Потом зарыдала. Навзрыд, горестно, как мать, потерявшая дитя, как птица, в последний раз взметнувшаяся в небо с раненым крылом, как вьюга, стучащаяся в двери, где затаилось до весны тепло.
Завыла. Заголосила. Закричала. Как волк, как брошенный ребёнок, как стая диких птиц! Больно, трепетно, горестно, криком делясь самым главным горем в жизни, предупреждая и обрекая на смерть…
Банши24 неслась вперёд, и робкая надежда истаяла: она ждала именно нас.
– Вирке, уйди!!! – брат с силой толкнул меня в сторону, когда старуха подобралась так близко, что готова была схватить, вцепиться когтями, обнять костлявыми руками, задушить полуистлевшим саваном. Обоих. Но поймала только его.
И кричала, кричала, кричала!
Боль звенела в ушах, разбегаясь под кожей, разрывала тело на части и скреблась изнутри изломанными ногтями.
– Белен!
Один есть. Она схватила его. Крепко держала, как кинжалами, протыкая плечи пальцами, лицо в лицо, глаза в пустые, тёмные, высасывающую жизнь глазницы.
Крик.
Вопль.
Стон.
Мой?
Брата?
Банши, несущей и предвещающей смерть?
Огонь! Огонь! Ну же! Сейчас! Пожалуйста, Богиня, если я когда-нибудь научусь колдовать рядом с ним, пусть это случится именно сейчас!
Но Сила, безграничная, огромная, дарящая счастье полёта и способная испепелить врага, молчала, пряталась где-то внутри, изгнанная жутким, животным, первобытным страхом. О нет! То был не страх перед кликушей, не боязнь погибнуть от лап банши; нечто иное, не дающее мыслить, сковывающее руки, леденящее пальцы, не выпускало золотой свет наружу.
Белен умирал. Темнел лицом, бледнел ещё сильнее обычного. Оба его удара – таких точных и правильных, как по учебнику, – не причинили карге ни малейшего вреда. Крик, вой, звон раздирал уши до боли, до просящихся наружу внутренностей, а Белен не мог отвести взгляда от страшной морды, пасти самой смерти.
Но разве лорд Ноктис де Сол мог смириться с неизбежным? Тот Белен, которого я знала, – никогда. И на мгновение подумалось: он ведь не отпустит меня, не позволит уйти, связанной магическими узами или нет. Вцепится, удержит, заставит остаться с ним. Заставит ли полюбить? Придётся ли вообще заставлять? Быть может, лучше бежать и позволить банши сделать своё чёрное дело? Вдруг именно она – моё освобождение?
К гоблинам!
Сначала я спасу его, а потом убью. Может быть. Но сама. Сделать это позволено лишь мне!
Смирение никогда не было его сильно стороной. Брат едва шевелился, не в силах хотя бы поднять руку, но из последних сил брыкался, трепыхался, как выброшенная на берег рыбёшка.
На него магия не действует. Но как далеко от жертвы должна оказаться банши, чтобы колдовство вновь стало мне подвластно?
– Эй! – ярд? два? – Эй, я здесь! – я кричала и аж подпрыгивала, чтобы старуха обратила на меня внимание. Как далеко? Есть лишь один способ проверить.
– Вирке, твою мать! – о, а ругательство прохрипеть у него сил хватило! Магия, не иначе.
– Эй, я здесь! Сюда!
– Вирке, пошла прочь!
Даже банши слегка опешила. Ещё бы замолчала от удивления, – цены б ей не было!
– Орёшь? Так я тоже поорать могу! – заверила я, повысив голос, и издала убедительную трель.
– Вдвоём-то за что?! – взмолился Белен, извернувшийся, тем не менее, чтобы хорошенько пнуть старуху в её призрачный, но, видимо, всё-таки не непробиваемый живот.
Поплатился: карга отбросила его, как поганого щенка, прямо в ближайший ствол, заставив скорчиться от боли, полоснула когтями напоследок, хотела снова накинуться, разорвать… Но как тут устоишь, когда свежая, пока что не избитая и крайне наглая кровь скачет поодаль, ругается и сама приглашает напасть.
Банши понеслась ко мне.
Возможно Белен понял задумку. А может быть, как обычно, не поверил, что я способна сделать что-то сама, но стоило вещунье преодолеть половину расстояния, он звонко свистнул, как умеют свистеть только разбойники с большой дороги, но никак не благородные лорды. Впрочем, эту мещанскую науку брат освоил уже давно, доводя до исступления нянек и заставляя краснеть проходящих мимо на приёмах девиц.
Старуха, как злобный индюк, тут же развернулась – добить.
– Эй! А про меня забыла?! – тут же возмутилась я, успев отбежать ещё немного.
Ко мне…
Нет, к нему.
Вперёд…
Назад.
Банши подвывала всё менее уверенно, почти жалобно, растеряв всю свою пугающую браваду. Я успевала лишь бежать, молиться и проверять, когда же, наконец, вновь заработает магия. Но магия работать не желала ни через ярд, ни через три, ни через два десятка. Что станем делать, если карга определится и выберет себе жертву? Я бежала и кричала. Снова. И снова. И снова. А она носилась между нами, то затихая, то пытаясь вновь оглушить нечеловеческим плачем. Но у неё уже не получалось. Прошёл страх, исчезло предчувствие ужаса и потери, остались лишь азарт и сумасшедшее, на грани самоубийства, веселье.
– Догонишь? Давай, чего стоишь?
– Что ж ты меня бросила? – подхватывал понемногу приходящий в себя Белен. – Заждался!
Светлел истлевший, обдающий могильным холодом саван; потерявшие цвет волосы вновь наливались огнём, закрывали гримасу, оскаленный череп с натянутой шершавой кожей; затихал плач. Старуха всё больше походила на хрупкую заплаканную девушку, что шаталась между деревьями, надеясь не то предупредить кого-то о беде, не то обречь на страшную судьбу. Откричала, отрыдала своё, ушла. Приняла, что нет в лесу её добычи. Не в этот день. Быть может, не пропадёт, не исчезнет навсегда, а станет незримой тенью ходить по пятам, преследовать, дышать трупным духом в спину, напоминать, что не скрыться, не убежать от вещуньи, почуявшей смерть. Быть может, станет вечной спутницей, обузой и избавительницей. Но в этот раз она не смогла забрать ни одного из нас. А значит судьбу можно изменить. Значит, с ней можно бороться.
Я подбежала к брату, забыв, что тот злился на меня, что и сама не хотела лишний раз приближаться, прикасаться, чтобы не мучить его глупой надеждой. Схватила за изодранные плечи, сразу же виновато отняв ладони, как он заскрипел зубами от боли, и, как настоящая женщина, хлестнула ему пощёчину, разрыдалась и обиделась:
– Тебе так сдохнуть не терпелось?!
– Вирке, уймись! Это всего лишь банши. Они не убивают.
– Ей это скажи!
Белен с удивительной лёгкостью позволил усадить себя поровнее и осмотреть раны, оказавшиеся крайне неприятными, грязными, но хотя бы не слишком глубокими. Пришлось стягивать с него камзол и рубашку, что мужчина также принял на редкость благосклонно, и промывать водой из фляги.
Прикасаться к его крепким, хоть и осунувшимся, плечам было… Я бы соврала, если бы сказала, что неприятно. Мне нравилось. Слишком. Пальцы скользили по влажной коже, смывали следы крови, разминали одеревеневшие во время схватки мышцы. А он откинулся назад, прикрыв глаза, и, кажется, даже дышать старался не слишком глубоко. Странно. Вроде не так сильно пострадал…
Рука, только что не способная самостоятельно расстегнуть пуговицы, оказалась куда сильнее, чем стоило бы, нашла мою и уверенно сжала пальцы, поднося их к губам. Побелевшие, холодные, они прикоснулись к самым кончикам с такой трепетной нежностью, что хотелось завыть громче той банши. Я позволила себе насладиться одно мгновение. Всего одно, не больше! И вырвала руку.
– Белен. Мы уже говорили об этом. Ты не мальчишка и давно научился вести себя. Прости…
Я плеснула ещё немного воды на вновь закровившее плечо, но он остановил меня, с трудом, но уверенно поднявшись, и холодно бросил:
– Всё в порядке, Вирке. Мне не больно.
Глава 17. Монстры внутри нас
Дорога изрядно затянулась. Полагалось дойти до капища к вечеру, но утром следующего дня, переждав разгулявшуюся грозу, мы смирились с тем, что окончательно потерялись. Нет, по пути то и дело встречались остатки маленьких уютных домиков, похожих на тот, где принимала нас Иона, какие-то успели развалиться без человеческой поддержки, иные держались стойко, переглядывались в просветах зелени, грустно, понимающе кивали друг дружке: стоишь? И я стою. Недолго осталось… Одни щурились на редеющие лучи солнца, как старые, повидавшие всё, чего хотели, псы, от других веяло безысходной тоской и одиночеством. Но Источник мы так и не нашли.
Зато нашли болото, огромный улей, от которого по этому самому болоту и спасались, семью лисиц, дикого кабана, благо, не пожелавшего заводить близкое знакомство, и безмерное количество мелкой кусачей живности, по сравнению с которой комары начали казаться лучшими друзьями.
Белен молчал.
Я не произносила ни слова.
Да и зачем? Слова давно кончились, а чувств стало так много, что выпусти на волю хоть одно – вырвется вся стая, хлопая крыльями, крича и перемалывая небо в пыль. Нет уж. Пусть сидят в клетке, трусливо принюхиваясь к вольному воздуху, не решаясь накликать беду песней, сплетающей в единое любовь и прощание.
Уставшие пробиваться через лесной холод жаркие солнечные лучи сдавались, всё чаще падая на не успевающую высыхать за день землю невнятными пятнами света: не то серебро, не то золото, не то вовсе заплутавший отблеск воды.
Я бросила на человека, которого когда-то любила больше жизни, косой взгляд, постаравшись выглядеть как можно более равнодушной. Белен, как нарочно, отстал, чтобы поправить сползший сапог, долго-долго разравнивал голенище, не поднимая головы. Я тихонько выдохнула набранный для беседы воздух и продолжила путь.
Сырость щипала ноздри, несла разом аромат нежной весны и полной увядания одинокой осени. Где бы ещё им довелось слиться в непонятном, чарующем, волшебном танце? Не то день, не то ночь; не то жара, не то холод. Лес.
Лес объединял, сращивал в единое целое то, чему не суждено переплестись нигде больше. Но ступишь шаг, выглянешь из зелёного шатра на привычную дорогу – и конец привидевшемуся равновесию, расплетётся тугая коса на ровные гладкие пряди, которым уже не быть вместе. Так может и не уходить? Не бросать то место, где есть крохотная, почти неуловимая надежда объединить огонь и лёд, любовь и ненависть… нас?