холодом. Поднявшись с колен, Лилиана закрыла глаза и покинула Равнику.
Картина шестьдесят шестая. Чандра Налаар
Уничтожение дракона Никола Боласа вся площадь встретила громоподобным ликующим воплем, но Чандре было не до ликования. Разом обмякнув, она села – едва не упала – прямо на мостовую. Рядом, по обе стороны, уселись Джейс с Ниссой. В воздух взвились серпантином, празднично засияли в небе сполохи зеленой магии. Взрослые жители Равники, мужчины и женщины, вскарабкавшись на обломки изваяния Боласа, принялись резвиться, будто дети на площадке для игр. Дети, явившиеся неизвестно откуда, облепили павшее, недвижное Виту-Гази, точно муравьи (как бы Боруво ни гнал их прочь). Воины бросились к Вековечным, замершим без движения, лицом к опустевшему императорскому трону. Возглавляемые Борборигмосом и Ангратом, мироходцы и воины Равники принялись крушить нежить палицами, рубить в куски, но Орда Ужаса и не думала защищаться. Казалось, все это делается не в гневе, не из злорадства и даже не в отместку: защитники города не мстили – скорее, бесстрастно, целеустремленно заканчивали начатую работу.
Вдруг хватка Бессмертного Солнца ослабла, разжалась. Взглянув в сторону Цитадели, Чандра увидела, как крохотная фигурка Лилианы растворяется в воздухе, переносится в другой мир. И это было только началом. Бессмертное Солнце угасло, опасность со стороны Боласа с Вековечными миновала, и трое давних друзей, сидя на мостовой, наблюдали, как мироходец за мироходцем покидают Равнику, словно бы опасаясь, что пережитый кошмар может начаться снова. Первой, почти в один миг с Лилианой, ушла Странница. За нею последовали Му Янлин и Цзян Янгу со своим псом. За ними отправились восвояси многие другие, которых Чандра даже не знала по именам.
– Гида больше нет, – повторила она.
Нисса нерешительно коснулась ее плеча.
– А знаешь, – не сводя глаз с Цитадели, продолжала Чандра, – когда-то я была в него чуточку влюблена. Но ни слова ему не сказала.
– Думаю, он и так понимал, – сказал Джейс. – Он тоже любил тебя.
– Да, только иначе.
– Верно. Но все же любил. Как младшую сестренку, однако это ведь тоже любовь.
Ей бы сказать, что и она в итоге полюбила Гидеона как брата, и Джейса любит как брата, но, судя по Джейсову взгляду, он понимал это без слов – и даже без телепатии.
Опустив взгляд, Чандра тихонько заплакала. На этот раз слезы не превратились в пар, свободно потекли по щекам, а Нисса внезапно утерла их большими пальцами.
Удивленная, Чандра подалась к эльфийке, уткнулась носом в ее плечо. На миг Нисса, будто встревожившись, замерла, но тут же расслабилась, привлекла Чандру к себе и даже начала неторопливо, мягко покачивать негромко всхлипывающую юную пиромантку из стороны в сторону.
– Знаешь, я и тебя люблю, – не глядя на нее, прошептала Чандра.
– И я люблю тебя, Чандра, – шепнула Нисса в ответ.
Тут Чандра, наконец, подняла взгляд на Ниссу Ревейн, но вдруг кто-то бесцеремонно поднял ее на ноги.
Это была Джайя.
– Идем, – велела она. – Работа не ждет.
Чандра понятия не имела, о чем идет речь, да к тому же слишком устала для любой «работы», какая только могла найтись для нее у наставницы, однако ответа Джайя дожидаться не стала. Крепко взяв ученицу за руку повыше локтя, она повлекла Чандру за собой, в толпу.
– Позже поговорим! – только и успела крикнуть Чандра, оглянувшись на Ниссу.
Вскоре они подошли к строю Вековечных – в большинстве своем обезглавленных, страшно изрубленных. Рядом, вне себя от бешенства, стояла Самут.
– Так не годится! – рычала она. – Все это – мой народ. Знаю, их следует уничтожить. Но не так же! Окажите им хоть толику уважения!
– За этим мы и пришли, – успокоила ее Джайя, кивком указав на Чандру, только сейчас и сообразившую, что за жуткая работенка ожидает двух пироманток.
Анграт с Борборигмосом прервали свои труды и даже замахали соратникам, отгоняя их прочь, но сами остались на страже. Так ли, иначе, а с опасными тварями следовало немедля покончить. Однако чувства – или, по крайней мере, воинскую доблесть Самут – они уважали, а если так, отчего бы не завершить дело согласно ее понятиям об уважении к бывшим соотечественникам?
Под бдительным присмотром минотавра, циклопа и дочери Амонхета пиромантки двинулись вдоль остатков шеренг Орды Ужаса, педантично и старательно обращая всех до единого в пепел.
Картина шестьдесят седьмая. Тейо Верада
Одинокое солнце Равники склонилось к закату, скрылось за странными, причудливыми башнями города (за теми, которым посчастливилось уцелеть). Мир окутали сумерки – да не волшебные, порожденные Заклинанием Старейшин, а самые настоящие. Сумерки. Полутьма. Вслед за которой настанет ночь. Вспомнив Дорогу Между Гильдиями, где на рассвете нашла его Крыса, Тейо замер на месте, пораженный внезапной, точно алмазная буря, мыслью: да ведь с тех пор, как он покинул Гобахан, и дня еще не прошло!
«Во имя Бури, а кажется, будто все это случилось миллион лет назад…»
Тейо страшно устал. Буквально валился с ног. Вершины – все до одной – словно бы выгорели дотла. О геометрии даже вспоминать не хотелось. К тому же он здорово проголодался, ведь ел-то в последний раз больше суток назад, в ином мире. Сверх того, ему настоятельно требовалось кое-что еще, заставлявшее задаться вопросом, есть ли в равникских домах эти самые «сливовые» (или «сливные») трубы.
Казалось, Кайя прочла его мысли, а может, просто обо всем догадалась по выражению на лице.
– Все в порядке, – сказала она. – Все кончено. Можешь возвращаться домой.
– Возможно, – откликнулся Тейо. – Только дома мне, наверное, не место. Послушник из меня вышел неважный.
– Зато мироходец вышел – просто загляденье, – с улыбкой сказала Кайя, ободряюще погладив его по щеке.
Тейо отчаянно покраснел, и Кайя, тихонько хмыкнув, отвела взгляд, чтоб не смущать юношу еще сильнее.
Справившись со смущением, Тейо вздохнул и огляделся по сторонам.
Рал Зарек и его возлюбленный, Тамик Врона, обнялись, слившись в поцелуе. Приятное зрелище, обнадеживающее – после всех бедствий, которых ему, Тейо, довелось насмотреться за этот день. Но вот Рал, прервав поцелуй, обернулся, прикрыв собой Тамика: к ним подошла Враска. Рал смерил ее недобрым взглядом, но, когда Тамик пихнул его локтем в бок, слегка смягчился и кивнул ей.
Враска кивнула в ответ, а подошедший сзади Джейс Белерен легонько коснулся ее плеча. Враска повернулась к нему. С виду Джейс словно бы постарел: лицо осунулось, плечи слегка поникли. Немного оттаяв, Враска обняла его, привлекла к себе. Джейс тоже обнял ее, и оба надолго замерли. Молча. А после поцеловались.
Рал едва заметно покачал головой и вновь повернулся к Тамику.
Повсюду вокруг шумно ликовали, но Тейо от души сомневался, достойна ли одержанная победа этакой радости – особенно в то время, как те, кто не ликует, уносят с площади раненых и умирающих. А все эти мертвые? Как же их много, как много…
– Сколько народу погибло… Бедняги, – пробормотал он себе под нос.
– Эх, парень, да плевать на мертвых!
Это сказал перепачканный сажей Анграт, только что отошедший от погребального костра, поглотившего Вековечных.
– Нет, – продолжал он, с силой, но дружески хлопнув Тейо по плечу, – кое-какую жалость к погибшим я в сердце отыскать, конечно, могу. Но львиную долю сочувствия приберегаю для тех, кто скорбит о них. Для мертвых все испытания позади, все их страдания кончены. Если я о ком и заплачу, так это об уцелевших, о тех, кому жить дальше в горе, в отчаянии, с чувством страшной вины – вины в том, что остались в живых, пережили родных и близких.
Пожалуй, подобную вину чувствовал за собою и Тейо, а от горя с отчаянием его берегло только то, что никого из погибших он толком не знал. Да, Гидеоном он восхищался, но был с ним почти не знаком. Еще с одним – кажется, его звали Даком – они обменялись парой слов, пытаясь ободрить друг друга перед последней битвой. Конечно, Тейо винил себя в том, что не смог заслонить Дака щитом от Вековечного, схватившего его сзади, но это чувство вины не внушало никаких других, более глубоких чувств – ни в горе, ни в отчаяние, как выразился Анграт, не ввергало. И, к счастью, те двое, кто вправду казался родными и близкими, Крыса и Кайя, вышли из боя, можно сказать, целыми и невредимыми…
– Так что заботы, монашек, заслуживают только живые, – подытожил Анграт. – По крайней мере, моей заботы. А мертвым – этим уже все равно.
Тейо рассеянно, тупо кивнул.
«Заботы заслуживают только живые… Нужно отыскать Крысу».
Отправившись на поиски, он обнаружил ее, с тоской глазеющую на Гекару: та праздновала эпическую победу в компании пары кукол-перчаток – карикатурных, но до жути похожих подобий ее самой и Рала. Попадись этакие куклы на глаза в детстве – кошмары на всю жизнь обеспечены! Голоса обеих кукол тоже изображала она сама.