И призвал все силы нездешние Амаль-хан, и унижался, и грозил, и просил, чтобы перенесли его к часам вечности, ибо смертным путь туда закрыт. И существо с голосом тёмным вырвало его из мира и забросило — выше неба — в обитель Хранителя Часов.
Стар был Хранитель. Раз в триллион лет переворачивал он Часы, давно позабыв о времени, и не боялся ничего. Ибо каждый, кто рискнул бы Часов коснуться, тут же маленькой звёздочкой на небе оборачивался.
Знал это Амаль-хан. Но слишком верил он мечу своему волшебному, ниже низкого добытому, что просто отмахнулся от Хранителя, подскочил к Часам, размахнулся и силой нечеловеческой обрушил меч на них. И тут же не стало ни Амаль-хана, ни меча его волшебного, только засияли в небе новых тринадцать звездочек (потому что меч двенадцать таких Амаль-ханов стоил). Усмехнулся Хранитель вечности и пошёл отдыхать во дворец свой, из лунного света скроенный.
Стар был Хранитель вечности. Не заметил, что дали часы трещинку малую. Всего одна песчинка за один переворот могла просыпаться. И стал наш мир постепенно становиться ничьим — всё меньше песка оставалось в Часах у Хранителя вечности.
И понаползли из всех щелей существа серые и заполонили цветущие долины дорогами, машинами и печатными станками. И люди обмельчали, и глаза их потускнели, и неверие было разлито в воздухе.
Раз в триллион лет одна песчинка падала на землю. Если поймать её в воздухе или поднять с земли и снова подбросить к небу — подхватит её эфир невидимый и на место, ей полагающееся, вернёт.
Все песчинки падали в одно и то же место — озерцо крошечное в скале гранитной. Триллионы лет прошли, горы опускались и поднимались, а скала всё на том же месте покоилась. А дно озерца давно уж золотым стало.
Теперь там часто бывают люди. Не могут они спокойно жить и радоваться, мотает неприкаянно, гонит стадо буйволов к пропасти.
Вот-вот, сегодня, а может быть завтра, найдут они это озерцо в скале. А песок — он — по-людски — простое золото. И соберёт его какой-нибудь вельможа, и отольёт из него слитки, а их сколько ни подбрасывай — эфирный ветер не подхватит. И серый туман так и будет струиться из забытых уголков никчёмного нашего мира.
Если ребёнок, ухватив полную пятерню золотистого песка, лёгкой рукой подбросит его к небу и радостно засмеётся…
А в солнечной Бразилии
Он вбежал — как всегда, неряшливо одетый и непричёсанный — и с порога затараторил:
— Весь день, весь день тебя искал! Весь день!.. На работу — нет, сюда — нет, ходил к этой — ну, с которой ты в прошлом году — Тане, — и там нет.
— Не Тане, а Тоне, — автоматически поправил я.
— Да-да, Тоне, и нет тебя там. Ты мне был так нужен.
— Да что случилось-то?
— Я нашёл, нашёл их гнездо!
«Боже, — подумал я, — снова началось». В каждом небольшом городке, подобном нашему, должен быть свой городской сумасшедший. Он подходил на эту роль идеально. Весь прошлый год он провёл, разоблачая масонов, поэтому, когда сейчас я услышал, что он нашёл гнездо…
Он был моим другом. Как так получилось, я и сам не знал. Когда он уезжал искать протоцивилизацию на Кольский полуостров, мне его не хватало. Без меня же он, похоже, вообще не мог существовать.
— Я знаю точно — это их гнездо. А тебя нигде нет. А я без тебя как-то…
Тут он взглянул на меня с укоризной:
— Так же нельзя!
— Что именно?
— В самый ответственный момент моей жизни ты исчезаешь. И вот, когда я в шаге от открытия…
— Кого?
Он на секунду задумался:
— Я ведь не сказал, да? — И, понизив голос, произнёс с подвываниями. — Гигантские лягушки.
У меня отлегло от сердца. Всё-таки не масоны.
А он зашептал, всё более возбуждаясь:
— Гигантские лягушки! По ночам они выходят из гнезда и скачут, скачут…
Нужно было его остановить. Выражать недоверие или, наоборот, повышенный интерес было одинаково опасно.
— Прости, я не знал. Если б ты раньше сказал… Я ведь вчера к маме ездил, — сказал я с нажимом.
— Скачут, скачут. — Он приседал и размахивал руками, изображая земноводных. — Что? К маме? К маме! Ну правильно, как я не догадался. Вот дурак!
Он искренне расстроился, и появилась надежда, что тему удастся сменить.
— Эх, — он тяжело вздохнул, — теперь они наверняка сменят гнездо.
— Почему? — спросил я.
Он посмотрел на меня с удивлением.
— Они наверняка ведь знают, что я их выследил.
В следующий раз мы встретились через пару дней. Возвращаясь с работы, я обнаружил, что он сидит на лестничной клетке.
Завидев меня, он встал со ступеней, простёр перед собой руки и зычно произнёс:
— Я буду звать их броненосцами!!!
Я оторопел.
— Кого?
Он опустил руки.
— Ты что, вообще, — он покрутил пальцем у виска, — мультфильмов не смотришь?
— А, — произнёс я, открывая дверь в квартиру, — что-то припоминаю: «А в солнечной Бразилии, Бразилии моей».
— Ну да, — он радостно улыбнулся, — большое изобилие…
Он дёрнул ручку, и дверь квартиры захлопнулась у меня перед носом.
— Туда не пойдём!
— Почему?
— Потому что ты опять придумаешь какие-нибудь неотложные дела.
Он отмёл мой протестующий жест.
— Так уже было! Было, я могу напомнить!
Он бросился вниз по лестнице.
Я стоял в нерешительности.
— Ну, ты пойдёшь или нет?
Воздух летнего вечера был пропитан ароматами пригородных садов, слышались голоса собирающихся ужинать дачников, где-то раздавался женский смех.
— Я назову их осьминогус атмосферус.
Тропинка плутала между заборами, разделяющими участки.
— Как? — удивился я.
— Ты что, латыни не знаешь? Воздушные осьминоги, вот как! Я их вчера нашёл.
— Опять гнездо?
Он посмотрел на меня с обидой:
— Да, гнездо. Сейчас сам увидишь. Я тебя специально позвал. Для чистоты эксперимента.
Заборы кончились, пошли какие-то одинокие хозяйственные постройки.
— А что, мы будем ставить эксперимент?
Он приободрился.
— Ну, можно сказать и так. Уже почти пришли, — сказал он, опередив мой вопрос.
Вполне обыденно загаженная поляна. По-русски пастельное разнотравье, вечный писк комаров на пределе слышимости.
— А в солнечной Бразилии, — перешёл он на шёпот, — такое изобилие, такое!..
Сумерки завораживали.
— Бери палку, — тихо сказал он.
— Зачем? — в тон ему спросил я.
— Сейчас увидишь.
Я подобрал валявшийся на земле сук, а он за рукав притянул меня к старой берёзе на краю поляны.
— Тут, тут они, — бормотал он себе под нос, — куда им деться.
На высоте метра в стволе было небольшое дупло. Он приблизил к нему ухо и удовлетворенно улыбнулся.
— Точно, там. Осьминогусы… Бери палку, — в его голосе вдруг пробились руководящие нотки, — и тыкай в основание дупла.
— Куда? — не понял я.
— Ну, туда, в корни, — он неопределённо указал в землю.
— И что будет?
— Я знаю точно, — он весомо поднял палец вверх, — что выманивать их нужно именно так. Давай действуй. — Властности в его голосе позавидовал бы и Наполеон.
Я пару раз тыкнул между корнями. Из дупла выплыл белёсый шарик величиной с теннисный мяч с четырьмя небольшими отростками, направленными к земле.
Потом другой, третий…
Я старался избегать его почти неделю. Я знал, что он меня ищет. Он обзвонил всех моих друзей и родных, соседи говорили, что он часами ждал меня на лестнице.
Мне совершенно не понравилось, что осьминогусы заполонили полгорода, зависнув на одинаковой высоте над землёй в какой-то одной, лишь им ведомой, конфигурации.
Мальчишки стреляли в них из рогаток. Если им удавалось попасть камушком в осьминогуса, он отлетал на полметра в сторону, а потом медленно возвращался в исходную точку.
Через неделю он меня всё-таки поймал. Я и не скрывался от него, действительно был занят, да и вообще, хотелось переварить наше приключение; примерно так я пытался ответить на его по-детски эмоциональные упрёки. Как и любой ребёнок — большой или маленький, — он не слишком хотел слышать чужих оправданий.
— Ну, перестань, — говорил я ему, — ведь мы же друзья.
— Друзья так не поступают. Пока ты от меня бегал, я такое дело проворонил.
— Опять гнездо?
— Вот не скажу теперь. Ведь всем оставлял записки, чтобы ты со мной связался.
Он глубоко вздохнул и поднял на меня свои голубые глаза.
— Ты можешь мне помочь в одном деле?
— Конечно, — искренне ответил я.
— Это не ответ, — возразил он.
— Конечно, — повторил я.
— Я обнаружил берлогу крокодильцев…
По дороге к заброшенному ангару он опять затянул про Бразилию. Я пытался ему подпевать.
«Какая там Бразилия, — вертелось в голове, — крокодильцы»…
Я принципиально отказался идти после работы. Сияние воскресного дня хоть в какой-то степени придавало уверенности. Вход в ангар был наглухо заложен. Мы залезли на крышу, и он достал из рюкзачка длинную верёвку.
— Вон видишь, внизу, в полу, люк со скобой? Я опущу тебя вниз, и ты люк откроешь.
«Ну-ну», — подумал я и спросил вслух:
— А ты уверен?
— В чём?
— Что это безопасно?
— Что ты, конечно, — сказал он и отвёл глаза. Потом он взял веревку и попытался связать мне ноги.
— Что ты делаешь?! — воскликнул я.
Дремавший в нём Наполеон мгновенно пробудился.
— Я лучше знаю, как обнаружить крокодильцев, — рявкнул он. — Опустишься руками вперед, схватишься за скобу и поднимешь её. Всё! — пресёк он моё негодование.
С недюжинной силой и ловкостью стянув мои ноги, он буквально столкнул меня вниз. Прошлогодний прыжок с «тарзанки» в Москве показался мне детской забавой.
Однако по мере приближения к полу скорость снижения замедлилась, а потом он вовсе прекратил травить веревку. До скобы было несколько сантиметров.
— Эй, — закричал я, — опусти ещё чуть-чуть.
— Так дотянешься, — донеслось сверху.
«Садист какой-то», — подумал я, вися вниз головой, и, изловчившись, дёрнул скобу.