— И, однако, мы любим друг друга? Не так ли? — докончила фразу, Карла, глядя ему в глаза. — Но тебе не кажется, что эти две вещи, как бы поточнее выразиться… несовместимы?
— Почему? — ответил Лео с неизменной улыбкой и провел рукой, по лбу. — Как правило, да, но в каждом отдельном случае человек поступает, подчиняясь чувству.
— Да. Но это же противоестественно!
Лео рассмеялся ей в лицо. А она глядела на него серьезно, взволнованно.
— Верно. Но поскольку ты не моя дочь, считай, что я не точно выразился. — Они посмотрели друг на друга. — Кстати, — добавил Лео, — пока не забыл… После обеда под любым предлогом спустись в сад… Подождешь меня у рощицы позади дома… Я тут же приду… Договорились?
Она кивнула головой. Лео, довольный, скрестил руки и стал разглядывать потолок. Он не решался даже прикоснуться к ней — боялся, что с минуты на минуту войдет Мариаграция. «Чем мучиться от желания и неудовлетворенной страсти, лучше дождаться момента, когда мы останемся совсем одни и у меня будет сколько угодно времени», — подумал он. Но стоило ему взглянуть на Карлу, как лицо его вспыхивало ярким пламенем, он готов был обнять ее, сжать в объятиях, овладеть ею тут же, на диване.
И то, что этим надеждам сейчас не суждено было сбыться, вызывало у него еще большее раздражение против Мариаграции. Он вспомнил сцену ревности, которую Мариаграция устроила ему вчера вечером, и утратил к ней даже остатки жалости, испытывая одну лишь злобу.
— Твоя мать, — бросил он Карле, — набитая дура.
Карла повернулась, хотела ему ответить, но тут скрипнула дверь. Буквально волоча Микеле за руку, вошла Мариаграция.
— Добрый день, Мерумечи, — сказала она любовнику. И без малейшей паузы, показывая на сына, добавила: — Знаете, Микеле утверждает, что если мы не уступим вам виллу, а продадим ее на аукционе, то сможем заплатить долги. Да еще останется двадцать-тридцать тысяч лир… Он прав?
Лео потемнел в лице.
— Глупости, — не двигаясь, сказал он. — Никто и ни при каких условиях не даст вам за виллу больше, чем я.
— Но, в сущности, — сказал Микеле, подойдя поближе, — ты нам вообще ничего не даешь… Вынуждаешь нас покинуть виллу… и только.
— Я вам уже немало дал, — недовольно, скучающим тоном ответил Лео, глядя через окно на блеклое небо. — Впрочем, — добавил он, — поступайте как знаете, продавайте виллу, дарите ее. Но предупреждаю, больше я ни в чем не приду вам на помощь. И в день истечения срока деньги должны лежать у меня на столе.
Лео знал, что, говоря так, он многим рискует. А вдруг они и правда решат продать виллу на аукционе? Тогда выяснится ее истинная цена, и он проиграет игру, Но Мариаграция не разбиралась во всех этих аукционах и купчих и считала их сплошным обманом. А главное, она боялась потерять возлюбленного и готова была на все, лишь бы его удержать. И она поспешила его успокоить.
— Нет, — сказала она, — на аукционе мы, пожалуй, виллу продавать не станем… Но вы, Мерумечи… могли бы предложить нам более выгодные условия… Тогда можно было бы договориться.
— На каких же условиях? — не глядя на нее, спросил Лео.
— Ну, к примеру, — с редкой наивностью сказала Мариаграция, — вы могли бы оставить за нами виллу до тех пор, пока Микеле не начнет работать, зарабатывать деньги, пока Карла не выйдет замуж.
Лео встретил ее предложение громким, неестественным, презрительным смехом.
— Долго же мне придется ждать! — воскликнул он, наконец оборвав деланный смешок. — Очень долго…
Он посмотрел в грустные, покорные глаза Карлы и угадал ее мысли, «Кто захочет взять меня в жены?» Но это вовсе не вызвало у него жалости или огорчения. Наоборот, он ощутил тщеславную гордость оттого, что вся ее жизнь всецело зависит от него, Лео.
— Как? — оскорбилась Мариаграция. — Что вы хотите этим сказать?
— Боюсь, вы меня превратно поняли, — поправился Лео. — Я уверен, что Карла в ближайшее время выйдет замуж. И от всего сердца желаю ей этого… Что же до Микеле, то не думаю, что он скоро начнет зарабатывать, — пройдет еще немало лет. И я не убежден, что у него хорошие шансы разбогатеть… На этот счет, уважаемая синьора, я, простите, испытываю серьезные сомнения.
До сих пор Микеле молчал, позволяя матери втягивать и его в спор. Но теперь, когда Лео открыто обвинил его в лени и никчемности, он понял, что, несмотря на все свое равнодушие, должен как-то ответить. «Самое время обидеться», — подумал он и шагнул к Лео.
— Я, — твердым голосом сказал он, — совсем не такой, каким кажусь тебе… И на деле докажу, что умею работать и зарабатывать не хуже других… Вот увидишь, — добавил он, радуясь выражению полного одобрения и гордости на лице матери, — что и без твоей помощи смогу обеспечить себя и всю нашу семью.
— Разумеется! — воскликнула Мариаграция. Она восхищенно погладила сына по голове, и он улыбнулся, полный сострадания к ней. — Микеле будет работать и станет богатым! — пылко воскликнула она. — Мы ни в ком не нуждаемся.
Но Лео не так-то легко было сбить с толку. Он в бешенстве пожал плечами.
— Ерунда! — крикнул он. — С Микеле никогда не знаешь, шутит ли он или говорит серьезно… Ты, Микеле, шут гороховый, самый настоящий шут.
Лео был вне себя от ярости. В делах он шуток не терпел, это уж точно. Он готов был встать и немедля уйти.
Микеле подошел к Лео еще ближе.
«Шут?» Надо ли считать это грубым оскорблением его чести и достоинства? Если судить по тому, как он равнодушно это воспринял, то нет. Но если оценить подлинный смысл слова и недоброжелательный тон, каким оно было произнесено, то, безусловно, да. «Я должен что-то, сделать, — в смятении подумал он. — Скажем, дать ему пощечину». Нельзя было терять ни секунды. Лео был рядом, в шаге от него, он стоял возле окна, прислонившись к бархатной гардине. Щека, по которой Микеле собирался ударить, была ярко освещена: широкая, мясистая, чисто выбритая, пухлая, так что наверняка не промахнешься — и на ней отпечатаются все пять пальцев. Итак…
— Значит, я шут? — бесцветным голосом сказал он, подойдя к Лео вплотную… — А ты не думаешь, что я могу обидеться?
— По мне, так можешь обижаться, — небрежно улыбаясь, ответил Лео, не сводя, однако, глаз с Микеле.
— Тогда получай! — Микеле вскинул руку… Но Лео с поразительной быстротой схватил его за запястье и отбросил руку назад. Микеле даже не понял, каким образом оказался прижатым к окну. Лео крепко держал его за запястья. Карла и Мариаграция в сильнейшем волнении вскочили со своих мест и подбежали к ним.
— Ах, ты хотел дать мне пощечину! — невозмутимо, с едкой насмешкой произнес наконец Лео. — Но ты ошибся, мой милый! Еще не родился тот, кому бы это удалось. — Он говорил внешне спокойно, крепко сжав зубы.
— Что случилось? Как, почему? — воскликнула стоявшая за спиной у Лео Мариаграция.
Сам Микеле, прижатый к окну, чувствовал себя весьма неуютно. Его поразила даже не молниеносная реакция Лео, а сила и уверенность этого человека, его элегантность — темно-коричневый двубортный пиджак, плотно облегавший тело, белоснежная рубашка, свежий, крахмальный льняной воротничок, гаванский в желтую полоску галстук, повязанный со скромным изяществом и небрежно змеившийся по разрезу жилета. Все это Микеле успел заметить в какие-то мгновения. Он поднял глаза и сказал Лео:
— Пусти.
— Нет, дорогой мой, — ответил Лео, — нет… Не пущу. У меня к тебе долгий разговор…
Но тут вмешались Карла и Мариаграция.
— Отпустите его, Мерумечи, — сказала Карла, положив брату руку на плечо и глядя на Лео. — Разве нельзя побеседовать с Микеле спокойно, мирно?
Лео разжал пальцы и отошел от окна.
— Я только хотел объяснить твоему брату, — сухо сказал Лео, — что пора бы ему и поумнеть. Не говоря уже о том, что подобные выходки недопустимы, не думаю, что это лучший способ прийти к дружескому соглашению.
— Вы тысячу раз правы, — поспешно, с заискивающей улыбкой подтвердила Мариаграция. — Не обращайте на Микеле внимания… Он сам не знает, что делает…
«А ты знаешь?» — подумал Микеле, глядя на нее.
— Зачем же ты втянула меня в свои дела? — сказал он, подойдя к матери.
— Поэтому, — продолжала Мариаграция, оставив без ответа замечание сына, — о вилле надо говорить со мной.
— Ах, так? — воскликнул Лео, глядя на растерянные лица Карлы, Микеле и Мариаграции. — Ну хорошо. Вот мои последние условия. Запомните их раз и навсегда. Я оставляю за вами виллу до тех пор, пока вы не подыщете другой дом… И еще… я дам вам определенную сумму… скажем, тридцать тысяч лир.
— Тридцать тысяч? — повторила Мариаграция, широко раскрыв глаза. — Всего?
— Попробуйте понять, — сказал Лео, — Вот вы, синьора, утверждаете, что вилла стоит больше, чем вы получили в долг. Я уверен в обратном. Но, чтобы доказать свое дружеское расположение, даю вам дополнительно тридцать тысяч лир… Ну допустим, за ремонт, который вы недавно произвели. Словом, за все работы, которые выполнены за последнее время.
— Да, но вилла стоит больше, Мерумечи! — настаивала Мариаграция. — Куда больше, — умоляюще повторила она.
— В таком случае я вам вот что посоветую, — холодно ответил Лео. — Продайте ее кому-нибудь другому… Вы не только не получите тридцати тысяч лир, но даже долг не сможете заплатить… Начнем с того, что сейчас самый неподходящий момент для продажи. Времена плохие, никто не покупает, все хотят продать. Достаточно посмотреть четвертую страницу газет, чтобы убедиться в этом… И учтите, поскольку вилла за городом, трудно найти охотника поселиться здесь… Впрочем, поступайте как знаете. А вдруг я дал вам неверный совет. Да меня потом совесть замучает! Нет уж, решайте сами.
— Я бы, мама, приняла условия Мерумечи, — сказала Карла. — Я жду не дождусь, когда смогу покинуть нашу виллу и переселиться в другое место. Пусть даже без гроша в кармане.
— Ты лучше помолчи! — в отчаянье махнув рукой, воскликнула Мариаграция. В комнате воцарилась напряженная тишина. Мариаграция уже видела себя и детей нищими, Карла — как рушится ее прежняя жизнь, а Микеле вообще ничего не видел впереди и оттого из всех троих испытывал наибольшее отчаяние.