С тех пор как Дак вернулся в Равнику, он постоянно ощущал довлеющую магию, мешавшую ему покинуть этот мир. Какая-то часть его была этому даже рада. Он хотел быть храбрым. Хотел быть тем, кто остаётся и сражается. И Бессмертное Солнце попросту не оставляло ему иного выбора. Но внезапно он почувствовал это. Несомненно, миссия пиромантки, посланной обезвредить Солнце, увенчалась успехом. Дак понял, что может уйти в любой момент. И повсюду вокруг него другие мироходцы делали именно это.
В действительности, мироходцев, которые сделали именно это, было так много, что атака начала захлёбываться. Вечные почувствовали слабину. Увековеченные боги вновь перешли в наступление, а Гидеон — верхом на боросском пегасе — с высоты скомандовал отступать.
Дака так и подмывало немедленно покинуть этот мир.
В самом деле, я ведь обычный вор. Кто я такой, чтобы оставаться, когда другие уносят ноги? И речь сейчас не только о злобных ублюдках вроде Оба Никсилиса. Вокруг полно тех, кто сбегает, пока у них есть шанс. Так чем же Дак Фэйден хуже?
Именно тогда его взгляд упал на Скиталицу, зажатую между двумя вечными. Она поступила умно и скакнула в другой мир — лишь затем, чтобы спустя мгновение вновь появиться за спинами своих противников и быстро разделаться с обоими одним взмахом меча. Дак не поверил своим глазам. Переход из мира в мир и в лучшие дни был весьма утомительным, а в такие дни, как сегодня, двойной переход — туда и обратно — с промежутком всего в пару секунд казался подвигом, который сам он ни за что бы не потянул, каким бы отдохнувшим он, чёрт возьми, ни был.
И всё-таки увиденное придало ему мужества. То, что проделала Скиталица, определённо пришлось ему по душе.
Если станет по-настоящему туго, я всегда смогу свалить отсюда — а спустя некоторое время вернуться. Пускай не через пару секунд, но когда-нибудь. Или нет. Если станет туго, я смогу свалить — а там уже решу, стоит ли возвращаться. Но пока что я останусь и буду драться.
Потому что Дак, как ни крути, не хотел быть одним из этих мироходцев, которые удирают при малейшей опасности. Пускай он был всего лишь вором, а вовсе никаким не героем. Но он, по крайней мере, будет одним из тех воров, которые решают остаться...
Глава XLVIКайя
Первый жонглёр, одетый в красную кожу с заклёпками и лентами, которые оканчивались наточенными рыболовными крючками, ловко жонглировал шестью горящими факелами. Второй жонглировал восемью человеческими черепами. Третий — двенадцатью горящими черепами. Четвёртый жонглёр был ожившим скелетом, чьи кости обрамляло кованое железо, включая четыре железных рога, сделанных в подражание его владыке, Ракдосу-Растлителю. Он жонглировал горящими кошачьими черепами, которые извлекал из маленькой жаровни, тлеющей внутри его собственной грудной клетки.
Без предупреждения скелет метко запустил одним из этих маленьких черепов в Тейо, который едва успел выставить круглый щит из белого света, чтобы отразить снаряд, летящий ему прямо в глаз. Череп отскочил от щита и ударил скелета в его костяное лицо. Он расхохотался хриплым бездыханным смехом, от которого Тейо передёрнуло.
Кайя постаралась приободрить его: — Они просто пытаются тебя запугать.
Потупившись, Тейо пробормотал себе под нос: — У них получается.
— Вы всё неверно поняли, госпожа, — просипел скелет. — Мы всего лишь пытаемся развеселить вас.
Тейо покосился на скелета и пробормотал: — У вас не получается.
Скелет снова расхохотался и сказал: — Ну, зато вы меня здорово веселите.
Они спускались вниз на пять сотен крутых ступеней, составляющих Фойе Демона, к Рикс Маади, резиденции Культа Ракдоса. Прожилки лавы, сеткой покрывающие стены вырытого вурмом туннеля, отбрасывали тусклый красноватый свет на всё, что находилось в их поле зрения. Через каждые четыре или пять ступеней им встречался очередной артист. После жонглёров были кукловоды, каждый со своей марионеткой, одного взгляда на которую хватило бы, чтобы затем долго мучиться ночными кошмарами. При виде последней Крыска громко ахнула. Поначалу Кайя решила, что девочка испугалась, — всю дорогу вниз она хранила несвойственное ей молчание, — но увидев, что марионетка представляет собой беспощадно точную карикатуру на ведьму лезвий Гекару, Кайя сразу же поняла, что причиной этой молчаливости был вовсе не страх, а горе. Крыска печально улыбнулась Кайе и прошептала: — Без неё здесь уже ничего не будет по-старому.
Именно из-за кончины Гекары Кайя настоятельно рекомендовала Враске отправиться в Рикс Маади вместе с нею, Ралем, Тейо и Крыской — и потребовала, чтобы горгона пошла без сопровождения своей охраны из числа краулов или незапамятных. Если культисты захотят объяснений по поводу гибели посланницы Гекары (или потребуют за неё расплаты), Раль и Кайя хотели, чтобы Враска сама всё им изложила (или заплатила требуемую цену).
Горгона, к её немалому удивлению, не стала возражать.
Как будто по собственной воле, кукла-Гекара швырнула в Раля Зарека и Враску самые настоящие лезвия. Силы броска было недостаточно, чтобы эти крошечные клинки могли причинить гильдмейстерам Иззета и Гольгари сколь-нибудь серьёзный ущерб, и всё же Раль заработал небольшой порез на руке, а на лице Враски появилась царапина, из которой по щеке медленно потекла струйка крови. У Кайи промелькнула тревожная мысль, что эти лезвия вполне могли быть смазаны ядом. Но Крыска уловила её беспокойство и покачала головой. — Они чистые. Но всё может измениться на обратном пути, — сказала она. — Это уж как пойдёт.
Кукловоды уступили место посаженным в клетки чудищам. Сверху на каждой клетке сидел чертёнок в маске, сгорающий от желания выпустить на волю этих маленьких монстров. Конкретно эти чудища, паукообразные твари, которые беспрестанно пыхтели, ворчали, визжали и стенали, были не крупнее енота, но на узкой замкнутой лестнице, вызывающей клаустрофобию, хватило бы и енота, чтобы не поздоровилось любому из их компании. Чертенята безумно хихикали и то и дело тянулись к задвижкам, угрожая отпереть клетки. Всякий раз при этом Тейо вздрагивал, тем самым лишь поощряя подобные выходки.
Стены были сплошь покрыты сотнями потрёпанных и наклеенных одна поверх другой афиш. Одни из них приглашали посетить спектакли столетней давности, другие содержали в себе оскорбления в адрес той или иной гильдии — особенно часто доставалось оржовам, азориусам и боросам. Кайя задержалась у одной из афиш, которая казалась такой же древней, как и остальные, но при этом изображала её, Враску, Раля и Лавинию в виде марионеток, подвешенных за ниточки, туго обвязанные вокруг их шей. Их головы свесились набок, языки вывалились наружу, конечности безвольно обмякли, а лица распухли и посинели. В роли кукловода, державшего в руках четыре ниточки-удавки, была нарисована марионетка-Гекара, а кукловодом, дёргающим за ниточки Гекары, выступал Растлитель собственной персоной. Всё это вовсе не предвещало радушного приёма внизу. Кайя вдохнула, выдохнула и двинулась дальше. Украдкой оглянувшись, она увидела, что Тейо тоже остановился посмотреть на афишу. Кайе показалось, что у паренька задёргалась левая щека. Крыска заметила это и потащила его дальше со словами: — По крайней мере, у них нет афиши про тебя.
— Пока что, — нервно уточнил он.
После чертенят и их ужасов настал черёд огнеглотателей. Тейо собирался было сотворить щит, но Крыска удержала его руки, покачав головой: — Этим ты только сильнее их раззадоришь. Просто гляди в оба и проходи, когда они вдыхают.
На протяжении всего спуска Раль и Враска держались настороженно, но стойко, погрузившись каждый в свои мрачные раздумья, большая часть которых наверняка крутилась вокруг Гекары. За исключением Тейо, который ни разу её не видел, все они в какой-то мере скорбели об утрате ведьмы лезвий. Она была тем странным клеем, который удерживал вместе их странную компанию. После предательства Враски и напрямую вытекающей из него гибели Гекары их дружба рассыпалась на глазах. Даже Кайя и Раль, не сделавшие друг другу ничего плохого и не имеющие причин для взаимного недоверия, чувствовали, как утрата Гекары разделила их. Отчасти это случилось потому, что Раль всегда держался с Гекарой отстранённо — пользовался ею, ни разу не признавшись себе, насколько он ей дорожит, и осознав это лишь тогда, когда было уже слишком поздно. Кайя знала, что его терзает чувство вины, и подозревала, что какая-то часть (иррациональная часть) Зарека злилась на неё за то, что она всегда относилась к Гекаре с теплотой и преданностью. В основном же, однако, он злился на самого себя.
— И беспокоился о Томике, — добавила Крыска.
Определённо, Крыска малость телепат. И, конечно, Раль беспокоился о Томике. От него не было вестей с тех пор, как появился Болас. Раль, должно быть, места себе не находит.
Кайе захотелось поддержать Раля участливым взглядом, но он ни разу не сосредоточился на её лице достаточно долго, чтобы это заметить.
Чем глубже они спускались, тем более жарким и спёртым становился воздух, и причина этому крылась не только в огнеглотателях. Здесь, внизу, багряные прожилки в выгнутых стенах были шире, и жидкая раскалённая лава капала из них на ступени, образуя лужицы, которые нужно было аккуратно обходить всякому, кто дорожил своей обувью — или пятками.
На смену огнеглотателям пришли акробаты на одноколёсных велосипедах. Они ловко балансировали на одном месте, катаясь взад-вперёд на пятачке всего в несколько дюймов, а их транспортные средства напоминали орудия из камеры пыток: со спицами из колючей проволоки, шипованными колёсами и сёдлами, сделанными из лезвий секир. У многих виднелись кровоточащие раны. Каждый из них был близок к тому, чтобы покромсать их отряд на кусочки. Один акробат, который наверняка даже не видел Крыску, едва не отрубил ей стопу. Но Кларысия Шокта, похоже, привыкла избегать подобного рода катастроф; каким-то шестым чувством девочка научилась постоянно воспринимать всё, что творилось вокруг неё, и поэтому легко прошмыгнула мимо угрозы.