Белен смотрел вдаль и улыбался: мы сделали доброе дело, спасли множество жизней, стали почти героями. А герои редко сидят спокойно: обычно жестокий мир вскоре подкидывает благодетелям новые испытания.
Он улыбался. Невероятно чистой, спокойной, родной улыбкой. Солнце перестало нещадно жарить и лишь золотило нежными лучами выгоревшие за последнюю неделю волосы, собранные в небрежный низкий хвост, за который в детстве я так любила его дёргать.
Ведьмы не решались пойти навстречу, но тоже улыбались: я не видела, но чувствовала. Они ждали и надеялись, что кто-то научит их жить в новом, забытом, потерянном и неожиданно обретённом мире.
Белен повернулся, чтобы поделиться со мной восторгом.
Дорога налево вела в старый Ноктис де Сол.
Справа, вместе с новорождённым ковеном, стояло неизвестное будущее.
Кто-то проговорил моим почему-то задрожавшим голосом:
– Я пойду с ними.
Он ещё верил, что не перестанет улыбаться, но морщинка меж бровей змеёй устроилась на привычном месте:
– Вирке?
– Я ухожу, Белен.
Он спрыгнул с седла, я спустилась в его объятия, не отталкивая любимых рук, не мешая прижимать меня к груди в последнем безнадёжном порыве удержать.
– Ты не должна… – его лицо тонуло в моих волосах, глухой голос проникал под кожу.
Я вытерла щёки о его рубашку: новую, выбеленную, полученную в дар от самого короля за подвиг, который столкнул нас и снова разделил надвое.
– Должна. Это правильно. Ты ведь знаешь.
Он поднял моё лицо, обнятое прохладными ладонями:
– Мне плевать.
– Нет.
– Нет?
– Нет, Белен. И дело не в том, что я не люблю тебя…
Засмеялся, запрокинув голову, не моргая глядя на выжимающее слёзы солнце:
– Ты всё-таки это сказала.
Пришлось привстать на цыпочки, чтобы мои губы коснулись его: легко, мягко, со всей нежностью, на которую я была способна тогда, и которая когда-либо могла зародиться в избалованной эгоистичной ведьме.
– Не говорила, – усмехнулась я.
Он отчаянно схватил меня за затылок, вцепился в волосы, вжимаясь, втискиваясь внутрь, пытаясь слиться в единое целое, чтобы не пришлось расставаться. Целовал меня, не отпуская, не смиряясь, не желая сдаваться и уже понимая, что ничего не изменит.
– Не потому что я не люблю тебя, не потому что хочу выяснить, боги упрямее или я…
Он осторожно пальцем вытер мокрую дорожку, перечеркнувшую мой подбородок:
– Конечно, ты, – прошептал самый чудесный мужчина на земле.
– Конечно, я! – засмеялась, поймала, погладила его прохладные пальцы. – Что за вопрос?! Просто когда-то мне всё-таки нужно повзрослеть.
– Я мог сделать тебя самой счастливой женщиной в мире!
– Не мог, Белен! Не можешь. Не сейчас. Что бы ты сделал? Что?
Он растерянно ласкал меня, цеплялся за запястья и тут же разжимал пальцы, чтобы не напугать.
– Мы бы вернулись домой! Стали бы настоящей семьёй!
– Вернулись бы. Но это твоё счастье, не моё. Я не усидела бы в клетке, хлебнув свободы. А ты не смог бы бросить дом, людей, которые от тебя зависят.
– Смог бы!
– Нет. Это мучило бы тебя, мучило нас обоих. Тебе нужен кто-то, кто разделит твоё счастье, кто будет рад войти в твой дом, кто сумеет подарить тебе сына…
Брианна замерла, не дышала, не двигалась.
– Я научился бы жить твоей жизнью.
– И страдал бы до старости? Как отец? Ты хочешь стать похожим на человека, изорвавшего в клочья собственную жизнь ради любимой? Нет, молчи. Ты скажешь да, но я не позволю тебе. Ты не имеешь права так отвечать. Я запрещаю тебе, слышишь! – я ударила его маленькими горячими кулаками.
Он поймал их, поочерёдно прижал к губам, заставил обвить свою шею и склонился, чтобы поцеловать в последний раз: страстно, требовательно, ломая все преграды, давая понять, что я могу сражаться и биться сколь угодно долго, но он никогда не отступит и не передумает, не поймёт и не отпустит, потому что он – такой. Он упрямый, сильный, знающий, чего хочет и никогда, ни за что на свете не способный согласиться со своей взбалмошной девчонкой.
Наверное, мне было нужно именно это. Я бы тысячи раз жалела потом, но, если бы он поцеловал меня так, я бы сдалась. Я не сумела бы больше противостоять, сорвалась, вынудила бы забыть обо всём, что с таким трудом воспитала в себе и стала бы примерной, спокойной… несчастной.
Но он поцеловал меня в висок, как целуют настоящую сестру.
– Я не скажу да: я тоже успел кое-чему научиться. Нам обоим нужно повзрослеть, Вирке. А мне правда пора тебя отпустить.
Отпусти…
Мгновение я готова была умолять его. Не слушай, не соглашайся, нет! Сделай так, как сам считаешь верным, сделай как всегда! Пожалуйста…
Богиня, как же больно поступать правильно!
– Спасибо, Белен.
– Ты вернёшься ко мне?
Мне стоило тогда соврать.
– Я не знаю.
Он больше не держал меня. Не хватал за руки, не рвался отговорить поцелуями.
Он сделал шаг назад и улыбнулся: тепло, понимающе.
– Я не перестану любить тебя.
– Очень на это надеюсь.
Нет, нет! Больше не смотреть на него, не поднимать глаз, потому что иначе случится страшное: иначе я передумаю.
Прежде чем ударить лошадь каблуками, я склонилась к уху Брианны:
– Если ты обидишь его, я вернусь и оторву тебе голову.
Ведьма смотрела на меня с недоверием, не понимая, должна ли отговаривать или благодарить, растерянно сжимала изящными пальчиками поводья:
– Это лучшее, что мне когда-либо говорили, – бойко ответила она.
– Н-н-но!
Гадина встала на дыбы, закрывая стройным торсом светило, и бросилась вперёд.
Может быть, я совершаю самую страшную ошибку на свете. Может быть, я начну проклинать себя уже завтра и приползу на коленях к мужчине, которого оттолкнула, умоляя принять обратно, чтобы понять: он уже с другой. Может быть, всё это время я боролась с чудовищами, которые существуют только в моей голове.
Но сегодня я неслась навстречу ветру, не оглядываясь на уносимые его порывами слёзы. Неслась, не чувствуя ни обуз, ни преград, ни страхов, потому что впервые в жизни мы сами написали свою судьбу.
И нас ожидало ещё много-много пустых страниц.
123
Эпилог
Двенадцать лет спустя
– Так, ладно, кто это сделал?
Мужчина использовал самый суровый из своих взглядов, но девочка четырёх лет с невинным лицом и мальчишка постарше с копной растрёпанных каштановых волос вели себя так, словно впервые видели не только наглого жирного кота, час назад с огромным трудом снятого с крыши самой высокой башни, но и саму башню, хозяйку кота, оскорблённо прижимающую к пышной груди истошно вопящее (куда громче, чем до спасения, надо признать) животное, ни даже родного отца, потерявшего всякую надежду воззвать к голосу разума сорванцов.
Хозяин имения нахмурился, но морщинка меж его бровей пролегла неглубоко, свидетельствуя, скорее, о восхищении шуткой, а не о надвигающемся наказании.
Кота всё равно никто не любил: обожаемый питомец конюшьей жены исправно гадил по углам, воровал с кухни лучшие куски мяса, при этом не съедая их, а лишь вываливая в пыли, и систематически пробирался в кабинет лорда исключительно за тем, чтобы обернуть чернильницу на максимально далеко спрятанные важные документы. Как он успевал совершать любое из злодеяний, оставалось секретом, потому что большую часть времени он проводил, улепётывая от маленьких наследников, а в свободные от нелёгкой работы вечера планомерно доводил обитателей замка до белого каления.
– Если кто-то признается сразу и сам, то получит лишь порицание и немой укор, – пообещал лорд, – а порку оставим на следующий раз.
Мальчик и девочка переглянулись. Порки не хотелось совершенно. Почти так же сильно, как сознаваться в содеянном.
– Сюда их, сюда, господин! – потребовала отмщения котовладелица, запихивая зверя подмышку и порываясь ухватиться за горящие от позора маленькие уши.
Юный лорд приосанился, выступил вперёд, понимая, что обязан защитить сестру, ещё раз оглянулся на остановленную властным движением отца жену конюха и с готовностью вытянул палец:
– Это она!
– Это он! – куда меньше терзалась сомнениями малышка.
Мужчине, признавшему свою полную несостоятельность как воспитателя, стоило огромных усилий не расхохотаться.
– И эти дети живут под моей крышей! – горестно возвёл он очи к небу. – А как же честь? Желание защитить и оградить от беды родного?!
Дети запыхтели, взбивая пыль носками ботинок.
– Так, может, я от беды её и огражу, – мальчишка прицельно пнул маленький камушек прямиком в пухлый кошачий зад, – а от выдирания ушей – нет. Зачем ей уши? Разве что серёжки вешать. А это, почитай, и не за чем!
Сестра тут же возмутилась:
– Как это не за чем?! А сказки я чем, по-твоему, стану слушать?
– Большая ты уже для сказок…
– И ничего и не большая! Я во-о-о-о-он какая маленькая! – малышка присела на корточки, показывая совсем немного расстояния от земли. – Для сказок самое то. А вот для порки точно рано! Пап, а сказку почитаешь? – тут же нашлась хитрюшка.
– С чего бы? – мужчина попытался погладить травмированного зверя, но тот с готовностью хватанул его когтистой лапой, тем самым утвердив в мысли, что сегодняшний проступок не такой уж и серьёзный. По меньшей мере, куда менее серьёзный, чем вчерашний. И позавчерашний. И недельной давности тоже.
Нет, сладкого шкодников он всё-таки лишил. Но на этом запас строгости иссяк. Он всегда оставался тем, кто баловал детей. Наказывала и ругалась супруга и, надо признать, делала это с необычайным очарованием.
Сказку…
Он уже видел чуть хуже, чем раньше, но бледные тонкие пальцы знали каждую чёрточку в рисунках старых книг. Двигаясь по изображению от легких, казалось, готовых зашелестеть листьев, до корней, пронизывающих собой миры, он мог не опускать взгляда в старинный фолиант. К чему бы? И без того помнил наизусть каждую из сотни раз рассказанных историй, а следить было за чем: на коленях, непрестанно вертясь, отвлекаясь, норовя цапнуть брата за пышные каштановые вихры, сидела дочь.